Сарацинский клинок
Шрифт:
– И все-таки странно. Она исчезла из Монтроза Бог знает как давно. Барона Анри не было, когда она уехала, это я знаю из верного источника. А когда они вернулись, с ней приехал этот парень. Мы ведь не знаем, он, может, всего-навсего жонглер или какой-нибудь бродяга…
– Бродяга? В таком костюме?
– А откуда вы знаете, кто платил за этот костюм?
– Я знаю одно – Монтрозы не так богаты, чтобы покупать такие рубины. И еще одно – камни такого размера нельзя купить ни во Франции, ни в Лангедоке.
Впечатление, подумал Пьетро, благоприятное. Хотя есть и другие мнения. Если Бог нам поможет, мы выиграем…
И тут грянули трубы, прекратившие всякий шепот. Гости сразу же двинулись к длинным дубовым столам, расставленным под навесами из пестрого шелка. У входа стояли двое представительных слуг, один держал в руках серебряный таз с водой, а другой предлагал гостям длинное яркое полотенце. При входе каждый гость вытягивал руки, первый слуга лил на них воду, а второй проворно вытирал их.
Главный епископ занял свое место во главе длинного стола, а барон Анри встал через два места от него левее. Обычно барон сидел рядом с епископом, но сегодня почетные места были любезно оставлены для Пьетро и его молодой жены. Еще правее на особо почетном месте стоял статный граф Форбрюн, чья фамилия никогда не переставала интриговать его вассалов, поскольку его леса, видит Бог, были достаточно зелеными. [29]
Каждого гостя провожала к его месту целая армия приближенных, это были в основном молодые люди из знатных фамилий, довольные тем, что могут оказать честь своему сюзерену, барону Анри. Все стояли, пока Огаст, епископ Монтроза, произносил молитву на латыни.
29
Foretbrun (фр.). – темно-коричневый лес.
После этого все уселись за столы. Наступила тишина, которую нарушил звон цимбал, вслед им вновь запели трубы, и сир Гуго, сенешал, появился в нарядной ливрее, размахивая белым жезлом, подобно фельдмаршалу, командующему вереницей слуг, растянувшейся через весь двор от кухни. Каждый слуга держал на плече большое блюдо со всевозможным жареным мясом. Гости радостными криками приветствовали заднюю часть оленьей туши, которую водрузили на стол.
Главный специалист по разделыванию мяса продемонстрировал свое высокое мастерство, отрезая большие куски предписанным приемом, держа мясо двумя пальцами и большим пальцем, а флейтисты тем временем выводили свои трели. Виночерпии разливали вина в кубки, а оруженосцы и молодые рыцари-вассалы барона выполняли акт вежливости – брали мясо из рук слуг и клали его знатным гостям – как говорилось, из знатных рук в знатные…
Пьетро не мог есть. Вид такого количества мяса отбил у него всякий аппетит. Он потягивал вино из кубка, деля его с Туанеттой. Она тоже ничего не ела. Все знатные дамы одобрительно улыбались, принимая это за проявление обуревающей ее любви.
Помимо оленя на стол подали также голову кабана в растительном масле, говядину, баранину, свиные ножки, жареного кролика и пироги.
Гости с аппетитом поглощали все. Никто не разговаривал. Два шута устраивали представление перед столом, взбираясь на шест, установленный на голове у третьего, ловили яблоки на острия кинжалов, глотали огонь.
К тому времени, когда от мяса остались только объедки, гости пришли в говорливое настроение. Началось испытание для Пьетро.
– Господин барон! – загремел голос Огаста. Он всегда говорил так громко, поскольку был глуховат. – Мы ничего не знаем о вашем зяте. Он выглядит красиво и рыцарственно. Но кто он? Кто его предки?
Он прокричал это через головы Пьетро и Антуанетты.
Пьетро почувствовал, как напряглась его жена, и взял ее за руку.
– Мужайся, любимая, – прошептал он.
Барон Анри принял вызов.
– Вам, конечно, известен дом Гростет… и барон Орри, который покинул эти места много лет назад?
– Конечно, – проревел епископ. – Парень их родственник?
– Внук… хотя и по женской линии. Семья его отца принадлежит к благородному роду итальянских баронов Роглиано…
“О Боже, спаси мою душу, – подумал Пьетро. – Слышали бы эти слова Ганс, или Марк, или Вольфганг!”
– Я рад, что в нем течет и французская кровь, – произнес епископ. – Я, конечно, не хочу этим обидеть наших итальянских друзей…
– Никто не обижается, – спокойно заметил Пьетро.
– Что ты сказал? – прокричал, епископ, прикладывая ладонь к уху.
– Я сказал, что я тоже рад! – крикнул Пьетро.
Епископ хлебнул вина.
– Барон, – спросил он, – в самом деле не было никаких неправильностей? Я слышал про побег…
– Вы правильно слышали. Моя дочь встретила мессира Пьетро в Лангедоке, куда он бежал, поскольку его семья, неуклонно придерживавшаяся стороны императора, подверглась вооруженному нападению гвельфов. Их обвенчал ваш друг Клемент, епископ Марселя, в соборе…
Вот это мастерский удар, подумал Пьетро. Упоминание имени священнослужителя, совершившего обряд венчания, снимает все подозрения. Все понимали, что барон Монтроз не стал бы упоминать столь определенно эту деталь, если бы имело место нечто сомнительное. Теперь Огаст знал, у кого спрашивать, если у него оставались какие-то подозрения. И то, что барон сообщал ему эту информацию, должно было убрать его подозрения.
Гости отрезали себе новые куски хлеба, а старые, пропитавшиеся мясным соком, швыряли собакам, сидящим под столом. [30] Пьетро отметил, что и здесь существовали различия, соответствующие степени знатности. У знатных гостей для мяса были серебряные тарелки, у более мелких дворян – безземельных рыцарей и им подобных – оловянные, а зажиточные горожане – выходцы из простонародья, некоторые из них даже сыновья сервов, разбогатевшие за последние годы и ставшие важными персонами, – разрезали мясо прямо на скатерти.
30
Первоначально куски мяса клали на большие куски хлеба. Затем под хлеб стали подставлять тарелки, как указано в тексте – оловянные или серебряные, в зависимости от ранга гостя. Хлеб же ели редко, отдавая его обычно беднякам и собакам.
– Значит, никаких неправильностей, – гремел голос епископа. – И все-таки странно…
– Что вам кажется странным, мой господин? – спокойно спросил Готье, хотя он вынужден был повысить голос, чтобы епископ расслышал его. – Моя сестра соединилась перед святым престолом с человеком благородных кровей, хотя его судьба могла сложиться и лучше. Мой отец и я не нашли в этом ничего, вызывающего сомнения. А теперь, когда Фридрих Гогенштауфен с помощью нашего великого короля возвысился над гвельфами…