Сборник Кирши Данилова

Автор неизвестен

ОХ, В ГОРЕ ЖИТЬ — НЕКРУЧИННУ БЫТЬ

А и горя, горе-гореваньица! А в горе жить — некручинну быть, Нагому ходить — не стыдитися, А и денег нету — перед деньгами, Появилась гривна — перед злыми дни, Не бывать плешатому кудрявому, Не бывать гулящему богатому, Не отростить дерева суховерхова, Не откормить коня сухопарова, Не утешити дитя без матери, Не скроить атласу без мастера. А горя, горе-гореваньица! А и лыком горе подпоясалась, Мочалами ноги изапутаны! А я от горя — в темны леса, А горя прежде век зашол; А я от горя — в поче[ст]ной пир, А горя зашел, впереди сидит; А я от горя — на царев кабак, А горя встречает, уж пива тащит, Как я наг-та стал, насмеялся он.

ВО ЗЕЛЕНОМ САДОЧКУ

Во хорошом во зеленом садочку Гуляла душа красна девица. Завидел удалой доброй молодец: «Не моя ли-та земчуженка ката(е)тся? Не моя ли-та алмазная ката(е)тся? А сам бы-та я тое земчуженку проалмазил, Посадил бы я на золотой свой спеченик, Ко яхантам, двум камушкам, придвинул». А девушка у девушки спрашивала: «А с кем ночесь, сестрица, ты начевала?» «Одна-де начесь я начевала, В полночь лишь приходил ко мне докука, Засыкал белу рубашку до пупа». А девушка-та девушке припеняла: «Зачем ты мне, сестрица, не сказала? А я бы-де докуке досадила: Всю ночь бы с себя я не спустила».

ЧУРИЛЬЯ-ИГУМЕНЬЯ

Да много было в Киеве божьих церквей, А больше того почес(т)ных монастырей; А и не было чуднея Благовещения Христова. А у всякай церкви по два попа, Кабы по два попа, по два дьякона И по малому певчему, по дьячку; А у нашева Христова Благовещенья чес(т)нова А был у нас-де Иван понамарь, А гораз(д) — де Иванушка он к заутрени звонить. Как бы русая лиса голову клонила, Пошла-та Чурилья к заутрени: Будто галицы летят, за ней старицы идут, По правую руку идут сорок девиц, Да по левую руку друга сорок, Позади ее девиц и сметы нет. Девицы становилися по крыл осам, Честна Чурилья в олтарь пошла. Запевали тут девицы четью петь, Запевали тут девицы стихи верхния, А поют оне на крыл осах, мешаются, Не по-старому поют, усмехаются. Проговорит Чурилья-игуменья: «А и федор-дьяк, девей староста! А

скоро походи ты по крылосам, Ты спроси, что поют девицы, мешаются, А мешаются девицы, усмехаются». А и Федор-дьяк стал их спрашивать: «А и старицы-черницы, души красныя девицы А что вы поете, сами мешаетесь, Промежу собой девицы усмехаетесь?». Ответ держут черницы, души красныя девицы: «А. и Федор-дьяк, девей староста! А сором сказать, грех утаить, А и то поем, девицы, мешаемся, Промежу собой, девицы, усмехаемся: У нас нету дьяка-запевалыпика, А и молоды Стафиды Давыдовны, А Иванушки понамаря зде же нет». А сказал он, девей староста, А сказал Чурилье-игуменье: «То девицы поют, мешаются, Промежу собой девицы усмехаются: Нет у них дьяка-запевалыпика, Стафиды Давыдьевны, понамаря Иванушки». И сказала Чурилья-игуменья: «А ты, Федор-дьяк, девей староста! А скоро ты побеги по манастырю, Скоро обойди триста келей, Поищи ты Стафиды Давыдьевны. Али Стафиды ей мало можется, Али стоит она перед богом молится?». А Федор-дьяк заскакал-забежал, А скоро побежал по манастырю, А скоро обходил триста келей, Дошел до Стафидины келейки: Под окошечком огонек горит, Огонек горит, караул стоит. А Федор-дьяк караул скрал, Караулы скрал, он в келью зашел, Он двери отворил и в келью зашел: «А и гой еси ты, Стафида Давыдьевна, А и царская ты богомольщица, А и ты же княженецка племянница! Не твое-то дело тонцы водить, А твое бо дело богу молитися, К заутрени итти!». Бросалася Стафида Давыдьевна, Наливала стакан винца-водки добрыя, И другой — медку сладкова, И пали ему, старосте, во резвы ноги: «Выпей стакан зелена вина, Другой — меду сладкова И скажи Чурилье-игуменье, Что мало Стафиде можется, Едва душа в теле полуднует». А и тот-та Федор-девей староста Он скоро пошел ко заутрени И сказал Чурилье-игуменье, Что той-де старицы, Стафиды Давыдьевны, Мало можется, едва ее душа полуднует. А и та-та Чурилья-игуменья, Отпевши заутрени, Скоро поезжала по манастырю, Испроехала триста келей И доехала ко Стафиды кельицы, И взяла с собою питья добрыя, И стала ее лечить-поить.

