Самый жестокий месяц
Шрифт:
– Вечером в пятницу. В бистро. Меня там не было.
– Но мадам Фавро была. Почему?
– Разве я вам не говорила об этом прежде? Вы еще были со старшим инспектором.
События последних дней смешались в голове Хейзел.
– Да, говорили, но иногда люди при первом разговоре с нами не все могут вспомнить. Было бы хорошо, если бы вы рассказали эту историю снова.
«Так ли это?» – подумала Хейзел. Ее мысли, и без того мятущиеся, путались все больше.
– Откровенно говоря, я не знаю, почему Мад пошла туда. Габри вывесил объявление в церкви и бистро, сообщавшее, что великий экстрасенс мадам Блаватски остановилась в его
– Но вы к этому отнеслись неодобрительно?
– Есть такие вещи, с которыми лучше не шутить. В лучшем случае это потеря времени.
– А в худшем?
Хейзел ответила не сразу. Она обшарила взглядом кухню, словно в поисках безопасного места приземления. Ничего не найдя, ее глаза вернулись к инспектору.
– Это была Страстная пятница, инспектор. Le Vendredi saint.
– И что?
– А вы подумайте. Почему Пасха считается у христиан самым главным праздником?
– Потому что в этот день распяли Христа.
– Нет, потому что Он в этот день воскрес.
Глава двадцать седьмая
Лакост фотографировала спальню в старом доме Хадли, Лемье укладывал в пакеты сорванную полицейскую ленту. А Гамаш тем временем открывал и закрывал ящики в шкафах, прикроватной тумбочке, туалетном столике. Потом он подошел к книжному шкафу.
Что тут искали те, кто не побоялся даже нарушить полицейский запрет?
Гамаш улыбнулся, увидев «Историю» Паркмена [53] , эту одиозную историю Канады, которую преподавали в школах более столетия назад, внушая легковерным ученикам, что коренные американцы были коварными дикарями, а истинную цивилизацию в эти земли привезли европейцы.
53
Фрэнсис Паркмен (1823–1893) – американский историк, профессор Гарварда; более всего известен своим семитомным трудом «Франция и Англия в Северной Америке».
Он наобум открыл один из томов.
«Имеют форму животных или другие формы, отвратительные и непередаваемо гнусные, адово племя, которое воет в безумной ярости, цепляется за ветви лесных жилищ».
Гамаш закрыл книгу и снова удивленно посмотрел на обложку. Неужели это и в самом деле «История» Паркмена? Сухая, многословная, способная убить своей скукой? Адово племя? Да, это была «История» Паркмена. А раздел, который открыл Гамаш, был посвящен Квебеку.
– Агент Лакост, можешь подойти ко мне?
Она подошла, и он передал ей книгу.
– Открой ее, пожалуйста.
– Просто открыть?
– S’il vous pla^it.
Изабель Лакост взяла в руки том в потрескавшемся кожаном переплете и медленно раскрыла обложку. Хрупкие страницы зашуршали, раскидываясь веером, но через секунду-другую замерли и улеглись. Гамаш наклонился и прочел: «Имеют форму животных или другие формы, отвратительные и непередаваемо гнусные, адово племя…»
Книга открылась на той же странице.
Гамаш посмотрел на нее, потом поставил в книжный шкаф и взял соседнюю с ней. Библию. «Интересно, – подумал он, – совпадение ли это, или же рука, которая расставляла здесь книги, знала, что одной книге нужна другая?» Он посмотрел на Библию и сунул ее себе в карман. Он знал, что должен сделать, и любая помощь, даже самая малая, шла ему на пользу. В темном просвете, образовавшемся там, где стояла Библия, была видна стоявшая за ней книга с корешком без надписи.
Лакост вернулась к работе и не видела, что Гамаш и вторую книгу сунул себе в карман. Но Лемье видел.
Гамаш знал, что попусту тратит время. Солнце вскоре сядет, а он точно не хотел делать это в сумерках.
– Я хочу обыскать дом. Вы все здесь?
Лакост и Лемье посмотрели на него, как его дети Даниель и Анни, когда он сказал им, что пришло время попытаться переплыть залив без спасательных жилетов. «Вы довольно сильные пловцы». Но они никак не могли поверить, что он просит их об этом. «А я буду рядом с вами в лодке».
Он читал неуверенность в глазах Даниеля. Но Анни без колебаний нырнула в воду. Она была маленькая и жилистая, как и Рейн-Мари в ее возрасте. Но в отличие от Даниеля она не расходовала энергию на страх. И все же она была еще такой маленькой, а залив – таким широким, что она с трудом преодолела его. Силы ее иссякли на последних метрах, отец подбадривал ее и практически вытащил на берег своими словами поддержки, которые, словно канатом, привязывали его к любимой дочери. Два раза он с трудом сдержался, чтобы не ухватить ее и не вытащить из воды, но не сделал этого, и она нашла в себе силы плыть дальше.
Маленькие, возбужденные Даниель и Анни были завернуты в нагретые солнцем полотенца, и Арман Гамаш обнимал их, растирал своими большими сильными руками и спрашивал себя, не совершил ли он ошибку, попросив детей устроить этот заплыв одновременно. Не потому, что Анни чуть не провалила заплыв, а потому, что выполнила его. Он почувствовал, как Даниель в его руках напрягся, но потом сдался и согласился, чтобы отец обнимал, утешал и поздравлял его.
Несмотря на свои размеры и силу, Даниель был более хрупким из детей Гамаша. Именно он нуждался в эмоциональной поддержке. До сих пор нуждался.
Гамаш взглянул на Лакост и Лемье, и у него создалось такое же впечатление. Но кто из них был сильным, а кому требовалась эмоциональная поддержка? И имело ли это значение? Что касается его детей, то он был уверен в них обоих.
– Вам нужна помощь? – спросила Лакост, готовая к страшному заданию, если последует приказ.
– У тебя и так достаточно дел, спасибо. Когда закончишь, возвращайся в оперативный штаб. Я надеюсь, коронер пришлет дополнительные сведения.
Изабель Лакост проводила взглядом его фигуру, исчезнувшую в темноте, – дом словно поглотил его.
Он ушел, и она осталась одна. С Лемье. Она с симпатией относилась к Роберу Лемье. Он был молод и полон энтузиазма. Между ними никогда не было конкуренции. Работать с ним, в отличие от Николь, было одно удовольствие. Николь была полной катастрофой. Самоуверенная, мрачная, эгоистичная. Лакост не могла понять, почему старший инспектор Гамаш до сих пор не выгнал ее. Один раз он это сделал, но, когда Николь снова перевели в его отдел, он просто проглотил это. И сло`ва против не сказал.
И вот она опять с ними. Гамаш мог бы отправлять ее на расследования в разных медвежьих углах. Он мог бы назначить ее на административную работу в управлении. А он брал ее на самые трудные дела. Брал с собой.