Саван алой розы
Шрифт:
Кошкин вздохнул:
– Тебя я стервой не считаю.
– Ох, не ври мне, Стёпа!
Кошкин вздохнул снова. Подошел сзади, обнял ее за плечи и поцеловал рядом с мочкой уха:
– Когда я тебе врал?
Светлана смягчилась. Повернулась в кольце его рук, ласково, как умеет только она, посмотрела ему в глаза. Погладила щеку с отросшей за день щетиной.
– Мне и впрямь жаль твоего сослуживца. Но его жена – оставить ребенка, бросить свое дитя! Немыслимо, что бывают такие женщины… Как же вы станете дальше работать вместе? Ты не выгоняй его, Стёпа, прошу! Он довольно
– Не глуп, – признал Кошкин, хоть все еще злился на утренний его промах с чисткой кольца. – Сам не выгоню, но едва ли он захочет остаться теперь под моим началом. Ничего, найду другого специалиста.
Светлана прищурилась, глядя ему в глаза:
– Полагаешь, другой окажется более понимающим? Или будешь прятать меня от него до конца жизни?
Нет, Кошкин все еще не считал ее стервой, но временами она была… жестковата.
Извернувшись, Кошкин поцеловал ее руку. Тоже прищурился, всматриваясь в ее глаза:
– Так ты останешься со мной до конца жизни? Обещаешь?
– Я серьезно, Стёпа. – Светлана сняла руки с его плеч и снова обернулась к окну. – Ведь дело не в твоих сослуживцев, дело в нас. Тебе не кажется, будто… мы лишние здесь? В этом городе. Я здесь родилась, но, право, никогда его не любила. Сыро, холодно. И люди такие же – холодные, будто мертвые внутри. Не от души говорят, а словно текст с бумажки читают. И никому нет дела, что у ближнего на сердце. У меня здесь только Надя, так сестрица сама же мне и предложила в Париж поехать. Там матушкина кузина давно уж обосновалась, мол, и езжай к ней под крыло. А им с Григорием Романовичем только лучше станет, как уеду.
Кошкин снова вздохнул. Попытался отшутиться:
– Говоришь, все как с бумажки читают – а сестра с тобой вполне откровенна, как погляжу.
Светлана молча упрекнула взглядом.
– Я не могу уехать, ты же знаешь, – серьезно ответил Кошкин. – Ни в Париж, ни куда-то еще. Что я стану делать в Париже под крылом у кузины твоей матушки?!
Кошкин был резок, и Светлана, конечно, захотела возразить. Но – вдруг замерла на полуслове, будто гадая, стоит ли говорить дальше. И все-таки обронила, негромко, будто невзначай:
– Вчера здесь, в этой квартире был Раскатов. Горничная открыла. Не знаю, откуда у него адрес…
Словно это что-то совсем незначительное, Светлана прошла мимо Кошкина и взялась за чайный сервиз, так и не тронутый с ужина. Стала расставлять чашки в буфете.
– Так… – протянул Кошкин, не зная, что и думать. – О чем вы говорили?
Светлана не ответила. Молчала и ровнее, подчеркнуто аккуратно, расставляла чашки.
А у Кошкина холодело все внутри от мысли, что ее муж – с револьвером то ли за пазухой, то ли вовсе в руках – был здесь. Он был здесь вчера, был под этими окнами сегодня. Одному Богу известно, что он сделает завтра! Теперь уж Кошкин готов был взорваться и всерьез раздумывал не явиться ли ему самому к этому надоедливому Володе!
– До конца недели мы съедем на другую квартиру, – взяв себя в руки, отчеканил он. – Горничную я сам проинструктирую…
– Я уже объяснила все Дуняше, – перебила Светлана. – Не ругай бедную девушку,
– По-твоему бежать нужно в Париж?! Ты же знаешь, что я не могу! У меня тоже есть сестра – я не могу ее оставить. И мать. И карьера только-только налаживается…
Светлана, соглашаясь, кивнула. Наконец, оставила чашки и подошла к нему. Вкрадчиво заглянула в глаза:
– Я так и ответила Надюше, Стёпа! Я все знаю, все понимаю. Ты туда не поедешь, а без тебя и мне там делать нечего. Не хочу никуда ехать! Но и здесь оставаться тошно…
* * *
Поутру Воробьева в квартире Кошкин уже не застал. Даже похищенный револьвер не заставил того задержаться. Кошкин не особенно расстроился: увидятся на Фонтанке. С утра его больше заботило то, как поступить со Светланой.
Раскатов вернется, наверняка. И воображение Кошкина, подпитанное годами службы в уголовном сыске да печальными, а порой и кровавыми, историями потерпевших, рисовало ему картины одна другой страшнее – что будет, если Раскатов вернется.
Однако ехать к матери Кошкина и переждать поиск новой квартиры там, Светлана наотрез отказалась. Да и у Кошкина не было уверенности, что матушка ей обрадуется. Она невзлюбила Светлану заочно, поняв, что причиной ссылки на Урал стала именно она. А познакомившись лично, узнав, что Светлана снова замужем – и даже не за ее сыном – матушка Кошкина сократила тот свой визит до считанных минут. А позже, наедине, высказывалась о Светлане в таких выражениях, которых он от матери никогда и не слышал…
Наверное, везти ее в дом матери и правда не лучший выход.
– Я могу остановиться у Нади на несколько дней, если тебе так будет спокойнее, – очень нехотя предложила Светлана: – не выставит же она родную сестру за порог.
Но разве что собственноручно не выставит: сделает все возможное, чтоб Светлана ушла сама. Надежда Дмитриевна, младшая сестра Светланы, вполне на это способна, Кошкин не сомневался. Нет, этот вариант он тоже отмел.
– Останусь здесь, ничего со мною не случится! – в конце концов заключила Светлана, проявив твердость. Подошла и обняла за шею, ловя его взгляд. – Если хочешь, отпущу на сегодня прислугу и запрусь на все замки. А к вечеру сама сготовлю ужин.
В ее глазах снова сквозило лукавство. Опасений Кошкина она ничуть не разделяла.
– Не нужно никого отпускать, – смягчился и Кошкин. – Но запрись. А как доберусь на Фонтанку, пришлю к тебе кого-нибудь, дверь сторожить. К вечеру, надеюсь, что-то придумаю с квартирой.
– Как скажешь, – молвила Светлана покорно и прильнула к его губам, как всегда целуя на прощание.
Только уже в дверях его окликнула:
– Степан Егорович! Одна просьба. Пришлите, будьте так добры, мне самого молодого и симпатичного караульного. – В глазах ее снова резвились бесы. Для Светланы день прожит напрасно, если она не заставила его ревновать хотя бы к посыльному, хотя бы к мальчишке-разносчику газет. Впрочем, она тут же объяснилась: – надо б жениха Дуняше сыскать: девица на выданье уж.