Сборник Кирши Данилова

Автор неизвестен

КАЛИН-ЦАРЬ

Да из орды, Золотой земли, Из тое Могозеи богатыя Когда подымался злой Калин-царь, Злой Калин-царь Калинович Ко стольному городу ко Киеву Со своею силою с поганою, Не дошед он до Киева за семь верст, Становился Калин у быстра Непра; Сбиралося с ним силы на сто верст Во все те четыре стороны. Зачем мать сыра земля не погнется? Зачем не расступится? А от пару было от конинова А и месец, со(л)нцо померкнула, Не видить луча света белова; А от духу татарскова Не можно крещеным нам живым быть. Садился Калин на ременчет стул, Писал ерлыки скоропищеты Ка стольному городу ко Киеву, Ко ласкову князю Владимеру, Что выбрал татарина выше всех, А мерою тот татарин трех сажен, Голова на татарине с пивной котел, Которой котел сорока ведер, Промеж плечами касая сажень. От мудрости слово написано, Что возьмет Калин-царь Стольной Киев-град, А Владимера-князя в полон полонит, Божьи церквы на дым пустит. Дает тому татарину ерлыки скоропищеты И послал ево в Киев наскоро. Садился татарин на добра коня, Поехал ко городу ко Киеву, Ко ласкову князю Владимеру. А и будет он, татарин, в Киеве, Середи двора княженецкова Скокал татарин с добра коня, Не вяжет коня, не приказавает, Бежит он во гридню во светлую, А Спасову образу не молится, Владимеру-князю не кланется И в Киеве людей ничем зовет. Бросал ерлыки на круглой стол Перед Беликова князя Владимера, Атшод, татарин слово выговорил: «Владимер-князь стольной киевской! А наскоре сдай ты нам Киев-град Без бою, без драки великия И без того кроволития напраснаго!». Владимер-князь запечалился, А наскоре ерлыки распечатовал и просматривал Гледючи в ерлыки, заплакал свет: По грехам над князем учинилося — Богатырей в Киеве не случилося, А Калин-царь под стеною стоит, А с Калином силы написано Не много не мало — на сто верст Во все четыре стороны, Еще со Калином сорок царей со царевичем, Сорок королей с королевичем, Под всяким царем силы по три тьмы-по три тысячи; По правую руку ево зять сидит, А зятя зовут у нево Сартаком, А по леву руку сын сидит, Сына зовут Лоншеком. И то у них дело не окончено, Татарин из Киева не выехал, Втапоры Василей-пьяница [В]збежал на башню на стрельную, Берет он свой тугой лук разрывчетой, Калену стрелу переную, Наводил он трубками немецкими, А где-та сидит злодей Калин-царь, И тот-та Василей-пьяница Стрелял он тут во Калина-царя, Не попал во собаку Калина-царя, Что попал он в зятя ево Сартака, Угодила стрела ему в правой глаз, Ушиб ево до смерти. И тут Калину-царю за беду стало, Что нерву беду не утушили, А другую беду оне загрезили: Убили зятя Любимова С тоя башни стрельныя. Посылал другова татарина Ко тому князю Владимеру, Чтобы выдал тово виноватова. А мало время замешкавши, С тое стороны полуденныя, Что ясной сокол в перелет летит, Как белой кречет перепорхавает, Бежит паленица удалая, Старой казак Илья Муромец. Приехал он во стольной Киев-град, Середи двора княженецкова Скочил Илья со добра коня, Не вяжет коня, не приказывает, Идет во гридню во светлую, Он молится Спасу со Пречистою, Бьет челом князю со княгинею И на все четыре стороны, А сам Илья усмехается: «Гой еси, сударь Владимер-князь, Что у тебе за болван пришел? Что за дурак неотесоной?». Владимер-князь стольной киевской Подает ерлыки скоропищеты, Принял Илья, сам прочитывал. Говорил тут ему Владимер-князь: «Гой еси, Илья Муромец! Пособи мне думушку подумати: Сдать ли мне, не сдать ли Киев-град Без бою мне, без драки великия, Без того кроволития напраснаго?». Говорит Илья таково слово: «Владимер-князь стольной киевской! Ни о чем ты, асударь, не печалуйся: Боже-Спас оборонит нас, А нечто пречистой и всех сохранит! Насыпай ты мису чиста серебра, Другую — красна золота, Третью мису — скатнова земчуга; Поедем со мной ко Калину-царю Со своими честными подарками, Тот татарин дурак нас прямо доведет». Нарежался князь тут поваром, Заморался сажаю котельною. Поехали

