Савва Мамонтов
Шрифт:
— Да! — сказала Анюта. — Я с вами, Савва Иванович. «И пунша пламень голубой»!
— Шурка, запируем с утра. Доставай самое древнее и благородное.
Объявилась на столе темная, веющая древностью бутылка. Вино было густое, от одного только прикосновения губами к этому золотому жидкому кристаллу в крови начиналось кипение и радость.
— Савва Иванович, а как вы относитесь к Тургеневу? — спросила Анюта, демонстрируя своего любимца подруге.
— Встречали мы Ивана Сергеевича в Абрамцеве благоговейно. Для Елизаветы Григорьевны проза Тургенева — свет и музыка. А я не могу забыть его слов о будущем России. Иван Сергеевич
— Все-таки Тургенев истинный аристократ! Смотришь на его портрет и понимаешь — вон оно какое, русское дворянство, — сказала Анюта.
— Дворянство — такое, купечество — сякое. Третьяков почитал себя за истинного купца и в дворяне, хотя сам царь звал, — не пошел. Я тоже горд моим званием. Дворяне произошли от убийц, это племя разбойников. Всеми государственными несчастьями Россия обязана дворянам. Все чудовищные предательства, перевороты — их дело. На них — грех цареубийства. Задушили Павла и Петра III, спровадили на тот свет Петра I, замучили царевича Алексея. Погубив Шуйского, довели царство до Смуты, убили Лжедмитрия, а уж о княжеских временах говорить нечего. Благополучие царства, милые девицы, зависит от расторопности купцов… Между прочим, черногорский царь Николай, которого у нас любят, купеческой крови. Его матушка из рода Квекичей, богатейших купцов Триеста. Так что, Анюта, не больно гордись своей голубой кровью.
А у Анюты глазки сияли: Савва Иванович не устоял перед девичьей красотой, его понесло. Хитрая дева, подливая жара в огонь, перевела разговор на художников, а здесь Савве Ивановичу и вовсе удержу не было.
— Я могу так сказать, — трогал он белую свою, изысканную бородку, — моды, вкусы, направления в живописи, ее высшие мотивы меняются. Это естественно. Но вот уже три десятилетия во главе всех этих течений, пристрастий всегда стоит человек, причастный к Абрамцеву. Это был Антокольский, это были Репин, Поленов, Васнецов. Это теперь Врубель и Левитан. От молодежи, которая бывает здесь, в Бутырках, я ожидаю прежде всего великолепной живописи. Первенство в искусстве — относительно. Но какой бы она ни была, Васнецов останется для России Васнецовым, Врубель — Врубелем и Поленов — Поленовым… А вы слышали, что отмочил Антон, Серов Валентин Александрович? Царица, рассматривая портрет государя, который он писал, заметила, что левая сторона лица хуже правой. Тогда Антон вручил преподобной Александре Федоровне палитру и заявил: «Ваше Величество, пишите сами…» А знаете, почему Третьяков воспретил копирование картин своей коллекции? Он заметил, что копирующие подправляют копируемое. Это урок всем нам, надо быть очень осторожными, слушая новоявленных пророков от искусства. Они готовы перемазать и переправить картины прошлого на свой лад и вкус. Да вот ни ладу, ни вкуса у них пока не обнаружено.
Когда девушки остались наедине, Анюта спросила Женю:
— Ты могла бы влюбиться вот в такого старого человека?
Женя вспыхнула и промолчала, а Александра Саввишна обиделась:
— Почему могла бы, я вот в моего отца с детства влюблена.
— Он действительно Савва Великолепный, — согласилась Анюта. — Моя Татьяна — дура и предательница, а Клавдия так просто отвратительна.
В
27 декабря 1907 года умерла Вера Саввишна Самарина, дочь Мамонтова. Оставила мужу Александру Дмитриевичу трех детей мал мала: Юшу, Лизу, Сережу.
Бедой делятся только с самыми близкими людьми. «Страшный удар судьбы постиг нашу семью, — написал Савва Иванович в тот скорбный день Виктору Михайловичу Васнецову. — Дочь Вера Самарина в ночь на сегодня скончалась воспалением легких в Москве. Зная твое дружеское сердечное отношение к семье нашей, пишу тебе наскоро. Сейчас сидим на станции и ждем приезда Елизаветы Григорьевны из Абрамцева. Все мы в руках Божьих».
Похоронили Веру Саввишну возле Абрамцевской церкви. Кончилась земная жизнь светлой души. Осталась среди людей на радость всему белому свету — «Девочка с персиками».
Года не прошло, и разверзлась новая могила.
25 октября 1908 года ушла из жизни Елизавета Григорьевна. Когда-то она была нужна лучшим художникам России, а в последние годы только внучатам своим…
На похороны приехали Поленовы, Серов, пришли к могиле крестьяне соседних сел и деревень.
Антона попросили нарисовать Елизавету Григорьевну, он долго сидел у гроба, смотрел в лицо усопшей, а когда поднялся, был бледен, как мел.
— Не могу, — сказал он, — не могу.
Над могилой Валентин Александрович плакал, как ребенок, и крестьяне, не знавшие художника, спрашивали друг у друга:
— Это сын?
Утраты сказались на здоровье Саввы Ивановича. Он начал забываться, путать имена близких людей, в лице появилась отрешенность. Но в это тяжкое время, когда жизнь перестала быть желанной, Бог послал ему Сурикова. Василий Иванович тоже чувствовал себя одиноким, спасался гитарой. Мог играть с утра до ночи, сам для себя. А тут слушатель сыскался.
Бежали пальцы по струнам, извлекали из самой тонкой, серебряной, пронзительную сладкую грусть. И видел себя Василий Иванович в белом, в чистом поле, когда ехал он на санях за славою через всю Сибирь. Ехал и ехал, пока не влетел головой в окошко, выпав из раскатившихся розвальней. А Савва Иванович под ту музыку на коне себя представлял, рядом со своим Ала-Верды, в такой далекой, в жемчужной от давности Персии.
— Было ли это? — спрашивал Савва Иванович Сурикова, и тот уверенно отвечал:
— Приснилось! Всё приснилось! Вся наша жизнь — сон.
— А «Боярыня Морозова»? А «Покорение Сибири»?
— Вот это не сон. Это явь. За «Покорение Сибири» государь мне отвалил сорок тысяч. Ни один из русских художников таких денег за картину не получал.
— Деньги — сон, Василий Иванович, а вот железные мои дороги — это явь. Мы сидим с тобой, песни поем, а поезда-трудяги бегут, вагоны тащат. Рельсы подрагивают, колеса постукивают. Жизнь, верно, приснилась, а дороги железные — явь.
— Савва Иванович, сколько же было у тебя денег, когда тебя разорили?
— Денег-то как раз и не было. Деньги под замком грех держать, они работать должны. А было у меня два дома в Москве, имение во Владимирской губернии, недалеко от Абрамцева. Земля на Черном море, на самом побережье, боры, лесопильные заводы на Севере. Претензий кредиторов набралось на 2230 тысяч рублей, а я имел недвижимости, не считая дороги и заводов, на 2660 тысяч.
— И ограбили?!
— И ограбили.