Саван алой розы
Шрифт:
– Как скажете, Степан Егорович…
Дождавшись согласия – хоть Воробьев и произнес это лишь для того, чтоб начальник отвязался – Кошкин, не прощаясь, вернулся к служебному экипажу. Сел внутрь, велел ехать по домашнему адресу. Теперь уж ругал себя, что вовсе явился на вокзал… а впрочем, не поехал бы, кто знает, что еще вытворил бы его подчиненный?
Накрахмаленный воротничок впивался в горло и душил еще сильнее, чем в ресторане. В какой-то момент, пытаясь его ослабить, Кошкин с силой дернул пуговицу, вырвав ее с мясом… скользнул пальцами по шраму над кадыком – уже почти незаметному,
Перед глазами отчетливо встало лицо Образцова, его тамошнего начальника. Заваливать подчиненных бесполезной, но изматывающей работенкой, дабы у тех не было времени и сил лезть, куда не следует – его наука, Образцова. Да только закончил он плохо, с пулей в виске.
Кошкин же, глубоко дыша, глядя перед собой невидящим взором и крепко стиснув челюсти, думал о том, что ему самому такой конец не грозит. Он не Образцов. Он убийцу и злодея не покрывает. Соболев к смерти мачехи не причастен – Кошкин знал это, ибо в сыщицком деле новичком не был. Однако ж Воробьев, по глупости своей и неопытности, мог доставить Соболеву уйму проблем. Лишь потому Кошкин заваливал его ненужной работой – лишь потому.
Да и не выдержит он, вернется вскорости к своим склянкам и пробиркам.
А убийцу следует искать в другом месте. Кошкин даже догадывался, где именно.
Глава 16. Саша
Саша долго стояла на лестнице, не решаясь войти в то крыло, где был кабинет Степана Егоровича. Как же это все глупо… Ужасно-ужасно глупо! Даже признаться кому-то страшно – что про нее подумают? Видимо, правду и подумают, что она бестолковая растяпа. «Саша – бестолковая растяпа»: так про нее в глаза говорила гувернантка мадемуазель Игнатьева, и так, без сомнения, и есть.
Еще и позволила Леночке себя причесать, как в том журнале. И брошку эту прицепила: ужасно-ужасно глупо!
Саша уж было принялась отстегивать брошку от ворота платья, да тут на лестнице послышались шаги. Испугавшись еще больше, как вор, застигнутый за лихим делом, Саша бросилась по лестнице вверх. Конечно, позабыла, что это последний этаж, что выше только чердак. Поспешила спуститься назад и – нос к носу столкнулась с господином Воробьевым. Покраснела до кончиков ушей…
Впрочем, и Кирилл Андреевич разволновался:
– Саша?.. Простите, Александра Васильевна, откуда вы здесь? Вы к Степану Егоровичу?
– Да…
– Его нет на месте: сам его разыскивал, – сильно конфузясь, поправляя очки, он все-таки осмелился предложить: – может быть, я смогу помочь? Разумеется, если это не конфиденциальное дело касающееся тех дневников – в этом случае прошу простить за навязчивость…
Саша смешалась. Да, дело касалось именно дневников, но Кирилл Андреевич все равно уже знает почти все. И господин Кошкин ему, кажется, всецело доверяет. И, потом, если придется признаваться в своем промахе Степану Егоровичу – она тотчас сгорит со стыда! Просто не переживет этого, умрет. Что может быть хуже, чем показаться глупой перед таким, как он? А господина Воробьева она боялась все-таки чуточку меньше.
– Да, пожалуй, и вы сможете помочь, – Саша прервала поток извиняющихся речей Воробьева. – По крайней мере, передайте
Саша полезла в ридикюль, где в ее книжку был переписан шифр из маминой тетрадки.
– Я такая глупая… – принялась оправдываться она. – Эту запись я нашла на обложке матушкиного дневника. На последней тетрадке, карандашом. Сделана ее рукой, без сомнений. Совершенно не представляю, что это может означать. По-моему, это какой-то шифр.
Она аккуратно вырвала листочек из книжки, сложила пополам и передала Воробьеву.
– Шифр? – насторожился тот, как будто не поверил. И сейчас же развернул листок.
– Да, мне показалось, что это шифр. А вы так не думаете?
«ВО7ЛД6Ф-Я С. Штраубе», – было написано на листке.
Прикусив губу, Саша робко вглядывалась в лицо Воробьева, пока тот, сдвинув очки на кончик носа, напряженно размышлял.
– Нет, я не думаю, что это шифр, – наконец, произнес он. – По-моему это просто краткое обозначение места. Алла Яковлевна, полагаю, торопилась, когда писала это, и тем сбила вас толку. Прочтите иначе: ВО-7Л-Д6.
Поверх очков он бросил взгляд на Сашу, но та все еще не понимала.
– Васильевский остров, – подсказал тогда Воробьев, – седьмая линия…
– Дом шесть… – договорила Саша. – Так это адрес!
– Совершенно точно. Что означает «Ф-Я С. Штраубе» я не знаю, но Штраубе это, вероятней всего, фамилия того, кому и принадлежит адрес.
– Да, вероятней всего это фамилия. Только чья? У матушки не было друзей с таким именем.
– Можно просто-напросто съездить по этому адресу и узнать, – пожал плечами Воробьев.
– Вместе? – не поверила Саша.
– Если вы не заняты, конечно.
В голове тут же родилась тысяча причин, почему она не может, и не должна этого делать. Вот только, прислушавшись к себе, Саша поняла, что ей очень хочется туда поехать. Это ведь настоящее приключение! Расследование, к которому ей позволят прикоснуться. Еще свежи были воспоминания о том, как она сама – сама – поехала на другой конец столицы, почти что на край света, в Благовещенский храм. Да еще и сделала такое невероятное открытие. Саша столь редко совершала что-то подобное, что событие это будоражило ее неимоверно. Может быть, в глазах Степана Егоровича это было не такое уж великое открытие – пусть! Зато Саша в тот момент хоть ненадолго, но перестала чувствовать себя никчемной и глупой.
Ей очень хотелось поехать с Воробьевым. И, снова не дослушав поток его объяснений, она уверенно кивнула:
– Нет, я совершенно не занята.
Тронулись вскоре, в уже знакомом Саше полицейском экипаже. Скрипучем, неповоротливом – совсем не с таким мягким ходом, как выезды Дениса. Но Саша не придиралась. С интересом она выглядывала в окно и ждала, когда уже – когда они попадут на Васильевский остров! И что найдут в доме №6 по Седьмой линии?
Кирилл Андреевич сидел напротив, глядел на нее и почему-то мягко улыбался, поблескивая стеклами очков. А когда Саша улыбалась в ответ – сам же смущался. Нет, определенно лучше, что она едет с ним, а не со Степаном Егоровичем. Когда на нее глядел Степан Егорович, у Саши сердце обмирало – и улыбаться вовсе не хотелось.