ВЫСОТА ЛИ, ВЫСОТА ПОДНЕБЕСНАЯ

Высока ли высота поднебесная, Глубока глубота акиян-море, Широко раздолье по всей земли, Глубоки омоты Непровския, Чуден крест Леванидовской, Долги плеса Чевылецкия, Высокия горы ЛИорочинския, Темны леса Брынския, Черны грязи Смоленския, А и быстрыя реки понизовския. При царе Давыде Евсеевиче, При старце Макарье Захарьевиче, Было беззаконство великое: Старицы по кельям — родильницы, Че(р)н(е)цы по дарогам — разбойницы, Сын с отцом на суд идет, Брат на брата с боем идет, Брат сестру за себя емлет. Из далеча чиста поля Выскокал тут, выбегал Суровец-богатырь Суздалец, Богатова гостя, заморенин, сын. Он бегает-скачет по чисту полю, Спращивает себе сопротивника. Себе сильна-могуча богатыря Побиться-подраться-порататься, Силы богатырски протведати, А могучи плечи приоправити. Он бегал-скакал по чисту полю, Хобаты метал по темным лесам — Не нашел он в поле сопротивника. И поехал ко городу Покидашу, И приезжал ко городу Покидошу. Во славном городе Покидоше, У князя Михаила Ефимонтьевича, У него, князя, почестной пир. А и тут молодцу пригодилося, Приходил на княженецкой двор, Походил во гридню во светлую, Спасову образу молится, Великому князю поклоняются. А князь Михайла Ефимонтьевич Наливал чару зелена вина в полтора ведра, Подает ему, доброму молодцу, А и сам говорил таково слово: «Как молодец, именем зовут, Как величать по изо(т)честву?». Стал молодец он рассказовати: «Князь-де Михайла Ефимонтьевич, А мене зовут, добра молодца, Суровец-богатырь Суздалец, Богатова гостя, заморенин, сын». А и тут князю то слово полюбилося, Посадил ево за столы убраныя, В ту скамью богатырскую Хлеба с солью кушати И довольно пити, прохлажатися.

