Сандро из Чегема (Книга 2)
Шрифт:
– Мед пробовал? – сразу же спросил он.
– Нет, нет, – говорят пастухи, – он его только нес в этом мешке!
– А почему его рубаха приторочена к мешку?
– Жарко. Снял по дороге.
– В этом все дело! Дикий мед просачивается сквозь кожу мешка и входит в тело. Он отравился. Напоите его кислым молоком! Ничего с ним не будет!
Меня напоили кислым молоком. Я тихонько отлежался, и в голове развиднелось. Мы пошли дальше. Мой отец всю жизнь занимался пчелами и не знал, что от дикого меда можно отравиться через тело. А Хаджарат сразу понял.
Да, Хаджарат. Он так скучал по крестьянской работе, что иногда летом, приходя к нам домой, ночью брал мотыгу и до утра полол кукурузу. Я думаю, через это нас заподозрили. Видно, кто-то, проходя мимо нашего дома, заметил, что кукуруза с вечера была не прополота, а вдруг за ночь вся прополота. Как это? Наши по ночам не работают. Наши и днем не слишком убиваются на работе. Армяне – другое дело. Надо же правду говорить.
Я думаю, через это и дошло до старшины. Он несколько раз с отцом заговаривал, но отец: «Нет, не бывал у меня Хаджарат!» Но оказывается, до судейского через старшину, конечно, дошло, что у нас бывал Хаджарат. И тот начал плести паутину вокруг наших родственников, чтобы найти зацепку для разговора с отцом.
Родственники, конечно, знали, что у нас он бывает, как от родственников скроешь, но молчали. А мы про это ничего не знали. Отец только знал, что судейский купил грека на деньги княгини, а то, что он уже принюхивается к нашему дому, не знал.
Да! Я же забыл сказать, что Хаджарат расправился с этим купцом. Старею! Хаджарат, конечно, все узнал, поймал его сына, увел в лес и через верного человека велел передать купцу:
– Я учил твоего сына мужчинству, а ты продал мою жизнь за пятьсот рублей. Принеси мне эти деньги к Анчарскому спуску. Я проем эти деньги и подотрусь ими. Приедешь со стражниками – сына не увидишь.
Анчарский спуск знаешь? Это по дороге к Каманскому хребту. Может, его на теперешних картах переименовали, но мы его так и будем называть, как наши деды называли, – Анчарский спуск.
Старику купцу ничего не оставалось, как взять деньги и пойти туда. Отдал золото – вернул сына. Хаджарат никого не тронул, а только проклял человеческую жадность и ушел в лес.
…Голос старого Хасана и обильный шум водопада. Козы паслись в траве, временами набредая на рослые, легкие кусты черники. Они привставали на задние ноги и, опершись передними на гнущуюся ветку, объедали куст. Передние ноги порой соскальзывали с ветки, и именно в тот миг, когда они начинали соскальзывать, козы торопились быстрее прихватить и добрать в рот листья, прежде чем сорвутся передние ноги. Соскользнув вниз, они продолжали жевать, приподняв голову и поглядывая на куст, соображали: стоит ли снова громоздиться? Сообразив, иногда громоздились, а иногда, тряхнув головой: «Не стоит мелочиться!» – переходили к новому кусту.
…Кто-то говорил, что козы оголили Грецию и Малую Азию. Нам это, слава богу, не грозит. Тема: козы и цивилизация.
С десяток овец паслось, уткнув вытянутые головы в траву, словно старательно внюхивались в нее, прежде чем оборвать зубами. Они все время придерживались стада, но козы, если те слишком близко подходили, отгоняли их от себя: не по чину приблизились! Овцы отходили, но потом с каким-то покорным упорством снова следовали за ними.
Слева от водопада на изумрудном склоне, чуть подзолоченном цветущими примулами, появился человек, погонявший впереди себя легкое облачко козлят. Облачко, вытягиваясь, весело наползало на зеленый склон. Человек шел мерными шагами, держа на одном плече толстую длинную ветку и придерживая ее топориком с другого плеча. Это был Кунта.
Сверху по склону, держа лошадь за поводья, спускался Бардуша. Я сразу узнал его высокую, стройную фигуру. Лошадь была нагружена мешками. Видимо, он направлялся в Чегем с кладью свежего сыра. Войдя во встречное облачко козлят, он двигался, как бы разгребая его. Поравнявшись с Кунтой, он остановился и стал ему что-то говорить, иногда показывая рукой наверх. Слушая его, Кунта поставил ветку стоймя, чтобы дать плечу отдохнуть. Теперь видно было, что это пихтовый сухостой.
Разошлись. Кунта осторожно опрокинул длинную ветку на плечо и стал подыматься. Бардуша и его лошадь исчезли за бугром.
Козы постепенно стали спускаться со склона, примыкающего к водопаду, и теперь приближались к большому валуну. Старый вожак с мощными триумфальными рогами, желтобородый, с клоками такой же пожелтевшей шерсти, свисающей с боков, первым взобрался на валун, добрался до его вершины, важно огляделся и лег. Стадо последовало за ним.
Шум водопада и голос старого Хасана:
– Да, мальчиком в те времена, когда Хаджарат захаживал к нам, я его часто встречал в лесу. Собираясь ночью прийти к нам, он меня предупреждал. А потом, бывало, скажет:
– А ну, подкинь ореховый прут!
Я выламывал ореховый прут, сдергивал все листочки, оставлял только один на макушке. Я изо всех сил закидывал прутик, а когда он начинал падать на землю, Хаджарат стрелял из пистолета по листику. Обычно стрелял два раза. Если попадал только один раз, говорил:
– Сегодня плохо стреляю.
Время идет, а Хаджарата никак не могут взять. И дух народа подымается, а дух писарей и князей падает. И уже люди, когда с ними подличали те, в чьих руках сила, так говорили:
– Пойду жаловаться Хаджарату.
И шли ходоки. И находили его. Хаджарат цикнет в горах, а в долине у вороватого писаря писулька падает из рук. Вот такой стал Хаджарат! Хаджарата никак не могут взять, но и ему трудно в горах одному. Человек не может без человека. Даже если соринка влетит тебе в глаз, нужен человеческий глаз, чтобы снять эту соринку.
Сдружился Хаджарат с тремя абреками, и теперь они живут в одной пещере возле Бзыбского хребта. Ходят, бродят по Абхазии, а живут в этой пещере.
Однажды один из них ушел к себе в село. Оказывается, гнилоглазый уже нашел к нему путь. Через какую щель он вполз к нему в душу, не знаю. И раньше не знал и теперь выдумывать не хочу. Видно, обещал ему закрыть дела трех абреков, если они Хаджарата живого или мертвого привезут в Мухус.
Этот вернулся и договорился с двумя остальными ночью навалиться на Хаджарата и взять его живого или мертвого. Но Хаджарат почуял беду. Он понял, что эти трое в своей душе уже отделили себя от него и соединились между собой. Ладно. Хаджарат почуял, что от них несет гнилью, но они этого не поняли. Гнилой человек сам свой запах не чувствует.