Саван алой розы
Шрифт:
Бесы из ее глаз никуда при этом не исчезали. Вышеназванная Дуняша как раз мельтешила рядом, наводя чистоту, и – нужен той жених или нет – Кошкин что бы то ни было отвечать Светлане не стал.
А явившись на Фонтанку, отправил по домашнему адресу с «особенным поручением» самого возрастного и ответственного из своих подчиненных. Кажется, он недавно стал дедом.
Перебьется Дуняша.
* * *
Воробьев, конечно, явился вскорости: глядя в сторону, холодно и отстраненно потребовал вернуть «Смит-Вессон».
– Извольте, –
– Я рапорт написал, отдам вашему секретарю, чтоб не отвлекать вас волокитою, – все еще глядя в сторону, сказал напоследок Воробьев. – Пришлю к вам другого специалиста, не хуже.
– Как угодно, – зло отмахнулся Кошкин.
Но после, глядя, как тот в самом деле уходит, почти что против воли окликнул. Пробормотал сухо и неловко:
– Кирилл Андреевич, вы все же жизнь мне спасли… хотя теперь, должно быть, о том жалеете. И все же позвольте поблагодарить вас.
– Я лишь поскользнулся… – растерялся тот и смущенно поправил очки. – Но я, конечно, не жалею, что все вышло так, и вы убереглись от ранения. – Посмотрел хмуро. – Однако этого господина, кем бы они ни был, я понимаю.
– Так и я его понимаю! – искренне отозвался Кошкин.
К своему неудовольствию, он и правда отчасти понимал Раскатова. От накативших эмоций даже из-за стола поднялся, чтобы пройтись. Светлана – ангел, но характер у нее вовсе не ангельский. С ней бывает тяжко. Окажись он на месте бедолаги-Раскатова, неизвестно что бы сам учудил…
– Я его понимаю, – повторил Кошкин строже, – однако жалеть не стану. А вы, Кирилл Андреевич, можете оставлять свои рапорты кому угодно и возвращаться к преподавательской работе.
На лице Воробьева в этот момент мелькнуло сомнение. Перспектива была ему не слишком по душе. И Кошкин дожал, бесстрастно рассуждая:
– Насильно держать вас не стану. И вы уж простите, что сгоряча назвал вас дураком некомпетентным.
Воробьев побледнел:
– Так вы не называли…
– Да? Значит, это я в мыслях. После того, как вы запороли дело и очистили алмаз из кольца вдовы Соболевой.
Воробьев неожиданно вскинул голову, как-то подобрался – и смущения в нем теперь как не бывало:
– Я и правда очистил алмаз химическим раствором, потому как грязь мне мешала проводить дальнейшие исследования, но сделал это после того, как собрал осевшие на камне частицы чистым платком и рассмотрел их под микроскопом. На алмазе была зола, если вам интересно. Собственно, я и поджидал вас вчера на улице, чтобы сказать об этом. И сказал бы еще прошлым утром – если бы вы позволили мне слово вставить!
Кошкин слушал его внимательно, недоверчиво и под конец готов был признать, что дурак в этой истории – это он сам. Однако Кошкин был лицом начальствующим и признавать собственные промахи без видимых причин не собирался.
Тем более, сказанное и правда было важным, и действий требовало немедленных.
– Так все-таки это была зола, пепел? – он подался вперед. И
– Не логичнее ли ей было волноваться, что убийца найдет записку, не кольцо? – возразил Воробьев.
Кошкин кивнул. И сказал убежденно:
– Значит, Алла Соболева попыталась ту записку спрятать. Она не могла просто оставить ее на видном месте. Не так она проста, эта вдова… – Кошкин, не глядя, схватил свое пальто и поспешил из кабинета, договаривая на ходу: – следует еще раз съездить на дачу и осмотреть все внимательней, каждый закуток садовницкой, каждый камень. Но прежде заедем к Соболевым, мне нужно кое-что забрать у сестры банкира.
Кошкин теперь сам торопился ознакомиться со второй частью дневников Аллы Соболевой: как пить дать там есть подсказки!
– Вы со мной? – как дьявол-искуситель спросил Кошкин, не закрывая дверцу экипажа.
– Так вы едете к Александре Васильевне? – переспросил Воробьев, и сомнений на его лице стало еще больше. И решительно согласился: – да, я с вами.
Всю дорогу до особняка Соболевых он, впрочем, дулся и смотрел в сторону. А Кошкин, вместо того, чтобы думать о деле, поглядывал на него, ухмылялся и размышлял о том, что ведь встреча Александрой Соболевой стала для Воробьева главным аргументом. Ладно Кошкин, у него мотивы меркантильные – он отдавал себе в этом отчет. Но вот у Воробьева, этого идеалиста, похоже, мотивы самые что ни на есть чистые. Защитить, что ли, он хочет девицу Соболеву? От него, от собственного начальника. Чует, что дело здесь не гладко.
Припомнил Кошкин, как Кирилл Андреевич и прежде просил его не обидеть сестрицу банкира. Мол, она как дитя, грешно такую обманывать. И как вчера стих, когда Кошкин намекнул ему, что тот, мол, может еще повстречать другую, вместо того, чтобы по сбежавшей жене убиваться. Уже повстречал, выходит.
И Александра эта Васильевна хороша. Тихоня. Серая мышка. Красавицей Кошкин ее все еще не считал, но, глядя на товарища, признал, что при определенном освещении девица Соболева была бы весьма недурна. Одна волосы чего стоят и глазища в пол-лица. Да и фигурка ладная.
Хотя Воробьева, нужно думать, больше привлек открытый и простодушный характер Соболевой. Видать, и правда натерпелся с женушкой.
* * *
То ли думал о ней Кошкин слишком много, то еще что, но первым, кого увидел он, прибыв в особняк банкира, стала именно Александра Васильевна. Кошкин заметил ее еще с улицы – в окне. Чем-то расстроенную, как будто. Должно быть, и она тогда же их увидела, потому что, опередив горничную, сама отворила двери.
И огромные янтарно-карие глаза и правда были залиты слезами: