Сапер
Шрифт:
— Каком кверху, конечно же, — сказал Аркадий. — Ты смотри, дело такое, САМ не любит всяких пустобрехов. Если что завиральное, то лучше сразу застрелиться, он не простит.
— Я что, похож на брехуна? Давай я тебе обрисую, сам оценишь.
В итоге Масюк дождался, когда комкорпуса отправится выполнять приказания, подошел к Кирпоносу, тихо рассказав ему о моей придумке. Комфронта оглянулся на меня пару раз, покивал, потом хлопнул Аркадия по плечу и тот вернулся ко мне.
— Сказал, подумает, но вроде как не против.
А через пару минут я увидел, как
Короче, как у графа Толстого, который зеркало революции.
Когда Кирпонос решил, что он достаточно насмотрелся на передний край, все вернулись к штабу корпуса. Мы с Аркадием оказались пока не нужны командующему и я смог даже покемарить немного. Потом приехал командарм Костенко, и совещание продолжилось в штабной мазанке. Матюги кончились и до нас доносились довольно-таки спокойные беседы, хотя свои решения комфронта продавливал и таким образом. Крутой все-таки мужик — что-то в его голосе было… сопротивляться особо не хотелось. Никому спуску не дает. Затянулось это до вечера, как раз смеркаться начало. Командарм уехал, ему недалеко было, а нам уже пришлось бы в темноте добираться.
Переночевали на КП корпуса. Эмилию подселили к медсанбату, а мы с Аркадием и водителем Охрименко расположились в одной половине хаты, а комфронта — в другой. Поужинали просто, что удалось урвать у местных, то и на стол пошло. Бутерброды, которые мне с собой Вера дала, как-то внезапно кончились еще днем, оставив только приятный колбасный запах на руках, да и тот почему-то быстро исчез.
Так что у нас было пшено без ничего и жиденький супчик. Всё это принес Аркадий, гордо водрузив на стол. Мне казалось, что комфронта и получше покормить могли бы, но Масюк, будто уловив эту мысль, тихо мне объяснил:
— Командующий в войсках ест то же, что и все. А если кто пойдет разносолы искать, того на передовой враз забудут, без него уедут. У нас такого не было, конечно, но Михаил Петрович предупредил, а мы проверять не стали.
Охрименко молча встал, вышел, и вскоре вернулся, водрузив посреди стола что-то, завернутое в холстину. Торжественно, как на параде, он начал потихонечку разворачивать сверток. Наверное, чтобы мы с Аркадием в должной мере впечатлились. Внутри лежал малюсенький кусочек сала, размером с пару спичечных коробков. Ну ладно, чуть больше, но до трех не дотягивал.
— Ну ты, Гриша, и жук, — присвистнул Масюк. — Мы тут, значит, насухую давимся, а ты такое богатство от коллектива заныкал! Петину колбасу трескал и спасибо не сказал, а сальце собирался втихую под подушкой в одно лицо захомячить?
Водитель молча достал из-за голенища ножик, порезал сало на три части и раздал участникам.
— Ешь уже, борец за справедливость товарищ Масюк, — проворчал он, когда Аркаша, схватив свое сало, откусил чуть не половину порции. — Сам на стол, кроме трепотни, ни хрена не добавил. Хоть бы цыбули головку за день нашел.
Заснули не то что голодные, но и не очень сытые. Ничего, утром назад, там что-то и перехватим. Хотя в прифронтовом Киеве с едой… вот только пайки и спасают.
Ночью, после быстрого переругивания с постовым, к нам бесцеремонно вломился, подсвечивая себе дорогу «летучей мышью», посыльный.
— Соловьев кто? — спросил неизвестный, невидимый за светом фонаря.
— Тут я, — спустив ноги на земляной пол, я протер глаза.
— Собирайтесь, в штаб вызывают. Я провожу.
Ну, голому одеться… Через пять минут меня уже подводил к штабной избе молоденький лопоухий парнишка. Рассмотрел я его на улице. Небось, писарчук какой, или посыльный, не спрашивал.
Оказалось, спали только мы, а командующий уже трудился как пчела. Группа, которую посылали на предварительную разведку, прихватила двоих пленных. Одного допрашивала Эмилия сама (вот тебе и просто военная переводчица!), а второго — местная контрразведка в лице лейтенанта Мамеева. А я, значит, переводить должен был.
Я плюхнул в лицо холодной воды из ведра, стоявшего в сенях, вытерся висевшим тут же, на свежезабитом гвоздике, грязноватым рушником, и пошел за лопоухим бойцом.
Пленный был так себе, ефрейтор. Лет тридцати, напуганный до мокрых штанов — кто-то из разведчиков срезал ему бровь. И потом заботливо перевязал.
Попахивало от него неслабо, и первое, что сделал Мамеев — открыл окно. За что я к нему почувствовал искреннюю благодарность, а то глаза щипать с порога начало.
Особист немецкого не знал совсем. Ну, разве что «хенде хох» крикнуть. Или «Гитлер капут». В этом он мне сам со смехом, признался. Хрен его знает, может, он тоже военный переводчик и это такая проверка? Ладно, додуматься так можно до чего угодно, а потом в дурку попасть. Тут от фашиста говном воняет, надо побыстрее заканчивать.
Оперативно проведя совет, двумя голосами «за» приняли решение штаны с исподним с пленного снять и выбросить на улицу, чтобы воняло поменьше, а хозяин потом подберет для дальнейшей постирушки. Так что допрос немец провел, отсвечивая бледными бедрами и прикрывая рукой свои причиндалы. Запах, впрочем, от этого меньше не стал, как мне показалось.
Ефрейтор Маркус Шмидт, из Саксонии. Служит в ремонтной роте. Тридцать лет, призван тогда-то, командир роты такой-то, про пушки знает только то, что они стоят где-то там, за холмом, сам не видел, про охрану ничего сказать не может. Ни хрена полезного, короче. Лейтенант вызвал конвойного, Маркуса увели. Протокол контрразведчик быстро составил, что там писать? Да и обстановочка не располагает к неспешности. Чем их там хоть кормят, что такая вонь прет? Мясными консервами? Я расписался и пошел искать ту хату, где нас ночевать оставили.