[ПРО] ДУРНЯ

А жил-был дурень, А жил-был бабин, Вздумал он, дурень, На Русь гул яти, Людей видати, Себя казати, Отшедши дурень Версту, другу, Нащел он, дурень. Две избы пусты, В третей людей нет Заглянет в подполье, — В подполье черти Востроголовы, Глаза, что часы, Усы, что вилы, Руки, что грабли, В карты играют, Костью бросают, Деньги считают, Груды переводят. Он им молвил: «Бог вам помочь, Добрым людям!». А черти не любят, С(х)ватили дурня, Зачели бити, Зачели давити, Едва ево, дурня, Жива опустили. Пришедши дурень домой-та, Плачет, голосом войт, А мать — бранити, Жена — пеняти, Сестра-та — также: «Ты глупой, дурень, Неразумной, бабин! То же бы ты слово Не так же бы молвил, А ты бы молвил: „Будь, враг, проклят Именем господним Во веки веков, аминь“. Черти б убежали, Тебе бы, дурню, Деньги достались, Место кладу». «Добро ты, баба, Баба-бабариха, Мать Лукерья, Сестра Чернава! Потом я, дурень, Таков не буду». Пошел он, дурень, На Русь гул яти, Людей видати, Себя казати, Увидел дурень Четырех братов, — Ечмень молотят. Он им молвил: «Будь, враг, проклят Именем господним!». Бросилися к дурню Четыре брата, Стали ево бити, Стали колотити, Едва его, дурня, Жива опустили. Пришедши дурень домой-та, Плачет, голосом войт. А мать — бранити, Жена — пеняти, Сестра-та — также: «А глупой, дурень, Неразумной, бабин! То же бы ты слово Не так же бы молвил, Ты бы молвил Четырем братам, Крестьянским детям: „Дай вам боже По сту на день, По тысячу на неделю!“». «Добро ты, баба, Баба-ба(ба)риха, Мать Лукерья, Сестра Чернава! Потом я, дурень, Я таков не буду!». Пошел же дурень, Пошел же бабин На Русь гуляти, Себя казати. Увидел дурень Семь братов Мать хоронят, Отца поминают, Все тут плачут, Голосом воют. Он им молвил: «Бог вам в помочь, Семь вас братов, Мать хоронити, Отца поминати! Дай господь бог вам По сту на день, По тысячу на неделю!». Схватили ево, дурня, Семь-та братов, Зачели ево бити, По земле таскати, В говне валяти, Едва ево, дурня, Жива опустили. Идет-та дурень домой-та, Плачет, голосом войт. Мать — бранити, Жена — пеняти, Сестра-та — также: «А глупой, дурень, Неразумной, бабин! То же бы ты слово Не так же бы молвил, Ты бы молвил: „Прости, боже, благослови, Дай боже, им Царство небесное, В земли упокой, Пресветлой рай всем!“. Тебе бы, дурня, Блинами накормили, Кутьей напитали». «Добро ты, баба, Баба-бабариха, Мать Лукерья, Сестра Чернава! Потом я, дурень, Таков не буду!». Пошел он, дурень, На Русь гуляти, Себя казати, Людей видати. Встречу ему свадьба, Он им молвил: «Прости, боже, бласлови! Дай вам господь бог Царство небесно, В земле упокой, Пресветлы рай всем!». Наехали дружки, Наехали бояра, Стали дурня Плетьми стегати, По ушам хлестати. Пошел, заплакал, Идет да воет. Мать — его бранити, Жена — пеняти, Сестра-та — также: «Ты глупой, дурень, Неразумной, бабин! То же бы слово Не так же бы молвил, Ты бы молвил: „Дай господь бог Новобра(ч)ному князю Сужено поняти, Под злат венец стати, Закон божей прияти, Любовно жити, Детей сводити!“». «Потом я, дурень, Таков не буду». Пошел он, дурень, На Русь гуляти, Людей видати, Себя казати. Встречу дурню Идет старец, Он ему молвил: «Дай господь бог тебе же, старцу, Сужено поняти, Под злат венец стати, Любовно жити, Детей сводити!». Бросился старец, Схватал ево, дурня, Стал ево бити, Костылем коверкать, И костыль изломал весь Не жаль старцу Дурака-та, Но жаль ему, старцу, Костыля-та. Идет-та дурень домой-та, Плачет, голосом воет, Матери росскажет. Мать — ево бранити, Жена — журити, Сестра-та — также: «Ты глупой, дурень, Неразумной, бабин! То ж бы ты слово Не так же бы молвил, Ты бы молвил: „Благослови меня, отче, Святы игумен!“ А сам бы мимо». «Добро ты, баба, Баба-бабариха, Мать Лукерья, Сестра Чернава! Потом я, дурень, Впредь таков не буду!». Пошел он, дурень, На Русь гуляти, В лесу ходити, Увидел дурень Медведя за сосной: Кочку роет, Корову коверкат, Он ему молвил: «Благослови мя, отче, Святы игумен! А от тебя дух дурен!». Схватал ево медведь-ят, Зачал драти, И всего ломати, И смертно коверкать, И жопу выел, Едва ево, дурня, Жива оставил: Пришедчи дурень домой Плачет, голосом воет, Матери росскажет. Мать — ево бранити, Жена — пеняти, Сестра-та — также: «Ты глупой, дурень, Неразумной, бабин! То же бы слово Не так же бы молвил, Ты бы зауськал, Ты бы загайкал, Ты бы заулюкал». «Добро ты, баба, Баба-бабариха, Мать Лукерья, Сестра Чернава! Потом я, дурень, Таков не буду!». Пошел же дурень На Русь гуляти, Людей видати, Себя казати. Будет дурень В чистом поле, Встречу дурню Шишков-полковник, Он зауськал, Он загайкал, Он заулюкал. Наехали на дурня салдаты, Набежали драгуны, Стали дурня бити, Стали колотити, Тут ему, дурню, Голову сломили И под кокору бросили, Тут ему, дурню, И смерть случилась.