оне ко Калину-царю, А прямо их татарин в лагири ведет. Приехал Илья ко Калину-царю В ево лагири татарския, Скочил Илья со добра коня, Калину-царю поклоняется, Сам говорит таково слово: «А и Калин-царь, злодей Калинович! Прими наши дороги подарочки От Беликова князя Владимера: Перву мису чиста серебра, Другу — красна золота, Третью мису — скатнова земчуга, А дай ты нам сроку на три дни, В Киеве нам приуправиться: Отслужить обедни с понафидами, Как-де служат по усопшим душам, Друг с дружкой проститися!». Говорит тут Калин таково слово: «Гой еси ты, Илья Муромец! Выдайте вы нам виноватова, Которой стрелял с башни со стрельныя, Убил моево зятя Любимова!». Говорит ему Илья таково слово: «А ты слушай, Калин-царь, повеленое, Прими наши доропацподарочки От Беликова князя Владимера. Где нам искать такова человека и вам отдать?». И тут Калин принял золоту казну нечестно у нево. Сам прибранивает. И тут Ильи за беду стало, Что не дал сроку на три дни и на три часа, Говорил таково слово: «Сабака, проклятой ты, Калин_:царь, Отойди с татарами от Киева! Охото ли вам, сабака, живым быть?». И тут Калину-царю за беду стало, Велел татарам сохватать Илью. Связали ему руки белыя Во крепки чембуры шелковый. Втапоры Ильи за беду стало, Говорил таково слово: «Сабака, проклятой ты, Калин-царь, Отойди прочь с татарами от Киева! Охото ли вам, сабака, живым быть?». И тут Калину за беду стало И плюет Ильи во ясны очи: «А русской люд всегды хвастлив, Опутан весь, будто лысай бес, Еще ли стоит передо мною, сам хвастает!». И тут Ильи за беду стало, За великую досаду показалося, Что плюет Калин в ясны очи, Скочил в полдрева стоячева, Изарвал чембуры на могучих плечах. Не допустят Илью до добра коня И до ево-та до палицы тяжкия, До медны литы в три тысячи. Схвотил Илья татарина за ноги, Которой ездил во Киев-град, И зачал татарином помахивати, Куда ли махнет — тут и улицы лежат, Куды отвернет — с переулками, А сам татарину приговаривает: «А и крепок татарин — не ломится, А жиловат сабака — не изорвется!». И только Илья слово выговорил, Оторвется глава ево татарская, Угодила та глава по силе вдоль, И бьет их, ломит, вконец губит. Достальныя татара на побег пошли, В болотах, в реках притонули все, Оставили свои возы и лагири. Воротился Илья он ко Калину-царю, Схватал он Калина во белы руки, Сам Калину приговаривает: «Вас-та, царей, не бьют-не казнят, Не бьют-не казнят и не вешают!». Согнет ево корчагою, Воздымал выше буйны головы своей, Ударил ево о горюч камень, Росшиб он в крохи говенныя. Достальныя татара на побег бегут, Сами оне заклинаются: «Не дай бог нам бывать ко Киеву, Не дай бог нам видать русских людей! Неужто в Киеве все таковы: Один человек всех татар прибил?». Пошел Илья Муромец искать своего товарыща Тово ли Василья-пьяницу Игнатьева, И скоро нашел ево на кружале Петровекием, Привел ко князю Владимеру. А пьет Илья довольно зелено вино С тем Васильем со пьяницой, И называет Илья тово пьяницу Василья Братом названыем. То старина, то и деянье.

