Сатана и Искариот. Части первая и вторая

Май Карл Фридрих

При этом я как очень осторожный человек спрашивал себя, в состоянии ли справиться с опасностью, о которой никому не мог сказать и которой вынужден был противостоять в одиночку. Смелости мне хватало, но вот как обстояло дело с ответственностью? Если меня обезвредят, то те, кому я хочу помочь, погибнут. Значит, прежде всего следует подумать о моей собственной безопасности. Потом я вынужден был подумать о том обстоятельстве, что мормон оставил в стороне город Урес, чтобы там не узнали о транспорте переселенцев, следующем по пути к асиенде Арройо. Если бы в городе об этом узнали, то наверняка стали бы в дальнейшем интересоваться судьбой тех, кого он перевозил. Следовательно, я подумал, что хорошо бы было сообщить о нас тамошним властям. Но кто же должен это сделать? Естественно,

я. А когда? Сразу же, как только можно — значит, завтра утром. Но чтобы никто не смог об этом узнать заранее, и меньше всего мормон, я должен был покинуть караван таким образом, чтобы это не вызвало никаких подозрений. Как же это сделать? Исчезнуть тайно? Но это как раз и вызвало бы подозрение, которого я намеревался избежать. Когда я как следует задумался над этим, мне вспомнилась реплика Геркулеса, что никогда в жизни я не стану хорошим всадником. Вот что облегчит мне выполнение моего плана. Лошадь должна была меня понести.

Намерение выполнить этот план подействовало на меня столь успокоительно, что я наконец-то заснул и проснулся только тогда, когда другие давно встали и готовились к выступлению… Мормон усердно подгонял их, и я догадался о причине этой спешки. А именно, его следы так глубоко отпечатались на мягком песке, что их можно было с легкостью проследить до самых кустов. Так как он принимал меня за Олд Шеттерхэнда — кем я и был в действительности, — то он опасался того, чтобы я не заметил эти глубокие отпечатки и не пошел по ним. В таком случае я бы нашел и следы тех, с кем он встречался ночью. Желая воспрепятствовать этому, мормон торопился с выступлением.

А у меня была та же забота, потому что мои следы читались с такой же легкостью. Разумеется, он не мог их не заметить, однако подумал, что их оставил кто-то из его союзников, прокравшихся из кустов к нашей стоянке и не сообщивших об этом позднее, во время беседы.

Когда я седлал лошадь, то незаметно затолкнул пару песчинок между седлом и спиной, а потом плотно затянул подпругу. Забравшись на лошадь, я встал в стременах, стараясь как можно больше облегчить себя, так, чтобы животное не почувствовало пока никакой боли. Когда же, по прошествии нескольких секунд, я уселся как следует, лошадь сразу почувствовала песчинки и стала проявлять непослушание. Я старался изо всех сил, чтобы успокоить ее, но все было напрасным. Она пыталась сбросить меня, а я действовал при этом так, словно мне стоит большого труда удержаться в седле. Наконец животное так заупрямилось, что все, включая мормона, обратили на нее внимание.

— Что это со скотиной случилось? — спросил Геркулес, который снова оказался рядом со мной.

— Откуда я знаю? Она словно хочет меня сбросить. Вот и все.

— Так сделайте покороче повод да пришпорьте ее как следует, чтобы она вас зауважала. Не удивительно, что она не хочет с вами знаться. Если у лошади есть характер, если она себя уважает, то хочет быть под хорошим наездником. А вы… ого!.. эй!.. куда это вы?

Я последовал его совету и пришпорил лошадь. Она взвилась, прыгнула сначала вперед, потом назад, потом подскочила на четырех ногах сразу, скакнула вправо, потом влево, но не сбросила меня. Я, правда, высвободил ноги из стремян, сполз назад, потом распластался по хребту, пытаясь охватить руками шею лошади, и, разумеется, не упал. Все, кто меня видел, помирали со смеху, и это громкое, звучное ржание совсем взбесило мою лошадку, так что она помчалась во всю прыть по равнине. Моя забота заключалась в том, чтобы этот бешеный карьер вел нас в южном направлении, а не в каком-либо другом, но вместе с тем выбор курса посторонним казался чисто случайным.

