Сапер
Шрифт:
Я же задумался о Вере. Ее увели санитарки батальона, раненых разобрали по блиндажам в ожидании утра. Меня к себе пригласил Григорий. Сам сделал бутерброд с салом, налил из фляги водки. Напряжение боя постепенно отпускало, я расслабился.
— Точно подорвал батарею? — лейтенант убрал документы, захлопнул крышку чемодана.
— Взрывы были, да и пушки молчали. Завтра точнее из КП разглядишь. Стереотруба-то у тебя есть?
— Чего нет, того нет. Трубы нет, боеприпасов на один бой, продукты тоже заканчиваются. Чем послезавтра буду красноармейцев кормить? Еда еще полбеды, а чем воевать?
Я посмотрел в сомнении на Григория. Он раскраснелся, глаза налились кровью. У командира явно наболело.
— Немцы лучше нас во всем — связь, авиация, диверсанты ихние эти… Двух связистов у меня подрезали, представляешь? Еле нашли трупы.
— Гони ты от себя эти дурные мысли, Гриша. Воевать долго, немец силен, за ним вся Европа. Хреново, конечно, сейчас. Но мы и не таким монстрам головы сворачивали. Наполеон даже в Москву вошел и что? Монголы триста лет страну терзали. И где они? А мы только крепчаем. Что нам остается? Сцепить зубы и драться. Оторвем башку и Гитлеру. Вот увидишь, в Берлине все кончится, поссым с тобой на Рейхстаг. Мы — народ-победитель.
— Это очень точно сказано! — в хату зашел политрук Певцов. Меня с ним познакомили сразу после прорыва, именно он занимался размещением раненых и обожженных. Низенький, кривоногий, с большой проплешиной на темени — Певцов был настоящим мотором. Везде успевал, всем давал указания. Такой вот человек-оркестр.
— Петр эээ.
— Николаевич, — подсказал я сам. С заминкой. Чуть не произнес Георгиевич.
— Да, Петр Николаевич, вы настоящий герой, тут нет сомнений. Я уже написал рапорт своему начальству. Фу… Какой тяжелый день… — Певцов снял фуражку, вытер лоб платком и унюхал водку. — Мне нальете?
— А что это за документы? И чемодан… странный какой-то. Такие у нас не выпускаются.
— Немецкий.
Я открыл крышку, показал пачки с рейсхмарками. У Певцова округлились глаза. Пришлось по второму кругу рассказывать наши приключения. Политрук махнул стакан, занюхал рукавом.
— Слов нет. Вас в Москву надо! О таких вещах должно высшее руководство узнать… Ходили слухи про то, что творят немцы с евреями в Польше, но тут, — Певцов полистал документы. — Конкретные планы, списки…
— В дивизию я сообщил, — пожал плечами Гриша. — А там как решат.
— Их тоже бомбят день и ночь. Им не до нас. Надо на Киев выходить. Есть у меня в политуправлении дружок старый, дерну его, — немного подумав, предложил политрук.
Лейтенант разлил остатки водки, я с сомнением посмотрел на стакан. В голове уже прилично так шумело, понимал, что уже хватит. Хотелось спать, но бросать застолье тоже не вариант. Мужики обидятся. И политрук и лейтенант правильные такие, боевые. Жалко, если сгинут в киевском котле. Я загрустил. Сколько друзей сожрала эта проклятая война, сколько людей хороших… Они, собственно, первыми и погибали. Поднимали роты в атаку, закрывали телами гранаты и мины. Я заметил на стене хаты старенькую гитару. Взял ее в руки, провел по пыльному грифу.
— Играешь? — заинтересовался Певцов
— Да было такое, тренькал в самодеятельности.
Уточнять, что случилось это в лагере, для галочки перед проверяющими — разумеется, не стал.
Я потрогал струны. Гитара была расстроена, пришлось подтягивать колки. Взял первый аккорд:
— Темная ночь, только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают…
Изображать из себя Утесова или Бернеса не стал — все равно не получится. Прибавил голоса:
В темную ночь ты, любимая, знаю не спишь
И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь…
В дверь начали заглядывать связисты, что сидели в соседней комнате.
Как я люблю глубину твоих ласковых глаз
Как я хочу к ним прижаться сейчас губами
Темная ночь разделяет, любимая, нас
И тревожная черная степь пролегла между нами…
Не все аккорды я точно помнил, там, где забывал — просто пропевал голосом.
Верю в тебя, в дорогую подругу мою,
Эта вера от пули меня темной ночью хранила
Радостно мне, я спокоен в смертельном бою
Знаю, встретишь с любовью меня, что б со мной ни случилось…
Я еще только половину пропел, как увидел, что в уголке глаз политрука появились слезы. Взгляд Гриши тоже остекленел.
Смерть не страшна, с ней не раз мы встречались в степи,
Вот и теперь надо мною она кружится.
Ты меня ждешь и у детской кроватки не спишь
И поэтому знаю со мной ничего не случится…
Я отставил гитару прочь, допил свой стакан.
— Еще! — Григорий схватил меня за руку.
— Повтори! — политрук попытался закурить, но спички ломались.
— Товарищ лейтенант, — загалдели связисты в двери. — А кто автор? Чьи стихи?
Вот же попал. Фильм Два бойца же только в 43-м году выйдет…
— В гарнизон артисты приезжали. Поэт э-э-э… не помню уже, как звали, и композитор, сейчас, на языке вертится… Богословский, Никита. После концерта исполняли за столом новые вещи. Кое-что запомнил, — я почувствовал, что с враньем надо завязывать, иначе сам запутаюсь. — Товарищи, давайте завтра, а? Устал, сил нет.
— Пожалуйста! — народу в дверях прибавилось. — Последний раз.
Пришлось исполнять на бис. Теперь уже меня наградили настоящими аплодисментами. И все равно не отпустили спать, пока не записал народу слова и аккорды.