ЦАРЬ САУЛ ЛЕВАНИДОВИЧ

Царь Саул Леванидович Поехал за море синея, В дальну орду, в Полувецку землю, Брать дани и невыплаты. А царица ево проводила От первова стану до второва, От второва стану до третьева, От третьева стану воротилася, А сама она царю поклонилася: «Гой еси ты есми, царь Саул, Царь Саул Леванидович! А кому мене, царицу, приказываешь, А кому мене, царицу, наказываешь? Я остаюсь, царица, черовоста, Черевоста осталась на тех порах». А и только царь слово выговорил, Царь Саул Леванидович: «А и гой еси, царица Азвяковна, Молода Елена Александровна! Некому я тебе, царицу, не приказаваю, Не приказаваю и не наказаваю, А то коли тебе господи сына даст, (В)спой-(в)скорми и за мной ево пошли, А то коли тебе господи дочеря даст, (В)спой-(в)скорми, замуж отдай, А Любимова зятя за мной пошли: Поеду я на двенадцать лет». Вскоре после /ево царице бог сыпа даст, Поп приходил со молитвою, Имя дает Костентинушком Сауловичем. А и царское дитя не по годам растет, А и царско дитя не по месяцам, А которой ребенок двадцати годов, Он, Костентинушка, семи годков. Присадила ево матушка грамоте учиться, Скоро ему грамота далася и писать научился. Будет он, Костентинушка, десяти годов Стал-та по улицам похаживати, Стал с ребятами шутку шутить, С усатами, с бородатами, А которые ребята двадцати годов И которые во полутридцети; А все ведь дети княженецкие, А все-та ведь дети боярские, И все-та ведь дети дворянския, Еще ли дети купецкия. Он шутку шутит не по-ребячью, 0[н] творки творил не по маленьким: Которова возьмет за руку, Из плеча тому руку выломит; И которова заденет за ногу, По гузна ногу оторвет прочь; И которова хватит поперек хребта, Тот кричит-ревет, окарачь ползет, Без головы домой придет. Князи-бояра дивуются И все купцы богатыя: «А что это у нас за урод растет? Что это у нас за выблядочок?». Доносили оне жалобу великую Как бы той царице Азвяковне, Молоды Елены Александровны. Втапоры скоро завела ево матушка во теремы свои, Тово ли млада Костентинушка Савуловича, Стала ево журить-бранить, А журить-бранить, на ум учить, На ум учить — смиренно жить. А млад Костентин сын Саулович Только у матушки выспросил: «Гой еси, матушка, Молоды Елена Александровна, Есть ли у мене на роду батюшка?». Говорила царица Азвяковна, Молоды Елена Александровна: Гой еси, мое чадо милая, А и ты, младой Костентинушка Саулович! Есть у тебе на роду батюшка, Царь Саул Леванидович, Поехал он за море синея, В дальну орду, в Полувецку землю, Брать дани-невыплаты, А поехал он на двенадцать лет, Я осталася черевоста, А черевоста осталась на тех порах. Только ему, царю, слово выговорила: «А кому мене, царицу, приказываешь и наказываешь»? Только лишь царь слово выговорил: «Некому я тебе, царицу, не приказаваю и не наказаваю, А то коли тебе господь сына даст, Ты де вспой-(в)скорми, Сына за мной пошли; А то коли тебе господи дочеря даст, Вспой-(в)скорми, замуж отдай, А Любимова зятя за мной пошли». Много царевич не спрашивает, Выходил на крылечко на красное: «Конюхи-приспешники! Оседлайте скоро мне добра коня Под то седелечко черкес(с)кое, А в задней слуке и в передней слуке По тирону по каменю, По дорогу по самоцветному, А не для-ради мене, молодца, басы, — Для-ради богатырские крепости, Для-ради пути, для дороженьки, Для-ради темной ночи осенней, Чтобы видеть при пути-дороженьки Темна ночь до бела света». А и только видь матушка видела: Ставал во стремя вольящетое, Садился во седелечко черкес(с)кое, Только он в ворота выехал, — В чистом поле дым столбом. А и только с собою ружье везет, А везет он палицу тяжкую, А и медну литу в триста пуд. И наехал чесовню, зашел богу молитися, А от той часовни три дороги лежат: А и перва дорога написана, А написана дорога вправо, Кто этой дорогой поедет, Конь будет сыт, самому — смерть; А другою крайнею дорогою левою, — Кто этой дорогой поедет, Молодец сам будет сыт, конь голоден; А середнею дорогою поедет — Убит будет смертью напрасною. Втапоры богатырское сер(д)це разъерилася, Могучи плечи расходилися, Молодой Костентинушка Савулович Поехал он дорогою среднею, Доезжать до реки Смородины. А втапоры Кунгур-царь перевозится Со темя ли татары погаными, Тут Костентинушка Савулович Зачал татаров с краю бить Тою палицою тяжкою, Он бьется-дерется целой день, Не пиваючи, не едаючи, Ни на малой час отдыхаючи. День к вечеру вечеряется, Уж красное со(л)нцо закотается, Молодой Костентинушка Саулович Отъехал от татар прочь, Где бы молодцу опочив держать, Опочив держать и коня кормить. А ко утру заря занимается, А и младой Костентинушка Саулович, Он, молодец, ото сна подымается, Утрен(н)ей расой умывается, Белым полотном утирается, На восток он богу молится, Скоро-де садится на добра коня, Поехал он ко Смородины-реки. А и тута татары догадалися, Оне к Кунгуру-царю помета лися: «Гой еси ты, Кунгур-царь, Кунгур-царь, Самородович! Как нам будет детину ловить: Силы мало осталося у нас!». А и Кунгур-царь Самородович Научил тех ли татар поганыех Копати ровы глубокия: «Заплетайте вы туры высокия, А ставьте поторчины дубовые, Колотите вы надолбы железныя!». А и тут тотары поганыя И копали оне ровы глубокия, Заплетали туры высокия, Ставили поторчены дубовыя, Колотили надолбы железныя. А поутру рано-ранешенько, На светлой заре рано-утре(н)ней, На всходе Краснова солнушка Выезжал удалой доброй молодец, Млады Костентинушка Савулович, А и бегает-скачет с одной стороны И завернется на другу сторону, Усмотрел их татарские вымыслы: Тамо татара просто стоят, И которых веслаухих — всех прибил, И которых висячих — всех оборвал, И приехал к шатру к Кунгуру-царю, Розбил ево в крохи говенныя, А достальных татар домой опустил. И поехал Костентинушка ко городу Углич. Он бегает-скачет по чисту полю, Хоботы метал по темным лесам, Спрашивает себе сопротивника, Сильна-могуча богатыря, С кем побиться-подраться и порататься. А углицки мужики были лукавыя: Город Углич крепко заперли И (в)збегали на стену белокаменну, Сами оне ево обмановают: «Гой еси, удалой доброй молодец! Поезжа(й) ты под стену белокаменну, А и нету у нас царя в Орде, короля в Литве, Мы тебе поставим царем в Орду, королем в Литву». У Костентинушка умок молодешонёк, Молодешенёк умок, зеленешонёк, И сдавался на их слова прелестныя, Подъезжал под стену белокаменну. Оне крюки-багры заметовали, Подымали ево на стену высокою Со ево добрым конем. Мало время замешкавши, И связали ему руки белыя В крепки чембуры шелковыя; И сковали ему ноги резвыя В те ли железа немецкия, Взяли у нево добра коня И взяли палицу медную, А и тяжку литу в триста пуд; Сняли с нево платье цветное царское И надевали на нево платье опальное, Повели ево в погребы глубокия, Место темной темницы, Только ево посадили, молодца, Запирали дверями железными И засыпали хрещом, пески мелкими. Тут десятники засова лися, Бегают оне по Угличу, Спрашивают подводы под царя Саула Леванидовича, И которые под царя пригодилися. И проехал тут он, царь Саул, Во свое царство в Алыберское, Царица ево, царя, стретила, А и молоды Елена Александровна. За первом поклоном царь поздравствовал: «Здравствуй ты, царица Азвяковна, А и ты, молода Елена Александровна! Ты осталася черевоста, Что после мене тебе бог дал?». Втапоры царица заплакала, Сквозь слезы едва слова выговорила: «Гой еси, царь Саул Леванидович! Вскоре после тебе бог сына дал Поп приходил со молитвою, Имя давал Костентинушком». Царь Саул Леванидович Много ли царицу не спрашивает, А и только он слово выговорил: «Конюхи вы мои, приспешники! Седлайте скоро мне добра коня, Которой жеребец стоит тридцать лет!». Скоро тут конюхи металися, Оседлали ему тово добра коня, И берет он, царь, свою сбрую богатырскую, Берет он сабельку вострую И копье морзамецкое, Поехал он скоро ко городу Угличу. А те же мужики-угличи, извощики, С ним ехавши, россказовают, Какова молодца посадили в погребы глубокия, И сказывают, каковы коня приметы И каков был молодец сам. Втапоры царь Саул догадается, Сам говорил таково слово: «Глупы вы, мужики, неразумныя, Не спросили удала добра молодца Ево дядины-вотчины, Что он прежде того Немало у Кунгура-царя силы порубил, Можно за то вам ево благодарити и пожаловати, А вы ево назвали вором-разбойником, И оборвали с нево платье цветное, И посадили в погреба глубокия, Место темной темницы!». И мало время поизойдучи, Подъезжал он, царь, ко городу Угличу, Просил у мужиков-угличов, Чтобы выдали такова удала добра молодца, Которой сидит в погребах глубокиех. А и тут мужики-угличи С ним, со царем, заздорили: Не пущают ево во Углич-град И не сказавают про тово удала добра молодца, Что-де у нас нет такова и не бывало. Старики тут вместе соходилися, Оне думали думу единую, Выводили тут удала добра молодца Из тово ли погреба глубокова И сымали железа с резвых ног, Развязали чембуры шелковыя, Приводили ему добра коня, А и отдали палицу тяжкую, А медну литу в триста пуд И ево платьица царское цветное. Нарежался он, младой Костентинушка Саулович, В тое свое платье царское цветное, Подошел Костентинушка Саулович Ко царкю Саулу Леванидовичу, Стал свою родину рассказавати. А и царь Саул спохватается, А берет ево за руку за правую И целует ево во уста сахарныя: «Здравствуй, мое чадо милая, Младой Костентинушка Саулович!». А и втапоры царь Саул Леванидович Спрашивает мужиков-угличов: «Есть ли у вас мастер заплечной с подмастерьями?». И тут скоро таковых сыскали И ко царю привели. Царь Саул Леванидович Приказал казнить и вешати, Которые мужики были главные во Угличи, И садилися тут на свои добры кони, Поехали во свое царство в Алыберское. И будет он, царь Саул Леванидович, Во своем царстве в Алыберском со своим сыном , Младом Костентинушком Сауловичем, И съехалися со царицою, обрадовалися, Не пива у царя варить, не вина курить, — Пир пошел на радостях, А и пили да ели, потешалися. А и день к вечеру вечеряется, Красное со(л)нцо закатается, И гости от царя разъехалися. Тем старина и кончилася.