ГОЛУБИНА КНИГА СОРОКА ПЯДЕНЬ

Да с начала века животленнова Сотворил бог небо со землею, Сотворил бог Адама со Еввою, Наделил питаньем во светлом раю, Во светлом раю жити во свою волю. Положил господь на их заповедь великую: А и жить Адаму во светлом раю, Не скушать Адаму с едново древа Тово сладка плоду Виноградова. А и жил Адам во светлом раю, Во светлом раю со своею со Еввою А триста тридцать три годы. Прелестила змея подколодная, Приносила ягоды с едина древа, — Одну ягоду воскушал Адам со Еввою И узнал промеж собою тяжкой грех, А и тяжкой грех и великой блуд: Согрешил Адаме во светлом раю, Во светлом раю со своею со Еввою. Оне тута стали в раю нагим-ноги, А нагим-ноги стали, босешуньки, — Закрыли соромы ладонцами, Пришли оне к самому Христу, К самому Христу-царю небесному. Зашли оне на Фаор-гору, Кричат-ревут зычным голосом: «Ты небесной царь, Исус Христос! Ты услышал молитву грешных раб своих, Ты спусти на землю меня трудную, Что копать бы землю капарулями, А копать землю капарулями, А и сеить семена первым часом». А небесной царь, милосерде свет, Опущал на землю ево трудную. А копал он землю копарулями, А и сеил семена первым часом, Выростали семена другим часом, Выжинал он семена третьим часом. От своих трудов он стал сытым быть, Обуватися и одеватися. От тово колена от Адамова, От това ребра от Еввина Пошли христиане православныя По всей земли светорусския. Живучи Адаме состарелся, Состарелся, переставился, Свята глава погребенная. После по той потопе по Ноевы, А на той горе Сионския, У тоя главы святы Адамовы Выростала древо кипарисова. Ко тому-та древу кипарисову Выпадала книга голубиная, Со небес та книга повыпадала: В долину та книга сорока пядей, Поперек та книга двадцети пядей, В толшину та книга тридцети пядей. А на ту гору на Сионскую Собиралися-соезжалися сорок царей со царевичем. Сорок королей с королевичем, И сорок калик со каликою, И могучи-сильныя богатыри, Во единой круг становилися. Проговорит Волотомон-царь, Волотомон-царь Волотомонович, Сорок царей со царевичем, Сорок королей с королевичем, А сорок калик со каликою И все сильныя-могучи богатыри А и бьют челом покланяются А царю Давыду Евсеевичу: «Ты премудры царь Давыд Евсеевич! Подыми ты книгу голубиную Подыми книгу, распечатывай, Распечатовай ты, просматривай, Просматривай ее, прочитывай: От чего зачелся наш белой свет? От чего зачался со(л)нцо праведно? От чего зачелся и светел месец? От чего зачалася заря утрення? От чего зачалася и вечерняя? От чего зачалася темная ночь? От чего зачалися часты звезды?». Проговорит премудры царь, Премудры царь Давыд Евсеевич: «Вы сорок царей со царевичем, А и сорок королей с королбвичем, И вы сорок калик со каликою, И все сильны могучи богатыри! Голубина книга не малая, А голубина книга великая: В долину книга сорока пядей, Поперек та книга двадцети пядей, В толшину та книга тридцети пядей, На руках держать книгу — не удержать, Читать книгу — не прочести. Скажу ли я вам своею памятью, Своей памятью, своей старою, От чего зачался наш