Санин (сборник)
Шрифт:
– И это знаю, – засмеялся Санин, – но этого я уже прямо не советую Зарудину…
– Что-с? – усмехаясь, переспросил Танаров, беря с подоконника фуражку.
– Не советую меня трогать, а то я его так побью, что…
– Послушайте! – вдруг вспыхнул фон Дейц. – Я не могу позволить… вы издеваетесь!.. И неужели вы не понимаете, что отказываться от вызова это… это…
Он был красен, как кирпич, и тусклые глаза глупо и дико пучились из орбит, а на губах показался маленький слюнный водоворотик.
Санин с любопытством
– А еще человек считает себя поклонником Толстого! Фон Дейц вскинул головой и затрясся.
– Я вас попрошу! – с визгом прокричал он, мучительно стыдясь, что кричит на хорошего знакомого, с которым недавно говорил о многих важных и интересных вопросах. – Я вас попрошу оставить… Это не относится к делу!
– Ну нет, – возразил Санин, – даже очень относится!
– А я вас попрошу, – с истерическим воплем закричал фон Дейц, брызгая слюной, – это совсем… и одним словом…
– Да ну вас! – с неудовольствием отодвигаясь от брызгавшей слюны, сказал Санин. – Думайте, что хотите, а Зарудину скажите, что он дурак…
– Вы не имеете права! – отчаянным плачущим голосом взвыл фон Дейц.
– Хорошо-с, хорошо-с… – с удовольствием проговорил Танаров. – Идем.
– Нет, – тем же плачущим голосом и бестолково размахивая длинными руками, кричал фон Дейц, – как он смеет… это прямо… это…
Санин посмотрел на него, махнул рукой и пошел прочь.
– Мы так и передадим нашему другу… – сказал ему вслед Танаров.
– Ну так и передайте, – не оборачиваясь, ответил Санин и ушел.
«Ведь вот дурак, а как попал на своего дурацкого конька, какой стал сдержанный и толковый!» – подумал Санин, слыша, как Танаров уговаривает кричащего фон Дейца.
– Нет, это нельзя так оставить! – кричал длинный офицер, с грустью сознавая, что благодаря этой истории потерял интересного знакомого, и не зная, как это поправить, а оттого еще больше озлобляясь и, очевидно, портя дело вконец.
– Володя… – тихо позвала из дверей Лида.
– Что? – остановился Санин.
– Иди сюда… мне нужно…
Санин вошел в маленькую комнату Лиды, где было полутемно и зелено от закрывающих окно деревьев, пахло духами, пудрой и женщиной.
– Как у тебя тут хорошо! – сказал Санин, страстно и облегченно вздыхая.
Лида стояла лицом к окну, и на ее плечах и щеке мягко и красиво лежали зеленые отсветы сада.
– Ну что тебе нужно? – ласково спросил Санин. Лида молчала и дышала часто и тяжело.
– Что с тобой?
– Ты не будешь… на дуэли? – сдавленным голосом спросила Лида, не оборачиваясь.
– Нет, – коротко ответил Санин. Лида молчала.
– Ну и что же?
Подбородок Лиды задрожал. Она разом повернулась и задыхающимся голосом быстро и несвязно проговорила:
– Этого я не могу, не могу понять…
– А… – морщась, возразил Санин, – очень жаль, что не
Злая и тупая человеческая глупость, охватывающая со всех сторон, исходящая равно и от злых, и от добрых, и от прекрасных, и от безобразных людей, утомила его. Он повернулся и ушел.
Лида посмотрела ему вслед, а потом ухватилась обеими руками за голову и повалилась на кровать. Длинная темная коса, словно мягкий пушистый хвост, красиво разметалась по белому чистому одеялу. В эту минуту Лида была так красива, так сильна и гибка, что, несмотря на отчаяние и слезы, выглядела удивительно живой и молодой; в окно смотрел пронизанный солнцем зеленый сад; комнатка была радостна и светла. Но Лида не видела ничего.
XXX
Был тот особенный вечер, какой только изредка бывает на земле и кажется спустившимся откуда-то, с прозрачного и величественно прекрасного голубеющего неба. Невысокое солнце второй половины лета уже зашло, но было еще совсем светло, и воздух был удивительно чист и легок. Было сухо, но в садах неведомо откуда появилась обильная роса; пыль с трудом поднималась, но стояла в воздухе долго и лениво; было и душно, и прохладно уже. Все звуки разносились легко и быстро, как на крыльях.
Санин без шапки, в своей широкой голубой, но уже позеленевшей на плечах рубахе, прошел по пыльной улице и длинному, заросшему крапивой переулку к дому, где жил Иванов.
Иванов, серьезный и широкоплечий, с длинными прямыми, как солома, волосами, сидел перед окном в сад, где все больше увлажнялась росой и опять зеленела запылившаяся за день зелень, и методично набивал папиросы табаком, от которого на сажень вокруг хотелось чихать.
– Здравствуй, – сказал Санин, облокачиваясь на подоконник.
– Здорово.
– А меня на дуэль вызвали, – сказал Санин.
– Доброе дело! – ответил Иванов невозмутимо. – Кто и за что?
– Зарудин… Я его из дому выгнал, ну он и обиделся.
– Так, – сказал Иванов. – Будешь, значит, драться? Подерись, я секундантом буду… пусть другу нос отстрелят.
– Зачем… Нос – благородная часть тела… Не буду я драться! – смеясь, возразил Санин.
– И то хорошо, – кивнул головой Иванов, – зачем драться, драться не следует!
– А вот моя сестрица Лида иначе рассуждает, – улыбнулся Санин.
– Потому – дура! – убежденно возразил Иванов. – Сколько в каждом человеке этой глупости сидит!
Он набил последнюю папиросу и сейчас же закурил ее, остальные собрал, уложил в кожаный портсигар и, сдунув табак с подоконника, вылез в окно.
– Что будем творить? – спросил он.
– Пойдем к Соловейчику, – предложил Санин.
– А ну его, – поморщился Иванов.
– Что так?
– Не люблю я его!.. Слизняк!..
– Многим ли хуже всех других? – махнул рукой Санин. – Ничего… пойдем.