АГАФОНУШКА

А и на Дону, Дону, в избе на дому На крутых берегах, на печи на дровах, Высока ли высота потолоч[н]ая, Глубока глубота подпольная, А и широко раздолье — перед печью шесток, Чистое поле — по подлавечью, А и синее море — в лохани вода. А у белова города, у жорнова, А была стрельба веретенная, А и пушки-мушкеты горшечныя, Знамена поставлены помельныя, Востры сабли — кокошники, А и тяжкия палицы — шемшуры, А и те шешумры были тюменских баб. А и билася-дралася свекры со снохой, Приступаючи ко городу ко жорному, О том пироге, о яшном мушнике, А и билися-дралися день до вечера, Убили оне курицу пропашшую. А и на ту-та на драку-великой бой Выбежал сильной-могуч богатырь, Молодой Агафонушка Никитин сын. А и шуба-та на нем была свиных хвостов, Болестью опушена, комухой подложена, Чирьи да вереды — то пуговки, Сливныя коросты — то петельки. А втапоры старик на полатех лежал, Силу-ту смечал, во штаны насрал; А старая баба, умом молода, Села срать, сама песни поет. А слепыя бегут, спинаючи гледят; Безголовыя бегут, оне песни поют, Бездырыя бегут-попёрдовают, Безносыя бегут-понюхивают, Безрукой втапоры клеть покрал, А нагому безрукай за пазуху наклал, Безъязыкова, тово на пытку ведут; А повешены — слушают, А и резаной — тот в лес убежал. На ту же на драку-великой бой Выбегали тут три могучие богатыри: А у первова могучева богатыря Блинами голова испроломана, А другова могучева богатыря Соломой ноги изломаны, У третьева могучева богатыря Кишкою брюхо пропороно. В то же время и в тот же час На море, братцы, овин горит С репою, со печенкою. А и середи синя моря Хвалынскова Выростал ли тут крековист дуб, А на том на сыром дубу крековостом А и сивая свинья на дубу гнездо свила, На дубу гнездо свила, И детей она свела — сивиньких поросяточок, Поросяточок полосатиньких. По дубу оне все разбегалися, А в воду оне гледят — притонути хотят, В поле гледят — убежати хотят. А и по чистому полю карабли бегут, А и серой волк на корме стоит, А красна лисица потакивает: «Хоть вправо держи, хоть влево, затем куда хошь». Оне на небо гледят, улетети хотят. Высоко ли там кобыла в шебуре летит. А и чорт ли видал, что медведь летал, Бурою корову в когтях носил. В ступе-де курица объегнилася, Под шес(т)ком-та карова еицо снесла, В осеку овца отелилася. А и то старина, то и деянье.

