Саван алой розы
Шрифт:
– Ах, снова Валентина! – вскричала Роза. – Ну так и езжай с ними, третьим, авось назад отобьешь свою актрису!
– Быть может, и поеду, и отобью! – взорвался криком Шмуэль. – Она, по крайней мере, меня всегда понимала!
И, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка, ушел прочь.
Тем же вечером Роза умудрилась повздорить с самой Валентиной – уверенная отчего-то, что жаловаться ее благоверный отправился именно к бывшей любовнице. На ночь в спальню мужа она снова не пустила, а проснувшись наутро далеко за полдень, обнаружила, что он вовсе уехал. И Валентина уехала – так ей показалось.
Обозленная,
Глебова Роза весь этот день избегала. Лишь к вечеру, Лезин невесть как уговорил ее поехать с ними смотреть фейерверки в сад Излера.
А Розе утопиться хотелось – какие уж тут фейерверки? Но все же она поехала.
* * *
Много позже Роза поняла, что, наверное, братья выпытали ее местонахождение у лакея, доставившего матушке ее письмо тем утром. Как бы там ни было, Осип и Борис выследили ее, схватили прямо среди разговора с мужем и бесцеремонно бросили в седло. Увезли домой. Заперли в ее девичьей комнате. Гвоздями приколотили тяжелый навесной замок на дверь и отворяли его только для того, чтобы принести ей питье и еду. Окна не трогали, видно решили, что из комнаты на третьем этаже ей никуда не деться.
Да и Роза и не пыталась сбежать, даже не мыслила о том…
Едва она оказалась в родительском доме, как тотчас перестала быть мужней женой и объектом чьего-то вожделения. Мерзавец Глебов. Пройдоха Лезин. Веселый, в вечном ощущении праздника дом, из окна которого ей порою хотелось выброситься. Нагая Журавлева в лодке среди цветов. Живая она была или нет – Роза долго еще не знала. Да уже и не хотела знать. Все это стало нереальным, будто безумный сон. Чьим-то далеким прошлым.
Даже Шмуэль.
Пожалуй, лишь его судьба интересовала Розу, но о нем она тоже не знала ничего. Первое время даже думала, что братья попросту убили его на той тропке у Черной речки…
Здесь и сейчас Роза была сестрой и дочкой. Нашкодившей непослушной девчонкой. Крепко знающей, что виновата, и готовой понести справедливое наказание. И наказание не заставило себя ждать. Сперва матушка, задрав ей юбки, так отхлестала хворостиной так, что Роза несколько дней не могла сидеть. Но то оказались цветочки. Роза даже радовалась матушкиным визитам, поскольку первое время она была единственной, кто вовсе навещал ее, запертую в спальне.
Отец с нею не разговаривал. Даже видеть ее не желал – Роза только слышала через дверь его голос, когда он беседовал с матушкой или братьями. И голос этот, брезгливый, с явными нотками отвращения – отвращения к ней, его единственной дочери – разрывал Розе душу. Она готова была в ногах у него валяться, руки целовать, чтобы только батюшка, как раньше, сказал ей хоть одно слово. Пусть и не ласковое – любое.
Матушка ругала ее почем зря, выговаривала, что она опозорила семью, опозорила их всех, даже невестку и младенца-племянника. Что младший брат теперь не сыщет себе хорошей жены, поскольку двери в приличные дома им попросту закрыты. А главное, что никто не станет вести дел с ее отцом, и они все умрут в нищете.
Потом братья стали понемногу говорить с нею. Пусть через губу и строго по делу, но все же. Выспрашивали, кто он, ее муж, кто их венчал и где. Выпытывали про Глебова, про Лезина, про Журавлеву.
А потом… должно быть, матушка над нею сжалилась. И братьев приструнила. Ибо Розу вдруг начали считать не виновницей всех бед человеческих, а безвинною жертвой. Обманутой со всех сторон. Матушка плакала, а к Розе привели лютеранского священника, который объяснил ей, что Шмуэль воспользовался ее доверчивость, увез ее от родителей тайно, преступно. Не сказал, что еврей, а это большой грех. Обманул. А значит, и брак их ровным счетом ничего не значит. Недействителен, если говорить официальным языком.
– Ведь консумирован брак не был? – строго спросил пастор.
– Не был… – чуть слышно пролепетала Роза то, что он желал услышать.
Разумеется, она понятия не имела, что это слово значит.
Однако ж пастору она не верила. Как-так недействителен? Все по канонам было! Она стояла в церкви в подвенечном платье, и тот другой пастор что-то говорил им…
Поверила Роза позже. Когда братья привезли, а мушка передала ей – осторожно, как величайшую ценность – письмо от Шмуэля. Единственную за все время разлуки весточку от него. Гет 10 . Разводное письмо из двенадцати строк, написанных его рукой. В письме он говорил, что нашел у жены ущерб, а потому отказывается от нее.
10
Гет – религиозная бракоразводная процедура в иудаизме, а также особый документ («разводное письмо»), выписываемый бывшим мужем бывшей жене при таком разводе. «Если кто возьмет жену и войдет к ней, то если не понравится она ему, потому что он нашел в ней какой-нибудь ущерб, то пусть напишет ей разводное письмо и даст ей в руку» (Тора)
Она и правда была свободна отныне.
Однако с той поры в Розе будто умерло что-то. Жалость к себе, глубочайшее чувство вины уступило место полному безразличию ко всему. Ко всем. Она послушно делала, что говорят братья; под их диктовку написала несколько писем, обвиняющих Шмуэля во всем, в чем только можно; подтвердила то же полицейским чинам, привезенным к ней туда же, в ее комнату.
А потом был суд, хотя Роза даже не понимала, кого судили. Вероятно, ее саму за все ее прегрешения…
Однако она точно знала, что все то время, пока господин судья задает ей жестокие вопросы, в просторном, богато украшенном зале, в самом его центре, сидит он, Шмуэль. Знала, думала о нем, но так и не осмелилась даже глаза скосить в его сторону.
– Свидетель, вы подтверждаете, что Гутман состоял в любовной связи с убитой девицей Журавлевой?
«Значит, все-таки убитой…» – только сейчас и осознала Роза, не понимая толком, что по этому поводу чувствует.
– Свидетель! – прикрикнул господин судья. – Отвечайте на вопрос!