Самый жестокий месяц
Шрифт:
– Ты знал, что здесь нахожусь я.
– И я искал вас, сэр. Я слышал что-то. Голоса. А я знал, что вам не с кем говорить, и тогда я решил, что это кто-то другой. Может быть, тот, кто сорвал полицейскую ленту. Может быть, вам требовалась помощь. Но… – Лемье опустил голову, укоризненно покачал ею, – мне нет извинений. Я ведь мог вас убить. Отдать вам мое оружие?
– Мне нужна правда. Не лги мне, сынок.
– Я не лгу, сэр, поверьте. Я понимаю, это звучит глупо, но я просто испугался.
Однако Гамаш продолжал хранить молчание.
– Господи боже, я такой простофиля! Сначала напортачил с эфедрой, теперь вот это.
– Это была просто ошибка, – сказал Гамаш.
Голос его звучал по-прежнему жестко, но не так, как прежде.
Лемье возликовал: он выиграл. Что там говорил Бребёф? «Все любят грешников, но никто не любит их так, как Гамаш. Он считает, что может спасти утопающего. Твоя задача – тонуть».
И он тонул. Намеренно оставил наводку по эфедре на компьютере Габри, чтобы его поймали и простили. Теперь его опять поймали. Конечно, глупо было вытаскивать оружие, но он сумел обратить ошибку в преимущество. И Гамаш, глупый, слабый Гамаш, прощал его и за новую выходку с оружием. Эта слабость была любимым наркотиком Гамаша. Он любил прощать.
– Нашли что-нибудь, сэр?
– Ничего. Этот дом еще не готов делиться своими тайнами.
– Тайнами? У дома есть тайны?
– Дом'a – они как люди, агент Лемье. У них есть тайны. Я тебе скажу кое-что, чему меня научила жизнь. – Арман Гамаш понизил голос, так что агенту Лемье пришлось напрягать слух, чтобы услышать. – Ты знаешь, чего мы боимся, агент Лемье?
Лемье отрицательно покачал головой. И тогда из темноты и тишины до него донесся ответ:
– Мы боимся наших тайн – вот чего мы боимся.
За его спиной раздался тихий скрип, нарушив наступившую тишину.
Глава тридцатая
– И что случилось потом? – спросила Лакост.
Они возвращались в оперативный штаб, и, когда вышли из леса, грозовая туча стала виднее. Она уже занимала четверть неба. Приближалась медленно, но с пугающей неизбежностью.
– Pardon? – спросил Бовуар, которого отвлек вид надвигающейся тучи.
– Я говорю о старшем инспекторе. У него были свидетельства против Арно и других. Что он сделал с ними?
– Не знаю.
– Да ладно. Ты наверняка знаешь. Обо всем остальном он тебе рассказал. Эта история про старуху кри так и не всплыла в суде.
– Не всплыла. Решили не говорить об этом, чтобы не подставлять ее под удар. И смотри никому об этом ни слова.
Лакост хотела было возразить: «Ведь все, кого это касалось, попали за решетку», но потом она вспомнила сегодняшнюю статью в газете. Значит, кому-то было не все равно.
– Конечно, ни слова.
Бовуар кивнул и пошел дальше.
– Но это не все, – сказала Лакост, догнав его. – Ты чего-то еще не сказал.
– Агент Николь.
– Что – агент Николь?
Бовуар понимал, что зашел слишком далеко. Он остерегал себя, уговаривал остановиться. Но слова продолжали литься – ему требовался сообщник, сочувствующее лицо.
– Ее прислал к нам суперинтендант Франкёр, чтобы она шпионила за старшим инспектором.
Казалось, что от самих этих слов шел смрадный дух.
– Merde, – сказала Лакост.
– Merde, – согласился Бовуар.
– Нет, в самом деле. Я имею в виду настоящее дерьмо.
Лакост показала на землю – у обочины исходила паром огромная куча дерьма. Бовуар попытался свернуть в сторону, но все же наступил на край.
– Господи, какая гадость! – Он поднял ногу: сплошная мягкая итальянская кожа и еще более мягкое вонючее дерьмо. – Разве люди не должны убирать за своими собаками?
Он поскреб краем ботинка о дорогу, и теперь кожа, помимо дерьма, покрылась и землей.
– Это не собачье дерьмо, – произнес уверенный голос.
Бовуар и Лакост повернулись, но никого не увидели. Бовуар вгляделся в лес. Неужели одно из деревьев перестало петь и в самом деле заговорило? Возможно ли, чтобы первые слова, услышанные им от дерева, были «Это не собачье дерьмо»? Он еще раз повернулся и увидел, что к ним идут Питер и Клара Морроу. «Мимо кассы», – подумал Бовуар, спрашивая себя, давно ли эта пара здесь и что она слышала.
Питер нагнулся и принялся разглядывать кучу. Только сельские жители так бесконечно очарованы дерьмом. Сельские жители и родители.
– Медвежье, – сказал Питер, выпрямляясь.
– Мы проходили здесь всего несколько минут назад. Вы считаете, что медведь шел за нами?
«Наверное, они шутят?» – подумал Бовуар. Но лица у них были самые что ни на есть серьезные. В руке у Питера Морроу была газета, скрученная в плотный рулон.
– Старший инспектор с вами?
– Нет, к сожалению. Я не могу помочь?
– Он должен увидеть это сам, – сказала Клара Питеру.
Питер кивнул и протянул газету Бовуару.
– Мы читали ее сегодня утром, – ответил Бовуар, отдавая газету назад.
– И все же взгляните, – посоветовал Питер.
Бовуар вздохнул и развернул газету. Это была «Ле журнал де ну», а не «Ла журне», как он предполагал. И в ней, в самой середине, была большая фотография старшего инспектора и его сына Даниеля. Они находились в каком-то каменном сооружении, похожем на склеп. И Гамаш передавал Даниелю конверт. Заголовок гласил: «Арман Гамаш передает конверт неизвестному мужчине».
Бовуар пробежал статью, но потом ему пришлось вернуться в начало и попытаться прочитать медленнее. Он был так огорчен, что с трудом воспринимал написанное. Слова сливались, прыгали и тонули в волнах его бешенства. Наконец он, глотая ртом воздух, опустил газету и увидел Армана Гамаша, который шел по мосту в сопровождении Робера Лемье. Их взгляды встретились, и Гамаш дружески улыбнулся, но, когда он увидел газету и заметил, в каком состоянии находится Бовуар, улыбка сошла с его лица.