Сарацинский клинок
Шрифт:
– А что еще? – спокойно спросил он.
– О чем ты? – переспросила Ио, но взгляд ее сместился в сторону.
– Об остальной цене, – сказал Пьетро.
– Частично я уже заплатила, – прошептала она, – а остальную цену он получит… после того, как освободит тебя…
– Какова эта цена, Ио?
– Пьетро, пожалуйста!
– Какова цена? – повторил Пьетро.
Ио сбросила накидку с плеч, обнажив тело до пояса. Потом она повернулась к нему спиной.
– Это была часть цены, – прошептала она. – Но это больше не повторится, любовь моя…
Пьетро прислонился к стене, ему стало нехороша
– Святой Боже! – вырвалось у него.
– Не огорчайся, – сказала Ио. – Это не такая уж высокая цена за твою жизнь. И он больше не будет делать это, или…
Пьетро выпрямился. Ио сказала больше, чем намеревалась. Одно только слово “или”.
– Или – что? – прошептал Пьетро.
– Пьетро, Пьетро, не заставляй меня говорить тебе… Ради Бога, Пьетро…
– Нет, даже ради Него. Говори, Ио…
– Остальная цена, – всхлипывала Ио, – я перестану прибегать к таким приемам, благодаря которым я не зачинаю ему сына…
Пьетро уставился на нее.
– И ты думаешь, что я соглашусь спасти себе жизнь такой ценой?
– Нет. Но я думала, что сумею скрыть это от тебя. Но тебе уже не приходится выбирать, любовь моя. Посланцы уже уехали на Сицилию. И я дала слово… О, любимый, у нас так мало времени. Половина уже прошла. Пожалуйста, Пьетро, я так хочу тебя… Пока его нет, Джулио каждую ночь на один час будет пускать меня сюда. Ты не должен, ты не можешь отнимать у нас время этими разговорами о цене и о чести! Я всего этого не понимаю… Я знаю только одно – что я больна, так я хочу тебя, мое тело изнывает от желания, а ты стоишь и терзаешь меня!
Пьетро протянул руки и нежно прижал ее к себе.
– Но если у Джулио есть ключ, – сказал он, – почему мне не…
– Только от этой темницы, – ответила Ио. – А там еще много дверей, ворот н башен, и подъемных мостов, арбалетчиков и солдат… Если я выведу тебя из этой башни, ты через несколько минут будешь мертв… Пьетро, хватит разговаривать, Бога ради!
Я буду свободен, подумал Пьетро. Когда появится здесь Фридрих. И стану бароном. И тогда Хеллемарк подвергнется осаде, какой люди еще не видывали, и я привяжу Энцио к хвосту моего коня и двадцать раз протащу его вокруг крепостных стен, а потом четыре лошади разорвут его на куски!
Он крепче обнял ее.
Она почти подавила рыдания.
И вдруг Пьетро отпустил ее.
– Нет, Ио, – сказал он. – То, что мы делали, нельзя делать, когда у тебя вся спина в клочьях… Завтра, послезавтра…
– О Боже! – Ио бросилась в его объятия.
– Ио! – задохнулся Пьетро.
– Мне будет больно, – зашептала она. – Будет очень больно, но эту боль я могу вынести. Другую боль я не могу вынести, не хочу выносить. Любимый мой, неужели ты не видишь, что я могу выбирать только между большей болью и меньшей, и эта меньшая боль ничего не значит, она меньше, чем ничего, тогда как от той большей боли я умираю? Пьетро, ты глупец, ты сладкий и нежный глупец, которого я люблю, которого хочу, который мне нужен!
Ей было больно. Очень больно. Она плакала от боли.
Это было ужасно. И прекрасно.
За два месяца заточения Пьетро у них было двадцать таких ночей.
На двадцать первую Ио пробралась в темницу, и глаза ее были мертвы.
Пьетро встал, глядя на нее в мерцающем свете факела.
– Он… он вернулся, – прошептала она. – О, Пьетро… Пьетро…
Он обнял ее, стал гладить ее плечи.
– Говори, Ио, – тихо сказал он.
– Абрахам умер! Он был очень стар, а тюрьма и путешествие оказались для него слишком тяжелыми… И на Сицилии нет никого-никого, кто обладал бы достаточной властью и мог заплатить за тебя выкуп. Твое наследство заперто в сундуках императора… Энцио вне себя от ярости… О, Пьетро, мой самый дорогой…
Ее голос захлебнулся в слезах.
– Значит, – Пьетро облизал сухие губы, – это будет сегодня?
– Я… я не знаю! Он измучен путешествием и… – Она замолчала, глядя на него. – Вот, – сказала она почти спокойно. – Возьми это…
Он, и не посмотрев, знал, что это. Кинжал. Он знал, зачем она дает ему кинжал.
– Сегодня ночью… или завтра, – прошептала она. – Какая разница? Ты умрешь. Но он не должен стать победителем, Пьетро, не должен! Я могу себе представить его лицо, когда он обнаружит, что обманут, что не будет ни пыток, ни меня…
– Ни тебя? – спросил Пьетро.
– Да-да! Неужели ты думаешь, что я оставлю тебя? Мы так долго были разъединены… Я думаю, что теперь им уже никогда не удастся разъединить нас вновь…
Она подняла руки, рванула на себе рубашку и обнажила одну грудь.
– Я буду первой, – прошептала она. – Всего лишь один удар, и все будет кончено, и ты будешь вне досягаемости Энцио и его пыточных дел мастеров. А они такие умелые, Пьетро, поверь мне, что могут исторгнуть вопль из каменного идола.
– Нет, – сказал Пьетро.
Она уставилась на него.
– Ты боишься? – прошептала она.
– Нет. Да – но не в том смысле, какой ты имеешь в виду. Я не хочу умирать. И я не хочу, чтобы ты умерла. Мне кажется, что должен быть выход.
– Поверь мне, Пьетро, – произнесла Ио. – Выхода нет.
Пьетро при свете факела рассматривал ее лицо.
– Скажи мне, – спросил он, – у Энцио есть другие пленники?
Она удивилась и отрицательно покачала головой.
– Тогда, – ликующе сказал он, – соседняя камера не занята!
– Да. Но, Пьетро… я не понимаю…
– Он тоже не поймет! Позови сюда Джулио. Из всех ценностей на свете самое дорогое для нас – время.
Он ждал, пока она взберется по лестнице; через минуту в темнице появился Джулио.
– Да, господин? – пробормотал он.
– В твоей власти спасти нас, – сказал Пьетро. – Есть, конечно, известный риск, я это допускаю. Но риск не слишком большой. Я думаю, что ты любишь госпожу Иоланту настолько, чтобы рискнуть. Я прав?
Ио спустилась по лестнице и стояла рядом, пока он не кончил говорить.