Сарацинский клинок
Шрифт:
Он продолжал искать глазами Готье, но не видел его. Зато от того, что он увидел, у него застыла кровь в венах. Сир Уго да Монтиньи в отчаянии размахивал большим штандартом, отовсюду доносились крики: “Король! Король!”
Пьетро бросил своего Амира в эту схватку. Фламандские копейщики захватили короля Филиппа врасплох, без свиты, один из них зацепил своей алебардой кольчугу у шеи короля и стащил его с коня. Пьетро оказался там в тот момент, когда король рухнул на землю. Все время битвы Пьетро старался следовать за Филиппом.
И вот теперь изобретенная им тактика хорошо послужила ему. Он скатился с седла и оказался среди фламандцев, его маленький топор одним ударом перерубил древко алебарды, а следующим взмахом отсек руку пехотинцу, который орудовал этой алебардой. В две минуты Пьетро очистил пространство вокруг короля. Фламандцы никогда не видывали такой работы топором. Пьетро бросался на их пики и перерубал их, как только они угрожали королю, у короля уже появилась возможность вытащить из ножен свой меч и они втроем – король, Пьетро и Уго – оборонялись против пятидесяти с лишним фламандских солдат, пока не прискакал сэр Питер Тристен во главе группы французских рыцарей и, соскочив с коня, не помог королю взобраться в седло. Остальные рыцари рубили фламандцев на куски. Никто из фламандцев не спасся.
Но когда Пьетро снова сел на Амира, у него кровоточило около дюжины колотых ран. Ни одна из этих ран не была глубокой или тяжелой, но все вместе они почти лишили его сил. Пьетро покачивался из стороны в сторону, цепляясь за луку седла, он задыхался, в глазах помутилось, все тело болело, окровавленный топор его висел на ремешке. Но когда Филипп Август приказал идти в новую атаку, Пьетро поскакал вместе со всеми.
После этой атаки армия Оттона рассыпалась. Пьетро увидел, как рухнул на землю Оттон и как саксонцы подняли его и подвели ему другого коня, хотя это стоило им жизни трех сотен солдат. Оказавшись в седле, Оттон повернул коня и ускакал прочь с поля боя. Бежал, как овца. Как пес, которого отхлестали. Он не останавливался, пока не добрался до Валансьена.
Это решило исход битвы. Фламандцы и голландцы бежали толпами. Но германские рыцари сражались до последнего.
Потом сопротивление оказывал один только предатель Реджинальд Булонский, для которого поражение означало одно – смерть от пыток. Потребовались усилия всей французской армии, чтобы сокрушить его.
Но Пьетро уже ничего не видел. Он свалился с седла, и только держатель королевского штандарта Уго успел подхватить его. В этот день у Пьетро все получалось как надо. Он даже свалился от ран и усталости не где-нибудь, а на глазах у короля.
Его положили на землю перед королевским шатром, и личный лекарь короля стал перевязывать его раны. Он хлопотал над хрупким телом Пьетро, когда подъехал Готье, соскочил с коня и схватил Пьетро на руки.
– Сир Готье, – спросил король, – этот юноша ваш друг?
– Больше чем друг, почти брат, который бесконечное количество раз спасал мне жизнь, – прошептал Готье, не отрывая глаз от лекаря. – Он не умрет?
– Вряд ли. У него не тяжелые раны. И заработал он их с честью, защищая нашего короля.
– Быть может, сир Готье, – сказал Филипп, – вы предложите, чем лучше наградить этого юношу, который получил раны, сражаясь с пятьюдесятью противниками, защищая нашу персону?
– Да, мой король, – сказал, вставая, Готье, – знаю, чем его наградить. Посвятите его в рыцари! Он низкорожденный, но он прекрасно воспитан и он жаждет получить рыцарское звание всем сердцем и душой. Для человека его происхождения такое звание стоит дорого. Но, я думаю, мой господин, что сегодня Пьетро заплатил эту цену…
– Пьетро, странное имя… – заметил король.
– Он итальянец, мой господин, много лет служивший Фридриху Сицилийскому, которого Ваше Величество только что сделали императором на самом деле.
Король улыбнулся.
– Когда он оправится, приведите его ко мне. А сейчас вам лучше забрать его в свою палатку.
Спустя три дня Пьетро ди Донати, сын кузнеца и виллан, преклонил колено перед королем Франции и получил удар чести.
– Встаньте, сир Пьетро из Пти Мура, – сказал король. – Прославляйте Господа Бога, вашего короля и всех благородных дам – не этого дня не позволяйте никому сомневаться в вашем высоком звании!
Никто не будет сомневаться. В этом Пьетро был уверен. Он посвящен в рыцари величайшим королем христианского мира. Но он не испытывал ликования. Он был хозяином замка, в который не мог вернуться. По правде говоря, у него нет дома, все богатство его составляет только выкуп за тех германских рыцарей, которых его оруженосец предусмотрительно связал, когда Пьетро искалечил их лошадей.
Теперь его жизнь лежала перед ним открытой книгой. Но страницы в ней оставались чистыми.
Что же сумеет он написать на них?
7
Пьетро посмотрел из своего окна на кривые улочки Экс ла Шапелля и тяжело вздохнул. Он жил в Германии уже девять месяцев, после того как по его просьбе король Филипп послал его к Фридриху с известием о великой победе в Бовине. Девять месяцев – достаточно долгий срок, на взгляд Пьетро. Не то что ему было плохо в Германии. Во-первых, Фридрих заново посвятил его в рыцари. Императору были не чужды человеческие слабости, и он не скрыл легкого недовольства, когда узнал, что король Франции собственноручно посвятил Пьетро в рыцари. На следующий день после своей коронации он совершил процедуру посвящения Пьетро в рыцари вторично, перед сборищем всех германских принцев. И подарил Пьетро великолепный набор доспехов и оружие, украшенное драгоценными камнями, которое Пьетро не собирался использовать, поскольку его собственное оружие, хоть и помятое в боях, устраивало его гораздо больше.
Во-вторых, его жизнь в Германии складывалась из почти утомляющего безделья и беспрерывных развлечений. Чередовались бесконечные праздники и пиры. Охота здесь была отличная, превосходившая все, что могла предложить по этой части Италия. Никогда он не видывал таких огромных кабанов, как в горах Шварцвальда. И не было недостатка в дичи для соколиной охоты…
Однако Пьетро перевалило уже за двадцать. И он тосковал по Сицилии. Сердце его испытывало голод. После Туанетты он жаждал утешения. Он все чаще думал об Иоланте, а иногда даже об Элайн. Он помнил, что она прекрасна, как ангел. И жестока, как сама смерть. Иногда по ночам он мечтал об Иветте и потом обнаруживал, что его жесткая подушка влажна от слез. Должно же быть в этом мире припасенное для него счастье. За свои двадцать лет он испытал столько боли, что хватило бы на целую жизнь.