САДКО-БОГАТОЙ ГОСТЬ

По славной матушке Волге-реке А гулял Садко молодец тут двенадцать лет, Никакой над собой притки и скорби Садко не видовал, А все молодец во здоровье пребывал, Захотелось молодцу побывать во Нове-городе, Отрезал хлеба великой сукрой, А и солью насолил, Ево в Волгу опустил: «А спасиба тебе, матушка Волга-река! А гулял я по тебе двенадцать лет, Никакой я прытки-скорби не видавал над собой И в добром здоровье от тебе отошел, А иду я, молодец, во Нов-город побывать». Проговорит ему матка Волга-река: «А и гой еси, удалой доброй молодец! Когда придешь ты во Нов-город, А стань ты под башню проезжую, Поклонися от меня брату моему, А славному озеру Ильменю». Втапоры Садко-молодец, отошед, поклонился. Подошел ко Нову-городу И будет у тоя башни проезжия, Подле славнова озера Ильменя, Правит челобитья великое От тоя-та матки Волги-реки, Говорит таково слово: «А и гой еси, славной Ильмень-озеро! Сестра тебе, Волга, челобитья посылает». Двою говорил сам и кланелся. Малое время замешкавши, Приходил тут от Ильмень-озера Удалой доброй молодец, Поклонился ему добру молодцу: «Гой еси, с Волги удал молодец! Как ты-де Волгу, сестру, знаешь мою?». А и тот молодец Садко ответ держит: «Что-де я гулял по Волге двенадцать лет, Со вершины знаю и до ус(т)ья ее, А и нижнея царства Астраханскова». А стал тот молодец наказовати, Которой послан от Ильмень-озера: «Гой еси ты, с Волги удал молодец! Проси бошлыков во Нове-городе Их со тремя неводами И с теми людьми со работными, И заметовай ты неводы во Ильмень-озера, Что будет тебе божья милость». Походил он, молодец, К тем бошлыкам новогородскием, И пришел он, сам кланеится, Сам говорит таково слово: «Гой вы еси, башлыки, добры молодцы! А и дайте мне те три невода Со теми людьми со работными Рыбы половити во Ильмени-озере, Я вам, молодцам, за труды заплачу». А и втапоры ему бошлыки не отказовалися, Сами пошли, бошлыки, со работными людьми И закинули три невода во Ильмень-озеро. Первой невод к берегу пришел — Й тут в нем рыба белая, Белая ведь рыба мелкая; И другой-та ведь невод к берегу пришел — В том-та рыба красная; А и третей невод к берегу пришел — А в том-та ведь рыба белая, Белая рыба в три четверти. Перевозился Садко-молодец на гостиной двор Со тою рыбою ловленою, А и первую рыбу перевозили, Всю клали оне рыбу в погребы; Из другова же невода он в погреб же возил, Та была рыба вся красная; Из третьева невода возили оне В те же погребы глубокия, Запирали оне погребы накрепко, Ставили караулы на гостином на дворе, А и отдал тут молодец тем бошлыкам За их за труды сто рублев. А не ходит Садко на тот на гостиной двор по три дни, На четвертой день погулять захотелось, А и первой в погреб заглянет он, А насилу Садко тута двери отворил: Котора была рыба мелкая, Te-та ведь стали деньги дробныя, И скора Садко опять запирает; А в другом погребу заглянул он: Где была рыба красная, Очутилась у Садка червонцы лежат; В третьем погребу загленул Садко: Где была рыба белая, А и тут у Садка всё монеты лежат, Втапоры Садко-купец, богатой гость, Сходил Садко на Ильмень-озеро, А бьет челом-поклоняется: «Батюшко мой, Ильмень-озеро! Поучи мене жить во Нове-граде!». А и тут ему говорил Ильмень-озеро: «А и гой еси, удалой доброй молодец! Поводись ты со людьми со таможенными, А и только про их ты обед доспей, Позови молодцов, посадских людей, А станут те знать и ведати». Тут молодец догадается, Сделал обед про томожных людей, А стал он водиться со посадскими людьми, И будет во Нове-граде У тово ли Николы Можайскова, Те мужики новогородские Соходилися на братшину Никольшину, Начинают пить канун, пива яшныя, И пришел тут к нам удалой доброй молодец, Удалой молодец был вол(ж)ской сур, Бьет челом-поклоняется: «А и гой вы еси, мужики новогородские! Примите меня во братшину Никольшину, А и я вам сыпь плачу немалую». А и те мужики новогородские Примали ево во братшину Никольшину, Дал молодец им пятьдесят рублев, А и зачили пить пива яшныя. Напивались молодцы уже допьяна, А и с хмелю тут Садко захвастался: «А и гой еси вы, молодцы славны купцы! Припасите вы мне товаров во Нове-городе По три дня и по три уповода, Я выкуплю те товары По три дни по три уповода, Не оставлю товаров не на денежку, Ни на малу разну полушечку, А то коли я тавары не выкуплю, Заплачу казны вам сто тысячей». А и тут мужики новогородские Те-та-де речи ево записавали, А и выпили канун, пива яшные, И заставили Садко ходить по Нову-городу, Закупати товары во Нове-городе Тою ли ценою повальною. А и ходит Садко по Нову-городу, Закупает он товары повольной ценою, Выкупил товары во Нове-городе, Не оставил товару не на денежку, Ни на малу разну полушечку. Влажил бог желанье в ретиво сер(д)це: А и шод Садко, божей храм сорудил А и во имя Стефана-архидьякона, Кресты, маковицы золотом золотил, Он местны иконы изукрашевал, Изукрашевал иконы, чистым земчугом усадил, Царские двери вызолочевал. А и ходит Садко по второй день по Нову-городу, Во Нове-граде товару больше старова. Он выкупил товары и по второй день, Не оставил товару не на денежку, Ни на малу разну полушечку. И влаживал ему бог желанье в ретиво сер(д)цв: Шед Садко, божей храм сорудил А и во имя Сафеи Премудрыя, Кресты, маковицы золотом золотил, Местны иконы изукрашевал, Изукрашевал иконы, чистым земчугом усадил, Царские двери вызолачевал. А и ходит Садко по третей день, По третей день по Нову-городу, — Во Нове-городе товару больше старова, Всяких товаров заморскиех. Он выкупил товары в половина дня, Не оставил товару не на денежку, Ни на малу разну полушечку. Много у Садка казны осталося, Вложил бог желанье в ретиво сер(д)це: Шед Садко, божей храм сорудил Во имя Николая Можайскова, Кресты, маковицы золотом золотил, Местны иконы вызукрашевал, Изукрашевал иконы, чистым земчугом усадил, Царские двери вызолочевал. А и ходит Садко по четвертой день, Ходил Садко по Нову-городу А и целой день он до вечера, Не нашел он товаров во Нове-городе Ни на денежку, ни на малу разну полушечку, Зайдет Садко он во темной ряд — И стоят тут черепаны-гнилые горшки, А все горшки уже битыя, Он сам Садко усмехается, Дает деньги за те горшки, Сам говорит таково слово: «Пригодятся ребятам черепками играть, Поминать Садко-гостя богатова, Что не я Садко богат, Богат Нов-город всякими товарами заморскими И теми черепанами-гнилыми горшки».

