Сан-Андреас
Шрифт:
— Приемлемо. При данных обстоятельствах вполне приемлемо. Я говорю не о том, что я сделал, а о том курсе, которого мы придерживаемся. Некоторые отклонения не имеют значения. Мы сейчас находимся южнее Северного полярного круга, примерно на 66.20 градуса северной широты и 4.20 градуса восточной долготы. Курс 213. Значит, ветром нас за последние двенадцать часов снесло только на пять градусов. У нас прекрасное положение, мистер Маккиннон, лучше и быть не может. Если волна и ветер будут со стороны кормы, то мы спокойно продержимся всю ночь, и, даже если мы собьемся с курса, мы ни на что не налетим.
— Огромное вам спасибо, лейтенант, — сказал Маккиннон. — Как гласит пословица, вы честно заработали свой ужин. Я распоряжусь, чтобы вам его принесли. Вы также заработали хороший сон. Обещаю, что ночью я вас беспокоить больше не буду.
— А разве я не заработал ещё чего-нибудь? Тут ведь довольно холодно, мистер Маккиннон.
— Я уверен, что капитан ничего против иметь не будет. Он же сказал: пока вы занимаетесь навигацией. — Боцман повернулся к девушке. — Вы идете?
— Конечно, она идет, — сказал Ульбрихт. — Это моя вина, моя. — Если его и мучили угрызения совести, внешне это было совсем незаметно. — Все ваши больные...
— Все мои больные в прекрасном состоянии. За ними приглядывает сестра Мария. Я уже закончила дежурство.
— Закончили дежурство. Тогда я ещё больше виноват. Вы должны отдыхать, моя дорогая девочка, или же спать.
— Я уже проснулась, благодарю вас. А вы вниз собираетесь? Тревога миновала, корабль твёрдо придерживается курса, а в ваших услугах, как уже упоминалось, нужды сегодня ночью не будет.
— Ну, ладно. — Ульбрихт благоразумно замолчал. — Для равновесия я, пожалуй, останусь здесь. На случай непредвиденных обстоятельств. Надеюсь, вы понимаете.
— Офицерам Люфтваффе не к лицу врать. Конечно, я понимаю. Я прекрасно понимаю, что все ваши непредвиденные обстоятельства сводятся к бутылке, а единственная причина, по которой вы отказываетесь, спуститься вниз, заключается в том, что вместе с обедом у нас не подается виски.
Лейтенант с печальным видом покачал головой:
— Вы мне нанесли глубокую рану.
— Нанесла ему рану! — воскликнула сестра Моррисон, когда они вернулись в столовую госпиталя. — Нанесла рану!
— Думаю, так и есть. — Маккиннон посмотрел на неё с улыбкой. — И он вам нанес рану.
— Мне? Ну вы скажете!
— Нет, действительно. Его слова задели вас, потому что вы считаете, что он предпочитает виски вашему обществу. Разве не так? — Она ничего не ответила. Если же вы уверены в этом, значит, вы очень низкого мнения не только о лейтенанте, но и о себе. Вы сегодня вечером провели с ним целый час. Что он пил в это время?
— Ничего, — спокойным голосом ответила она.
— Ничего. Он — не пьяница, а ранимый парнишка. Ему неприятно, что он — враг, что он — под арестом, военнопленный, а кроме того, он прекрасно чувствует, что теперь ему придется всю свою жизнь жить с сознанием того, что он убил пятнадцать невинных человек. Вы спросили его, собирается ли он спуститься вниз. Вы поставили перед ним условие, а он хочет, чтобы его уговаривали, даже приказывали. Условие означает безразличие. Неудивительно, что он к подобным предложениям относится отрицательно.
Итак, что же происходит? Палатная сестра говорит о своём женском сочувствии, о намерении дать себе отдых и делает несколько резких замечаний, которые Маргарет Моррисон никогда бы себе не позволила.
Ошибка, которую, правда, можно легко исправить.
— Как?
Этот вопрос явился молчаливым подтверждением того, что такая ошибка действительно была сделана.
— Дурочка. Да возьмите вы его просто за руку и извинитесь. Или вы слишком гордая?
— Слишком гордая? — она была явно смущена. — Не знаю.
— Слишком гордая, потому что он — немец? Послушайте, мне всё известно о вашем женихе и брате, и мне ужасно жаль, но это не...
— Джанет не следовало вам об этом рассказывать.
— Не сходите с ума. Вы же рассказали ей о моей семье?
— И это не всё. — Она почти не скрывала своего недовольства. — Вы сказали, что они убили тысячи невинных людей и что...
— Это не мои слова. И Джанет этого не говорила. Вы делаете то же самое, в чем обвиняли лейтенанта, — врёте. Кроме того, вы пытаетесь уйти от вопроса. Ну хорошо, мерзкие немцы убили двух человек, которых вы знали и любили. Интересно, сколько тысяч людей они убили прежде, чем их сбили? Но разве это имеет значение? Вы никогда не знали ни их, ни их имен. Как вы можете проливать слезы о людях, которых вы никогда не видели, о мужьях и женах, о влюбленных и детях без лиц и имен? Странно, не правда ли, а от статистики веет такой скукой. Скажите мне, ваш брат когда-нибудь рассказывал вам о том, что он чувствовал, когда на своём бомбардировщике убивал земляков своей матери? Конечно, он никогда их не видел, так какое это имеет значение, правда?
— Вы просто ужасный человек, — произнесла она шёпотом.
— Вы считаете меня ужасным человеком. Джанет думает, что я — бессердечное чудовище. А мне кажется, что вы чудная парочка лицемеров.
— Лицемеров?
— Ну знаете, как доктор Джекил и мистер Хайд. Палатная сестра и Маргарет Моррисон. Джанет точно такая же. По крайней мере, я не имею дело с двойными стандартами. — Маккиннон повернулся, чтобы уйти, но она схватила его за рукав и позволила себе, уже в который раз, уставиться ему прямо в глаза.
— Но вы же это не всерьёз, правда? Вы же не считаете на самом деле, что мы с Джанет лицемерки?
— Нет, не считаю.
— Ну вы хитрец! Ну ладно, ладно. Я помирюсь с ним.
— Я знал, что вы это сделаете. Маргарет Моррисон.
— Не сестра Моррисон?
— Вы не похожи на миссис Хайд. — Он помолчал. — Когда вы должны были выйти замуж?
— В минувшем сентябре.
— Джанет. Джанет и ваш брат. Они были очень дружны, не правда ли?
— Да. Она сказала вам об этом?
— Нет. В этом нужды не было.
— Да, они были очень дружны. — Она несколько мгновений помолчала. — Это должна была быть двойная свадьба.
— О чёрт, — произнёс Маккиннон и удалился.
Он быстро проверил иллюминаторы в госпитале, спустился в машинное отделение, быстро переговорил с Паттерсоном, возвратился в столовую, пообедал, а затем прошёл в палаты. Джанет Магнуссон из палаты В наблюдала за его приближением без особого интереса.
— Значит, вы опять приложили руку?
— Да.
— А вы знаете, о чём я говорю?