Обернувшись, я заметил, что кое-кто последовал за мной, но вскоре повернул к лагерю. Один Геркулес долго держался позади. Он старался помочь мне, но не мог. Через десять минут он исчез из виду, и я спешился, чтобы вымести песчинки, освободив бедное животное от мучений. Потом мы снова помчались, все дальше на юг, где я рассчитывал отыскать город.

Собственно говоря, туда меня влекли две причины. Во-первых, я хотел сообщить тамошней полиции о переселенцах, а потом было необходимо позаботиться о другом костюме. Нынешний был таким светлым и легким, что при испытаниях, навстречу которым я шел, быстро бы превратился в лохмотья; светлая ткань также делала меня слишком заметным, что стало очевидным накануне вечером. Костюм я купил в Гуаймасе, где не было ничего лучшего для человека моего сложения, и я хотел выдать себя перед мормоном за бедняка. Но раз уж тот раскусил меня, то почему бы мне теперь не отказаться от моей бродяжьей внешности.

Накануне я предположил, что мы перебрались через реку в нескольких милях вверх по течению от Уреса; теперь выяснилось, что я был прав. Не прошло и часа, как местность совершенно изменилась. Чем дальше я ехал, тем оживленнее становились окрестности, показались поместья. Лошадь выбралась на торную дорогу, а потом я поскакал среди садов и наконец въехал в город, который произвел на меня гораздо лучшее впечатление, чем я — на встречных обывателей: не раз я ловил на себе их далеко не уважительные взгляды.

У одного из горожан я осведомился, где находится Casa de Ayuntamiento [44] , добрался до него, спешился, привязал лошадь, вошел в здание и спросил у бездельничавшего полицейского, где мне найти алькальда [45] . Служивый показал во двор, где я увидел дверь, вывеска на которой подсказала мне, что за нею находится канцелярия этого высшего окружного чиновника. Я постучал, услышал разрешение и вошел, почти сразу же склонившись в глубоком, даже очень глубоком поклоне, потому что оказался не перед мужчиной, а перед дамой.

44

Здание муниципалитета (исп.).

45

Председатель муниципального совета (исп.).

Здесь я не увидел ничего из того, что мы, немцы, связываем с понятием «канцелярия». Четыре голых стены были побелены известкой. На плотно утрамбованном земляном полу возвышались четыре столба, раскрашенных в белые, красные и зеленые полосы, то есть в цвета национального флага, и к этим столбам были подвешены два гамака. В ближайшем ко мне лежала, покуривая сигарету, очень молодая дама, одетая в довольно пышное, хотя и не слишком свежее утреннее платье. Волосы ее были в беспорядке, и, по-видимому, в том же самом состоянии они находились как вчера, так и позавчера. Над нею, привязанный к цепочке, сидел попугай, встретивший меня злобным хрипом. Только позднее я заметил, что и второй, задний, гамак также занят. Итак, я низко поклонился и вежливо спросил, можно ли мне переговорить с окружным алькальдом. Дама изучила меня своим колючим взглядом, потом протянула мне руку, словно это должно было доставить мне удовольствие, и, не отвечая, повернула головку.

Зато попугай распушил свои перья, раскрыл свой кривой клюв и прокряхтел:

— Eres ratero!

Это приветствие переводится: «ты — мошенник!» Дама погладила птицу — вроде бы за этот остроумный выкрик, а я по-прежнему вежливо повторил свой вопрос.

— Eres ratero! — закричал попугай, тогда как дама упорно хранила молчание.

Я еще раз повторил вопрос.

— Eres ratero, eres ratero, ratero! — ругался пернатый клеветник, а дама только давала себе труд указывать рукой в сторону двери, давая мне таким остроумным способом понять, что она и ее попугай хотели бы освободиться от моего общества.

Мне пришлось открыть дверь, но я не вышел, а только выглянул и увидел того самого полицейского, который направил меня сюда. Он уставился в противоположную стену, и тогда я засунул пальцы в рот и свистнул так резко, как мог свистеть один я. Попугай стал вторить мне; дама взвизгнула, почти как попугай, а полицейский обернулся ко мне. Я поманил его, а когда он подошел, спросил:

— Это ли служебное помещение окружного алькальда?

— Да, сеньор, — ответил он.

— Тогда где же он?