МИХАЙЛА СКОПИН

Как бы во сто двадцать седьмом году, В седьмом году восьмой тысячи А и деялось-учинилося, Кругом сильна царства московского Литва облегла со все четыре стороны, А и с нею сила сорочина долгополая И те черкасы петигорские, Еще ли калмыки с татарами, Со татарами, со башкирцами, Еще чукши с олюторами; Как были припасы многие: А и царские и княженецкие, Боярские и дворянские — А нельзя ни протти, ни проехати Ни конному, ни пешему И ни соколом вон вылетити А из сильна царства Московскова И Беликова государства Росси(й)скова. А Скопин-князь Михайла Васильевич, Он правитель царству Московскому, Обережатель миру крещеному И всей нашей земли светорусския, Что есён сокол вон вылетывал, Как бы белой кречет вон выпархивал, Выезжал воевода московской князь, Скопин-князь Михайла Васильевич, Он поход чинил ко Нову-городу. Как и будет Скопин во Нове-граде, Приезжал он, Скопин, на съезжей двор, Походил во избу во съезжую, Садился Скопин на ременчет стул, А и берет чернилицу золотую, Как бы в не(й) перо лебединое, И берет он бумагу белую, Писал ерлыки скоропищеты Во Свицкую землю, Саксонскую Ко любимому брату названому, Ко с[в]ицкому королю Карлосу. А от мудрости слово поставлено: «А и гой еси, мой названой брат. А ты свицкий король Карлус! А и смилуйся-смилосердися, Смилосердися, покажи милость: А и дай мне силы на подмочь, Наше сильно царство Московское Литва облегла со все четыре стороны, Приступила сорочина долгополая, А и те черкасы петигорския, А и те калмыки со башкирцами, А и те чукши с олюторами, И не можем мы с ними управиться. Я зокладоваю три города русския». А с ерлыками послал скорого почтаря, Своего Любимова шурина, А таво Митрофана Фунтосова. Как и будет почтарь в Полувецкой орде У честна короля, честнова Карлуса, Он въезжает прямо на королевской двор, А ко свицкому королю Карлусу, Середи двора королевскова Скочил почтарь со добра коня Везал коня к дубову столбу, Сумы похватил, сам во полаты идет. Не за чем почтарь не замешкался, Приходит во полат(у) белокаменну, Росковыривал сумы, вынимал ерлыки, Он кладет королю на круглой стол. Принимавши, король роспечатовает, Роспечатал, сам просматривает, И печальное слово повыговорил: «От мудрости слово поставлено — От Любимова брата названова, Скопина-князя Михайла Васильевича: Как просит силы на подмочь, Закладывает три города русския». А честны король, честны Карлусы Показал ему милость великую, Отправляет силы со трех земель: А и первыя силы — то свицкия, А другия силы — саксонския, А и третия силы — школьския, Тово ратнова люду ученова А не много не мало — сорок тысячей. Прибыла сила во Нов-город, Из Нова-города в каменну Москву. У ясна сокола крылья отросли, У Скопина-князя думушки прибыло. А поутру рано-ранешонько В соборе Скопин он заутреню отслужил, Отслужил, сам в поход пошел, Подымавши знаменье царские: А на знаменье было написано Чуден Спас со Пречистою, На другой стороне было написано Михайло и Гаврило архангелы, Еще вся тута сила небесная. В восточную сторону походом пошли — Оне вырубили чудь белоглазую И ту сорочину долгополую; В полуденную сторону походом пошли — Прекротили черкас петигорскиех, А немного дралися, скоро сами сдались — Еще ноне тут Малорос(с)ия; А на северну сторону походом пошли — Прирубили калмык со башкирцами; А на западну сторону и в ночь пошли — Прирубили чукши с олюторами. А кому будет божья помочь — Скопину-князю Михайлу Васильевичу: Он очистел царство Московское И велико государство росси(й)ское. На великих тех на радостях Служили обедни с молебнами И кругом города ходили в каменной Москвы. Отслуживши обедни с молебнами И всю литоргию великую, На великих (н)а радостях пир пошел, А пир пошел и великой стол И Скопина-князя Михайла Васильевича, Про весь православной мир. И велику славу до веку поют Скопину-князю Михайлу Васильевичу. Как бы малое время замешкавши, А во той же славной каменной Москвы У тово ли было князя Воротынскова Крестили младова кнезевича, А Скопин-князь Михайла кумом был, А кума была дочи Малютина, Тово Малюты Скурлатова. У тово-та князя Воротынскова Как будет и почестной стол, Тута было много князей и бояр и званых гостей. Будет пир во полупире, Кнеженецкой стол во полустоле, Как пьяниньки тут расхвастались: Сильны хвастает силою, Богатой хвастает богатеством, Скопин-князь Михайла Васильевич А и не пил он зелена вина, Только одно пиво пил и сладкой мед, Не с большева хмелю он похвастается: «А вы, глупой народ, неразумныя! А все вы похваляетесь безделицей, Я, Скопин Михайла Васильевич, Могу, князь, похвалитися, Что очистел царство Московское И велико государство Рос(с)и(й)ское, Еще ли мне славу поют до веку От старова до малова, А от малова до веку моего». А и тут боярам за беду стало, В тот час оне дело сделали: Поддернули зелья лютова, Подсыпали в стокан, в меды сладкия, Подавали куме ево крестовыя, Малютиной дочи Скурлатовой. Она знавши, кума ево крестовая, Подносила стокан меду сладкова Скопину-князю Михайлу Васильевичу. Примает Скопин, не отпирается, Он выпил стокан меду сладкова, А сам говорил таково слово, Услышел во утробе неловко добре; «А и ты съела меня, кума крестовая, Молютина дочи Скурлатова! А зазнаючи мне со зельем стокан подала, Съела ты мене, змея подколодная!». Голова с плеч покатилася, Он и тут, Скопин, скоро со пиру пошел, Он садился, Скопин, на добра коня, Побежал к родимой матушке. А только успел с нею проститися, А матушка ему пенять стала: «Гой еси, мое чадо милая, Скопин-князь Михайла Васильевич! Я тебе приказовала, Не велела ездить ко князю Воротынскому, А и ты мене не послушался. Лишила тебе свету белова Кума твоя крестовая, Малютина дочи Скурлатова!». Он к вечеру, Скопин, и преставился. То старина то и деянье Как бы синему морю на утишенье, А быстрым рекам слава до моря, Как бы добрым людям на послушанье, Молодым молодцам на перениманье, Еще нам, веселым молодцам, на потешенье, Сидючи в беседе смиренныя, Испиваючи мед, зелена вина; Где-ка пива пьем, тут и честь воздаем Тому боярину великому И хозяину своему ласкову.