белой свет, От чего зачался со(л)нцо праведно, От чего зачался светел месяц, От чего зачалася заря утрення, От чего зачалася и вечерняя, От чего зачалася темная ночь, От чего зачалися часты звезды. А и белой свет — от лица божья, Со(л)нцо праведно — от очей его, Светел месяц — от темичка, Темная ночь — от затылечка, Заря утрення и вечерняя — от бровей божьих, Часты звезды — от кудрей божьих!». Все сорок царей со царевичем поклонилися, И сорок королей с королевичем бьют челом, И сорок калик со каликою, Все сильныя-могучия богатыри. Проговорит Волотомон-царь, Волотомон-царь Волотомович: «Ты премудры царь Давыд Евсеевич! Ты скажи, пожалуй, своею памятью Своей паметью стародавную: Да которой царь над царями царь? Котора моря всем морям отец? И котора рыба всем рыбам мати? И котора гора горам мати? И котора река рекам мати? И котора древа всем древам отец? И котора птица всем птицам мати? И которой зверь всем зверям отец? И котора трава всем травам мати? И которой град всем градом отец?» Проговорит премудры царь, Премудры царь Давыд Евсеевич: «А небесной царь — над царями царь, Над царями царь, то Исус Христос; Акиян-море — всем морям отец. Почему он всем морям отец? Потому он всем морям отец, — Все моря из него выпали И все реки ему покорилися. А кит-рыба — всем рыбам мати. Почему та кит-рыба всем рыбам мати? Потому та кит-рыба всем рыбам мати, — На семи китах земля основана. Ердань-река — рекам мати. Почему Ердань-река рекам мати? Потому Ердань-река рекам мати, — Крестился в ней сам Исус Христос. Сионская гора — всем горам мати, — Ростут древа кипарисовы, А берется сера по всем церквам, По всем церквам место ладону. Кипарис-древа — всем древам отец. Почему кипарис всем древам отец? Потому древам всем отец, — На нем распят был сам Исус Христос, То небесной царь. Мать божья плакала Богородица, А плакун-травой утиралася, Потому плакун-трава всем травам мати. Единорог-зверь — всем зверям отец. Почему единорог всем зверям отец? Потому единорог всем зверям отец, — А и ходит он под землею, А не держут ево горы каменны, А и те-та реки ево быстрыя; Когда выдет он из сырой земли, А и ищет он сопротивника, А тово ли люта льва-зверя; Сошлись оне со львом во чистом поле, Начали оне, звери, дратися: Охота им царями быть, Над всемя зверями взять большину, И дерутся оне о своей большине. Единорог-зверь покоряется, Покоряется он льву-зверю, А и лев подписан — царем ему быть, Царю быть над зверями всем, А и хвост у него колечиком. (А) нагой-птица — всем птицам мати, А живет она н(а) акиане-море, А вьет гнездо на белом камене; Набежали гости карабелыпики А на то гнездо нагай-птицы И на ево детушак на маленьких, Нагай-птица вострепенется, Акиан-море восколыблется, Кабы быстры реки разливалися, Топят много бусы-корабли, Топят много червленыя корабли, А все ведь души напрасныя. Ерусалим-град — всем градам отец. Почему Иерусалим всем градам отец? Потому Ерусалим всем градам отец, Что распят был в нем Исус Христос, Исус Христос, сам небесной царь, Опричь царства Московскаго».

