Савва Мамонтов
Шрифт:
— Медведь сдох! — воскликнул в удивлении Антон Серов, останавливаясь в дверях.
— Какой медведь? — не понял Савва Иванович.
— Наверное, тот, что эту морошку лопал. Никогда не видел вас в одиночестве.
— Все в Абрамцеве, а я приехал в Москву, чтоб тебя повидать. Расскажи, как прошли торжества в Борках, твои торжества.
Савва Иванович налил гостю чаю, придвинул туесок с морошкой.
Антон виновато улыбнулся:
— Волновался и потел, как мышь перед кошкой. Врожденное холопство. Вся бравада слетела. И это при том, что я своими глазами видел, какие это люди.
— И что же это за люди?
— Машины, заведенные до
— Ты, Антон, давай по порядку. Не каждый день с царями беседуем.
Борки стали знамениты катастрофой царского поезда в 1888 году. Поезд сошел с рельсов, упал под насыпь, и несколько человек были изувечены, среди них знаменитая впоследствии Вырубова. Царя и его семью хранил Бог: сдвинулись стены вагона, удержали крышу, и никто из их величеств и высочеств не пострадал. Говорили, правда, что от беды спас семейство сам царь Александр, удержал крышу на своей могучей спине, потому никого и не ушибло. Может, было и то и другое, сначала помогли стены, потом сила царя: он действительно гнул пальцами медные пятаки.
Катастрофа в Борках оказалась счастливой не только для царского, спасшегося от гибели семейства, но и для Витте. За несколько месяцев до катастрофы Сергей Юлиевич ехал в царском поезде от Ровно до Фастова. Поезд шел с очень большой скоростью, и Витте представил министру путей сообщения адмиралу Посьету доклад, требуя замедлить движение на целых три часа. Доказательства Витте были следующие: погонный фут русских рельсов весит 22–24 фунта против 28–30 заграничных, шпалы на дорогах России деревянные, за границей — металлические, балласт песочный, за границей — щебенка.
Расписание изменили, но Александр III был очень рассержен, он сказал Витте:
— Я на других дорогах езжу, и никто мне не уменьшает скорость, а на вашей дороге нельзя ехать просто потому, что ваша дорога жидовская. (Дорогу строил И. С. Блиох. — В. Б.)
Такое же недовольство высказал и министр Посьет. Ему Витте ответил, и царь этот ответ слышал.
— Знаете, ваше высокопревосходительство, — сказал Сергей Юлиевич, — пускай другие делают, что хотят, а я государю голову ломать не буду, потому что кончится это тем, что вы такой ездой государю голову сломаете.
Витте как в воду глядел.
На обратном пути из Ялты царский поезд, весьма тяжелый, ведомый двумя товарными паровозами, выбил рельс возле станции Борки.
Теперь, в 1894 году, в этом городке Харьковской губернии освящали церковь и часовню, построенные во спасение семьи государя. Серову был заказан групповой портрет «Александр III с семьей».
— Картину мою поставили в павильоне, возле церкви, где для их величеств и высочеств был устроен чай, — рассказывал Антон Савве Ивановичу. — Заправлял приемом харьковский предводитель дворянства граф Капнист. Он звал меня быть у картины, когда святое семейство изволят осмотреть ее. А я не пошел.
— Но отчего?! — воскликнул Савва Иванович.
— Не знаю. Струсил, должно быть… Когда меня позвали, государь сказал: «Кажется, она еще не совсем кончена». И я опять не нашелся, сказал, как щенок: «Да, не совсем». Тут подскочил Капнист, представил меня, а царь говорит: «Мы давно знакомы». Потом подошли Ксения и Михаил, а я, бедный, не знаю, как быть: кланяться — не кланяться. Поклонился слегка. Ксения тоже в ответ поклонилась, Михаил руку подал. Тут еще подошел Сергей Александрович, тоже за руку поздоровался. Вот и весь мой фурор. Царица чай пила, ей, видно, неудобно было подойти, а потом сразу
— Ты засиделся на одном месте, — сказал Савва Иванович. — Не хочешь ли прокатиться, хорошо прокатиться, так что дух будет захватывать?
Смотрел загадочно.
— На Север, что ли? — догадался Антон.
— Костенька уже чемоданы собирает, а ведь вы, как два сапога. Антон, обещаю: вы не только увидите красоту, которая изумительнее детских сновидений, вы станете Колумбами этой красоты… Существует и практическая сторона. Костеньку одного отпускать боязно. Он охотник, человек легкий. Увлечется медведей стрелять — и плакало искусство. Я вашими картинами украшу вокзал. На Серова и Коровина будут ежедневно взирать тысячи зрителей!
— Лескова я написал, царскую семью написал… Еду, Савва Иванович.
— Антон, ты — умный человек! Вам будет с Костенькой и весело, и дружно.
На Серова и Коровина друзья и знакомые художники смотрели с жалостью, предлагали брать винчестеры, патроны, заряженные пулями. Выдумщик Мамонтов посылает добрых людей на съедение белым медведям.
Иные же не одобряли выбор Саввы Ивановича, попыхивали синей завистью.
«Из Вашего письма я узнал, — писал Нестеров Аполлинарию Васнецову, — что Костя Коровин и Серов поехали по поручению С. И. Мамонтова на север в Архангельск, но, по-моему, в выборе художников С. И. оказался не находчивым, что будет делать Костенька, например, в Соловках, как он отпишет природу могучего и прекрасного севера, его необычайных обитателей?! Ведь это не Севилья и не Гренада, где можно отделаться приятной шуткой. Серову же, мне кажется, там будет скучно (как художнику). А впрочем — никто, как Бог!»
Нестеров полагал: на Север должны были ехать он да Аполлинарий. Наверное, претензия законная. Но Савва Иванович не ошибся. Изумленный, сраженный красотой Севера, он хотел подарить его своим любимцам. Костенька и Антон не подвели. И Нестеров покаялся. «Видел этюды Серова и Коровина, — писал он в Уфу, — в общем они очень красивы, по два же или по три у каждого прямо великолепны. На Соловецкий остров они не попали совсем. Тем лучше для меня и тем хуже для них».
Впрочем, и сам Михаил Васильевич на Соловки не попал, многое ему было дано, но Севера он так и не увидел.
Коровин, может, и был человеком легкоувлекающимся, непостоянным, но он умел видеть за внешними малозначительными событиями грядущие перемены, он хорошо слушал и услышанное запоминал.
В очерке «На Севере дальнем» есть небольшая зарисовка о селе Шалкуте.
«Деревянная высокая церковь, замечательная. Много куполов, покрыты дранью, как рыбьей чешуей. Размеры церкви гениальны. Она — видение красоты… Трое стариков крестьян учтиво попросили нас зайти в соседний дом. В доме — большие комнаты и самотканые ковры изумительной чистоты. Большие деревянные шкафы в стеклах — это библиотека. Среди старых священных книг я увидел Гончарова, Гоголя, Пушкина, Лескова, Достоевского, Толстого… Я и Серов стали писать у окна небольшие этюды. Нас никто не беспокоил.