ВЗЯТЬЕ КАЗАНСКОЕ ЦАРСТВО

Середи было Казанскова царства Что стояли белокаменны полаты, А из спал(ь)ны белокаменной полаты Ото сна тут царица пробужалася, Царица Елена Семиону-царю она сон рассказала: «А и ты встань, Семиен-царь, пробудися! Что начесь мне, царице, мало спалося, В сновиденьице много виделося: Как от сильнова Московскова царства Кабы сизой орлишша стрепенулся, Кабы грозная туча подымалась, Что на наше ведь царство наплывала». А из сильнова Московскова царства Подымался великой князь московски, А Иван сударь Васильевич прозритель, Со темя ли пехотными полками, Что со старыми славными казаками, Подходили под Казанское царство за пятнадцать верст, Становились оне подкопью под Булат-реку, Подходили под другую под реку под Казанку; С черным порохом бочки закатали, А и под гору их становили, Подводили под Казанское царство, Воску ярова свечу становили, А другую ведь на поле в лагире; Еще на поле свеча-та сгорела, А в земле-та идет свеча тишея. Воспалился тут великий князь московский, Князь Иван сударь Васильевич прозритель, И зачел конанеров тут казнити, Что начался от кананеров измена. Что большой за меньшова хоронился, От меньшева ему, князю, ответу нету, Еще тут ли молодой конанер выступа лея: «Ты великий, сударь-князь московский! Не вели ты нас, конанеров, казнити: Что на ветре свеча горит скорее, А в земле-та свеча идет тишее». Позадумался князь московски, Он и стал те-та речи размышляти собою, Еще как бы это дело оттянути. Оне те-та речи говорили, Догорела в земле свеча воску ярова До тоя-та бочки с черным порохом; Принималися бочки с черным порохом, Подымала высокую гору-ту, Разбросала белокаменны полаты. И бежал тут велики князь московски На тое ли высокую гору-ту, Где стояли царские полаты. Что царица Елена догадалась: Она сыпала соли на ковригу, Она с радостью московскаго князя встречала, А таво ли Ивана сударь Васильевича прозрителя. И за то он царицу пожаловал И привел в крещеную веру. В монастырь царицу постригли, А за гордость царя Симеена, Что не встретил Беликова князя, Он и вынял ясны очи косицами, Он и взял с него царскую корону, И снял царскую перфиду, Он царской костыль в руки принел. И в то время князь воцарился И насел в Московское царство, Что тогда-де Москва основалася, И с тех пор великая слава.

ПОД КАНАТОПОМ ПОД ГОРОДОМ

За рекою, переправою, За деревнею Сосновкою, Под Конотопом под городом, Под стеною белокаменной, На лугах, лугах зеленыех Тут стоят полки царские, Все полки государевы, Да и роты были дворянские. А из далеча-далеча, из чиста поля, Из тово ли из роздолья Широкова, Кабы черныя вороны тобуном тобунилися, — Собирались-съезжались Калмыки со башкирцами, Напущалися татарове На полки государевы. Оне спрашивают, татарове, Из полков государевых Себе сопротивника, А из полку государева Сопротивника не выбрали Не из стрельцов, не из салдат-молодцов. Втапоры выезжал Пожарской князь, Князь Семен Романович, Он боярин большей словет Пожарской князь. Выезжал он на вылозку Сопротив татарина И злодея наез(д)ника. А татарин у себя держит в руках Копье вострое, А славны Пожарски(й) — князь — Одну саблю вострую Во рученьки правыя. Как два ясныя соколы В чистом поле с лета лися, А съезжались в чистом поле Пожарской-боярин с татарином. Помогай, бог, князю Семену Романовичу Пожарскому! Своей саблей вострою, Он отводил востро копье татарское И срубил ему голову, Что татарину-наез(д)нику. А завыли злы татарове поганыя: Убил у них наез(д)ника, Что не славнова татарина. А злы татарове крымския, Оне злы да лукавые: Подстрелили добра коня У Семена Пожарскова. Падает ево окарачь доброй конь, Воскричит Пожарской-князь Во полки государевы: «А и вы, салдаты новобраные, Вы стрельцы государевы! Подведите мне добра коня, Увезите Пожарскова, Увезите во полки государевы!». Злы татарове крымские, Оне злы да лукавые, А металися грудою, Полонили князя Пожарскова, Увезли ево во свои степи крымския, К самому хану крымскому, Деревенской шишиморы. Ево стал он допрашивать: «А и гой еси, Пожарской-князь, Князь Семен Романович! Послужи мне верою, Да ты верою-правдою, Заочью не изменою, Еще как ты царю служил, Да царю своему белому, А и так-та ты мне служи, Самому хану крымскому, Я ведь буду тебе жаловать Златом и серебром, Да и женки прелес(т)ными, И душами красными девицами!». Отвечает Пожарской-князь Самому хану крымскому: «А и гой еси, крымской хан, Деревенской шишимары! Я бы рад тебе служить, Самому хану крымскому, Коба не скованы мои резвы ноги, Да не связаны белы руки Во чембуры шелковыя; Кабы мне сабелька вострая, — Послужил бы тебе верою На твоей буйной голове, Я срубил (бы) тебе буйну голову!». Скричит тут крымской хам, Деревенской шишимары: «А и вы, татары поганыя! Увезите Пожарскова на горы высокая, Срубите ему голову, Изрубите ево бело тело Во части во мелкие, Разбросайте Пожарскова По далече чисту полю!». Кабы черныя вороны Закричали-загайкали, Ухватили татарове Князя Семена Пожарскова, Повезли ево татарове Оне на гору высокую, Сказнили татарове Князя Семена Пожарскова, Отрубили буйну голову, Иссекли бело тело Во части во мелкия, Разбросали Пожарскова По далече чисту полю, Оне сами уехали К самому хаму крымскому. Оне день-другой не идут, Никто не проведает, А из полку было государева, Казаки двоя выбрались, Эти двоя казаки-молодцы, Оне на гору пешком пошли, И [в]зошли тута на гору высокую, И увидели те молодцы То ведь тело Пожарскова: Голова его по собе лежит, Руки, ноги разбросаны, А ево бело тело во части изрублено И разбросано по раздолью широкому. Эти казаки-молодцы ево тело собрали, Да в одно место складовали, Оне сняли с себя липовой луб Да и тут положили ево, Увезали липовой луб накрепко, Понесли ево, Пожарского, (К) Конотопу ко городу. В Конотопе-городе Пригодился там епископ быть, Собирал он, епископ, попов и дьяконов И церковных причетников И тем казакам, удалым молодцам, Приказал обмыть тело Пожарскова. И склали ево бело тело в домовище дубовое, И покрыли тою крышкою белодубовою. А и тут люди дивов а лися, Что ево тело вместо срасталося. Отпевавши надлежащее погребение, Бело тело ево погребли во сыру землю И пропели петье вечное Тому князю Пожарскому.

