Сашка
Шрифт:
– А мне танцевать что-то расхотелось, и вообще, когда танцую, то думаю о тех, кого немцы пытают, даже расстреливают, и мне стыдно тогда становится.
– Теперь понимаю, отчего убежала ты в субботу с танцплощадки.
– Может, и поэтому, так что напрасно разозлилась ты на меня.
– Я не разозлилась, было грустно: Валерка не пишет.
Домой подруги возвращались в молчании. Анна ещё не дружила ни с кем, а Неля с Валеркой хороводилась давно. Анна помнит, как на свадьбе сестры Валерка на Нелин пальчик надел кольцо золотое. Она тогда подслушала, как Валерка
– Пока, Аня, – возле калитки Неля обняла подругу, как в мирные времена.
18
С утра сыпал снег, но в полдень сверкнуло солнце, и снег быстро растаял, образовывая лужи; сразу потемнели дороги, крыши изб. Однако к вечеру вновь закружились белые хлопья.
– Ишь, закрутило! – высказалась Василиса, зайдя к Рязанцевым и стряхивая с плеч снежок. – Сват, здорово!
– Здорово… – буркнул Семён, не настроенный болтать.
– Сват, подлечили тебя, аль наоборот? – опохмелившись, Василиса молчать не собиралась.
– Подлечили, – бросил Семён.
– Хорошо, что на операцию не лёг… – баба придвинулась к нему. – Помнишь Силантьича? Зарезали ведь в больнице.
– Чего зря языком молоть! – психанул Рязанцев. – Ему восемьдесят было, никакая медицина таких не спасает.
Донёсся хохот малышей; Вовка пихал с постели Сашку, тот падал на пол, и оба громко смеялись. Вдруг меньший заревел. Вовка прикрылся одеялом. Василиса поспешила в комнату и склонилась над младшим внуком, чтоб пожалеть, но тот, умолкнув, обежал старуху и уткнулся деду в колени.
– Чего бегаешь от бабки, отшельник? – дед погладил малыша по голове.
– Она пьяная, – всхлипнул Сашка.
– Гляди-ка, – возмутился Семён, – гнида, а судит.
– Не гнида… – промямлил малыш.
– Ладно, не гнида, – усмехнулся дед. – Вова! – крикнул, – где бумага, что почтальонка принесла?
Вовка зашлёпал босоного по полу и принёс конверт. Василиса, подержав его, вынула листок с печатными буквами.
– Похоже, бумага важная, но не вижу, что в ней, без очков.
– Агафьевны надень, – предложил Семён.
– Не по глазам, сват, истинный бог, не вижу, – отложив очки, сказала Василиса.
– Дай мне! – протянул руку Семён. – Когда-то читал…
– Прочитай как-нибудь, – заёрзала нетерпеливо Василиса.
– Пы-хы, – начал дед читать, – ры. – Лист задрожал в руке его. – Что за буква, убей, не помню, забыл всё.
–Вроде буква кы.
– Так-так, – потеребил бородёнку, Семён, – кы, говоришь? Получается пы-хы-ры-кы… Не пойму.
– Когда вырасту, – встрял Вовка, – пойду в школу и все бумажки перечитаю.
– Это нескоро, – отрезал Семён. – Пошёл к чёрту, читальщик!
– Сходим к Кузнечихе? – дочь её прочитает, – предложила Василиса.
– Нечего по холоду шастать, – буркнул Семён, и сунув конверт под клеёнку.
– А бумага-то, похоже, важная.
– Может, права…– согласился Семён, подумав. – Пойдём…. Вовка, принеси! – крикнул.
– Чего
– Иду к Кузнецовым, а ты не знаешь, что принести?
Вовка метнулся к печи и принёс Семёну маленькие валенки с калошами. Тот, кряхтя, сунул ноги в них.
У дома Кузнецовых с крыльца сметала снег девочка лет тринадцати в старом пальто и кирзовых сапогах.
– Вы к-к нам? – заикаясь, спросила.
– Галя, прочти нам бумажку, – попросила Василиса.
– Прочту, п-роходите в избу.
Все вошли в кухню.
– Где мамаша? – поинтересовалась Василиса.
– На р-работе: хлеб д-дают на карточки; в магазине не дают, – объяснила, запинаясь, Галя.
– На карточки? Без денег, что ли? – спросил Семён.
– За д-деньги и на к-карточки.
Отворилась дверь, вошла, смахивая с платка снег, Агафья Кирилловна.
– Правильно сказали, что к соседке ушёл; чего малых побросал? – напустилась она на Семёна.
– Погоди, Агафья, собрались мы тут читать бумагу, – сказала Василиса и протянула лист девочке. – Читай же.
«П-похоронная, – начала читать, заикаясь, Галя. – Ерёмин Виктор Ефимович, одна тысяча д-девятьсот девятнадцатого года р-рождения, тринадцатого сентября одна тысяча д-девятьсот сорок второго года на станции Юрга скончался после наезда поезда. Горвоенкомат. Город Юрга»
Все замолчали, ошарашенные. Первой открыла рот Василиса:
– Нет Вити… – голос как будто из могилы.
– Отмучился, – плача, проговорила Агафья Кирилловна. – Не вынесла, видать, душа, руки на себя наложил, сиротами ребятки остались, куда я с ними…– Последнее проговорила, причитая.
– Государство поможет, – буркнула Василиса.
Понуро расходились родственники по домам. «Бессердечная, – подумала Агафья Кирилловна. – Потеряла сына, а слезинки не проронила».
Время шло, но ощущенье беды не покидало обе семьи. Агафья Кирилловна склонялась к внучку младшему и гладила ему голову с жёсткими волосами. Анна плакала, ложась спать. На работу шла с опухшими глазами. Подруга Неля сказала, что так и ослепнуть можно. Анна обещала ей не плакать, но лишь увидит племянников, не понимающих, какой утратой их судьба наделила, так забывала про обещание. И надломилась её некрепкая ещё душа: недавно активная комсомолка, она стала тихоней. Ефим с Василисой горе топили в пьянстве.
19
Зимы в Сибири холодные. То мороз, то метель. А детям стужа нипочём! Играют себе на улице, в старой одежде, голодные, весело орут и хохочут. Можно подумать, что они смеются над суровой зимой и своим голодным детством. А взрослым, стоило смех их услышать, сразу легче становилось, потому что появлялось понимание: нужно вынести невзгоды, есть ради кого!
По улице двигалась колонна пленных немцев. Анна и мать, надев платки, вышли за дверь. Немцы выглядели смешно – закутанные в тряпки, хлопали себя руками, пытаясь согреться. Один немец голову закутал в рваный китель, а когда проходил мимо дома Рязанцевых, то вытащил из карманчика зажигалку; покрутил ей над головой и закричал: «картошьку! картошьку!».