ТАМ НА ГОРАХ НАЕХАЛИ БУХАРЫ

Еще там на горах наехали бухары. (Дважды). Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу! А наехал Жинжа: «Здравствуй, масти пане!» (Дважды). Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу! Потонцуй же, Жинжа! — гаразд, масти пане! (Дважды). Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу! Он зачел же скакать, учел припевати. (Дважды). Весур, весур валахтантарарах-тарандафуру! Привели ему, жиду, что жидовку хорошу. (Дважды). Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу! Он зачал охлестывати и ошевертовати. (Дважды). Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу! Еще имали был свои добрыя кони. (Дважды). Весур, весур валахтаптарарах-тарандаруфу! А поехали былы на своих добрыех конях. (Дважды) Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу! Оне с холмы на холмы, на холмы-горы. (Дважды). Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу! Еще хелмы да велми куварзы визан! (Дважды). Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу! Еще шанцы да шпенцы, бекбеке бекенцы, бекушенцы.

ОХ, ГОРЮНА! ОХ, ГОРЮ ХМЕЛИНА!

Ох, горюна! Ох, горю хмелина! Гуляли девушки подле реки По круту по красну бережку. Ох, горюна! ох, горю хмелина! Садили девушки хмель в огород. Ох, горюна! ох, горю хмелина! Сами оне приговаривали: «Ох, горюна! ох, горю хмелина! Рости, хмелюшка, корнем глубок, Корнем глубок да ты листом широк! Ох, горюна! ох, горю хмелина! Шишки велики, белы, что снег. Ох, горюна! ох, горю хмелина! Без тебе, хмелюшка, Пива не варят и вина не курят, Добрыя молодцы не женются, Красны девицы замуж не идут. Ох, горюна! ох, горю хмелина!». Теща к зятю боса пришла, Она в полог к зятю нага легла, Поутру встала, сам мокра: «Зять-злокоман, не ты ли пошутил? Не ты ли пошутил, подол намочил?». «А и тешшинька ты, ты те(ш)ша ласковая! Ко греху пришло до… дошло». Теща к зятю закаялася: «Да не дай бог бывать ко зятю в дом, Да не дай бог бывать у зятя в доме, Завали, боже, дорогу пеньем-колодьем, Пеньем-колодьем и выскорью!».

У СПАСА К ОБЕДНЕ ЗВОНЯТ

У Спаса к обедне звонят, У прихода часы говорят, По манастырям благовестят. Теща к обедни спешит, На мутовке рубашку сушит, На поваренки — кокошнечки. А и теща к обедни пошла Что идет помалешоньку, Ступает потихошуньку, С ноги на ногу поступовает, На бошмачки посматривает, Чеботы накалачивает. Все боги теща прошла, А зашод-та — Николе челом, А Николе Месницкому. Все люди теща прошла, А зашод-та — она зятю челом Да Денису Борисовичу. А и зять на нее не гледит, Господин слово не говорит. «А и вижу я, вижу сама, А что есть на нем бешеная, Бить зятю дочи моя, Прогневит(ь) сер(д)це материна И пролить бы горячу кровь. А и чем будет зятя дарить, Чем господина дарить? Есть у мене, у вдовы, Будет с нево живота. Пойду млада в торги, Куплю млада камки, Сошью ли я зятю кофтан, Сошью дочери сарафан, Чтобы зять дочери не бил, Не гневил сер(д)це материна, Не проливал бы горячу кровь». У Спаса к обедни звонят, У прихода часы говорят, По манастырям благовестят. Теща к обедни спешит, На мутовке рубашку сушит, На поваренки — кокошнички. Она, теща, к обедни пошла, А идет помалешоньку, Ступает потихошуньку, С ноги на ногу поступовает, На бошмачки посматривает, Чеботы наколачивает. А все боги теща прошла, А зашод-та — Николе челом, А Николе Месницкому. Все люди теща прошла, А зашод — она зятю челом Да Денису Борисовичу. Зять на нее не гледит, Господин слово не говорит, «Вижу я, вижу сама, А что есть на нем бешеная, Бить зятю дочерь моя, Прогневить сер(д)це материна, Проливать бы горячу кровь. Чем будет зятя дарить, Чем господина дарить? Есть у меня, у вдовы, Есть у меня, молоды, А три церкви, три каменны, А и маковицы серебрены, Кресты позолочены, Промежу теми церкви Протекла быстрая река, А на той на быстрой на реке Много гусей-лебедей, Много серых малых утачек, А и тем будет зятя дарить, Мне-ка тем господина дарить И Дениса Борисовича». А и зят(ь) на нее погледел, Господин слово выговорил: «Теща, ты теща моя, Богоданная матушка! Ты поди-тка живи у мене, А работы не робь на мене, Только ты баню топи, Только ты воду носи, Еще мне робенки кочай!».

ТЕЩА, ТЫ ТЕЩА МОЯ

«А и теща, ты теща моч, А ты чертова перешница! Ты поди, погости у мене!». А и ей выехать не на чем. Пешком она к зятю пришла, А в полог отдыхать легла Она в жары петровския. А зять на пиру пировал, А увидел за женой за своей, За ее-та за дочерью, На повете чужова мужика, Он худыя-та шутки шутил. Осердяся он домой-та ушел, Ему тут поталанелося; Изашел свою тешшенку У себя в пологу, на мосту. Смех отсмехйвает, Он и трублю от(т)рубливает.