СВЕТЕЛ-РАДОШЕН ЦАРЬ АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ

Когда светел-радошен Во Москве благоверной царь, Алексей царь Михайлович: Народил бог ему сына, Царевича Петра Алексеевича, Первова императора по земле [св]еторусския. Как плотники-мастеры Во всю ноченьку не спали: Колыбель-люльку делали Оне младому царевичу, А и нянюшки-мамушки, Сенныя красныя деушки Во всю ноченьку не спали: Шинкарочку вышивали По белому рытому бархоту Оне красныем золотом; Тюрьмы с покаяннами Оне все распущалися; А и погребы царские Оне все растворялися. У царя благовернова Еще пир и стол на радосте; А князи сбиралися, Бояра съезжалися А дворяна сходилися, А все народ божей На пиру пьют-едят, Прохложаются. Во веселье, в радосте Не видали, как дни прошли Для младова царевича Петра Алексеевича, Первова императора

КОГДА БЫЛО МОЛОДЦУ ПОРА-ВРЕМЯ ВЕЛИКАЯ

Когда было молодцу Пора-время великая, Честь-хвала молодецкая, — Господь-бог миловал, Государь-царь жаловал, Отец-мать молодца У себя во любве держал, А и род-племя на молодца Не могут насмотретися, Суседи ближния Почитают и жалуют, Друзья и товарыщи На совет съезжаются, Совету советовать, Крепку думушку думати Оне про службу царскую И про службу воинскую. Скатилась ягодка С са[хар]нова деревца, Отломилась веточка От кудрявыя от яблони, Отстает доброй молодец От отца, сын, от матери. А ныне уж молодцу Безвремянье великое: Господь-бог прогневался, Государь-царь гнев взложил, Отец и мать молодца У себя не в любве держ(а)л, А и род-племя молодца Не могут и видети, Суседи ближния Не чтут-не жалуют, А друзья-товарыщи На совет не съезжаются Совету советовать, Крепну думушку думати Про службу царскую И про службу воинскую. А ныне уж молодцу Кручина великая И печаль немалая. С кручины-де молодец, Со печали великия, Пошел доброй молодец Он на свой конюшенной двор, Брал доброй молодец Он добра коня стоялова, Наложил доброй молодец Он уздицу тесмяную, Седелечко черкасское, Садился доброй молодец На добра коня стоялова, Поехал доброй молодец На чужу дальну сторону. Как бы будет молодец У реки Смородины, А и [в]змолится молодец: «А и ты, мать быстра река, Ты быстра река Смородина! Ты скажи мне, быстра река, Ты про броды кониныя, Про мосточки калиновы, Перевозы частыя!». Провещится быстра река Человеческим голосом, Да и душей красной девицей: «Я скажу те, быстра река, Добро[й] молодец, Я про броды кониныя, Про мосточки калиновы, Перевозы частыя: Со броду конинова Я беру по добру коню, С перевозу частова — По седелечку черкесскому, Со мосточку калинова — По удалому молодцу, А тебе, безвремяннова молодца, Я и так тебе пропущу». Переехал молодец За реку за Смородину, Он отъехал, молодец, Как бы версту-другую, Он своим глупым разумом, Молодец, похваляется: «А сказали про быстру реку Смородину: Не протти, не проехати Не пешему, ни конному — Она хуже, быстра река, Тое лужи дожжевыя!». Скричит за молодцом Как в сугонь быстра река Смородина Человеческим языком, Душей красной девицей: «Безвремянной молодец! Ты забыл за быстрой рекой Два друга сердечныя, Два востра ножа булатныя, — На чужой дальной стороне Оборона великая!». Воротился молодец За реку за Смородину, Нельзя что не ехати За реку за Смородину, Не узнал доброй молодец Тово броду конинова, Не увидел молодец Перевозу частова, Не нашел доброй молодец Он мосточку колинова. Поехал-де молодец Он глубокими омоты; Он перву ступень ступил — По черев конь утонул, Другу ступень с(ту)пил — По седелечко черкесское, Третью ступень конь ступил — Уже гривы не видити. А и (в)змолится молодец: «А и ты мать, быстра река, Ты быстра река Смородина! К чему ты меня топишь, Безвремяннова молодца?» Провещится быстра река Человеческим языком, Она душей красной девицей: «Безвремянной молодец! Не я тебе топлю, Безвремяннова молодца, Топит тебе, молодец, Похвальба твоя, пагуба!». Утонул доброй молодец Во Москве-реке, Смородине. Выплывал ево доброй конь, На крутые береги, Прибегал ево доброй конь К отцу ево, к матери, На луке на седельныя Ерлычек написаной: «Утонул доброй молодец Во Москве-реке, Смородине».

ПОД РИГОЮ СТОЯЛ ЦАРЬ-ГОСУДАРЬ

А под славным было городом под Ригою, Что стоя(л) царь-государь по три годы, Еще бывшей Алексей-царь Михайлович. Изволил царь-государь нарежатися, Нарежается царь-государь в каменну Москву, А и бывшей Алексей-царь Михайлович. Что поутру было рано-ранешонько, Как на светлой заре на утренней, На восходе было Краснова солнушка, Как бы гуси-лебеди воскикали, Говорили салдаты новобраныя: «А свет-государь, благоверной царь, А и бывшей Алексей-царь Михайлович! Ты изволишь нарежаться в каменну Москву, Не оставь ты нас, бедных, под Ригою, Уж и так нам-де Рига наскучила, Она скучила нам, Рига, напрокучила: Много холоду-голоду принели, Наготы-босоты вздвое того». Что злата труба под Ригою протрубила, Прогласил государь благоверной царь: «А и детушки, вы, салдаты новобраные! Не одним вам Рига-та наскучила, Самому мне, государ(ю), напроскучила. Когда бог нас принесет в каменну Москву, А забудем бедность-нужу великую, А и выставлю вам погребы царския, Что с пивом, с вином, меды сладкия».