Сарацинский клинок

Йерби Фрэнк

– Я и не собирался прикасаться к вам, – холодно произнес Пьетро. – Ложитесь в постель. Я устроюсь в кресле. Вам нужно отдохнуть – завтра…

Усевшись в кресло, он слышал, как она плачет. Он ощущал себя одиноким, грустным и беспомощным. Он злился на себя, но понимал, что поступил правильно и достойно.

– Пьетро, – позвала Антуанетта.

– Да, моя госпожа?

– Подойди сюда.

Пьетро подошел к постели и остановился.

– Ляг… ляг рядом со мной…

Пьетро лег.

– А теперь обними меня, но не больше… добрый мой Пьетро! Во имя милосердного Бога – ничего больше…

Он обнял ее. Она вся дрожала. Тело ее было холодным как лед. Он слышал, как стучат ее зубы.

– Теперь ты видишь, что со мной? – плача, спрашивала она. – Это не из-за тебя, Пьетро… они… другие делали это… Когда Готье, мой родной брат, хотел поцеловать меня, мне стало плохо. Я… я не могу переносить объятий моего отца! Понимаешь, Пьетро? Эта тошнота сидит во мне… Ты должен проявить терпение… Может быть, после рождения ребенка…

Пьетро погладил ее волосы.

– Засни, – прошептал он. – Засни, моя маленькая, моя потерянная…

Вот так, в летний вечер в году 1212, когда миндальное дерево за окном отражало серебряный лунный свет, провел Пьетро ди Донати свою первую брачную ночь.

И многие последующие.

5

Замок в Монтрозе оказался довольно старомодным. Квадратная главная башня, сложенная из больших камней, возвышалась над стенами с бойницами и надвратными башенками. Пьетро знал, что квадратные башни – не слишком удачные сооружения. После того как вернулись крестоносцы, повидавшие крепости неверных, они стали строить круглые башни. Эти башни оказались гораздо лучше квадратных. Их практически невозможно было разбить тараном, поскольку он скользил по округлым стенам.

Не хотел бы я, думал Пьетро, обороняться в этом замке.

Он посмотрел на свою жену. Она руководила служанками в тысяче и одном приготовлении к предстоящему празднику. Прошла уже неделя, как они приехали в Монтроз, и Антуанетта выглядела отдохнувшей. Щеки ее немного порозовели. На нее приятно было смотреть, но только если вы не заглядывали ей в глаза.

Если она сможет, думал Пьетро, перешагнуть через этот ужас, живущий в ней, она станет для меня хорошей женой. Она добрая и нежная и, кроме того, хорошенькая…

Конечно, потребуется много времени. Может быть, ребенок поможет ей излечиться. Он будет маленький и беспомощный и выведет ее из этой погруженности внутрь себя. Возможно. А возможно, и нет. Может, он только будет напоминать ей…

Все они страшились этого праздника. Но его необходимо было устроить. Причем как можно скорее. Все знатные соседи должны быть приглашены, и будет официально объявлено о бракосочетании. Между собой Пьетро и Готье договорились в удобный момент сообщить всем, что бракосочетание состоялось гораздо раньше, чем это произошло на самом деле. Сообщить как бы случайно, в общем разговоре. Не слишком подчеркивая, но все-таки так, чтобы этот факт запомнился.

Пьетро снабдил их подходящей версией – которая, впрочем, могла оказаться и правдой, хотя бы частично. Во время его последнего посещения фермы Паоли Джина много рассказывала ему о детстве и юности Донати, в том числе и о широко распространенном среди местных жителей убеждении, будто Донати на самом деле сын барона Орри Гростета, владевшего Хеллемарком до того, как Рудольф Бранденбург силой оружия отнял его у норманнского рыцаря. Поэтому можно было утверждать, что Пьетро единственный потомок благородной фамилии, переживающей тяжелые времена, не слишком вырываясь за рамки истины.

Думая об этом, Пьетро улыбался. Его скептический ум полагал гораздо более вероятным, что его отец скорее был зачат каким-нибудь солдатом, норманном, чем самим бароном. У баронов слишком много развлечений под рукой, чтобы они стали возиться с деревенскими девушками. Но, поскольку у него не было доказательств ни за, ни против, этой версии предстояло утвердиться или рухнуть самой по себе.

Пьетро смотрел, как Туанетта вытащила драгоценные гобелены, которые вывешивали только по большим праздникам. На них были изображены подвиги легендарного предка Монтрозов барона Луи, который сражался вместе с Карлом Великим и погиб рядом с Роландом, защищая Ронсевальское ущелье. Некоторые из этих гобеленов вышивала сама Антуанетта, выказав незаурядное мастерство. А нынешний праздник был именно таким важным событием, поскольку от него зависело, смогут ли они спокойно жить в Пти Муре, маленьком замке в нескольких лье отсюда…

Жаркие споры вокруг праздника заняли половину прошедшей недели. Барон Анри н Готье собирались устроить большое представление и пригласить как можно больше гостей. Антуанетта настаивала на небольшом приеме или хотела вообще обойтись без него. Пьетро в конце концов был вынужден включиться в эти споры, поддержав своего новоиспеченного тестя.

– Неужели ты не понимаешь, дорогая Туанетта, – сказал он достаточно мягко, – что мы должны заткнуть им всем рты? Когда ты родишь ребенка, явно раньше времени, начнутся разговоры, а этим праздником мы хотя бы самых доброжелательных убедим в том, что нам нечего скрывать.

– Как вы все пожелаете, – послушно сказала Антуанетта, но лицо ее оставалось ледяным.

Вообще она постепенно оттаивала. Пьетро казалось, что она смиряется со своей участью, особенно когда она поняла, что Пьетро не настаивает на своих супружеских правах.

Он не считал, что таким образом ведет себя благородно. Правда заключалась в том, что молодая жена не вызывала у него желания. Его сверхчувствительный темперамент восставал против близости с беременной женщиной, даже если раньше она была для него желанной. А главную роль здесь играла гордость – любовь для Пьетро всегда была чувством взаимным, он никогда не испытывал мужской похоти, требующей удовлетворения любой ценой. Одного взгляда на оледеневшее от ужаса лицо Антуанетты было достаточно, чтобы возникшее желание умерло раньше, чем наполовину созрело.

Пьетро вышел во двор и поглядел, как женщины расставляют большие столы. Скатерти выглядели прекрасно, салфетки продеты в массивные серебряные кольца. У каждого прибора лежали нож и ложка [28] , а между каждыми двумя приборами стояли серебряные кубки, выполненные в виде льва, дракона или птицы, так что два соседа могли пить из одного кубка. Пироги из хорошей белой муки, украшенные сахарной глазурью, лежали перед каждым гостем, а серебряная миска для супа полагалась, как и кубки для вина, одна на двоих.

28

Вилки тогда еще не были изобретены.