Сборник Кирши Данилова

Автор неизвестен

УСЫ, УДАЛЫ МОЛОДЦЫ

Ах, даселева Усов и слыхом не слыхать, А слыхом их не слыхать и видом не видать, А нонеча Усы проявились на Руси, А в Новом Усолье у Строгонова. Они щепетко по городу похаживают, А караблики бобровые, верхи бархатные, На них смурые кафтаны с подпушечками с комчатыеми, А и синие чулки, астраханския черевики, А красныя рубашки — косые воротники, золотые плетни. Собиралися Усы на царев на кабак, А садилися молодцы во единой круг Большой Усища всем атаман, А Гришка-Мурышка, дворянской сын, Сам говорит, сам усом шевелит: «А братцы Усы, удалые молодцы! А и лето проходит, зима настает, А и нада чем Усом голова кормить, На полатех спать и нам сытым быть. Ах нутя-тка, Усы, за свои промыслы! А мечитеся по кузницам, Накуйте топоры с подбородышами, А накуйте ножей по три четверти, Да и сделайте бердыши и рогатины И готовьтесь все! Ах, знаю я крестьянина, богат добре, Живет на высокой горе, далеко в стороне, Хлеба он не пашет, да рожь продает, Он деньги берет да в кубышку кладет, Он пива не варит и соседей не поит, А прохожиех-та людей начевать не пущат, А прямые дороги не сказывает. Ах, надо-де к крестьянину умеючи идти: А по палю идти — не посвистовати, А и по бору идти — не покашливати, Ко двору ево идти — не пошарковати.. Ах,

у крес(т)янина-та в доме борзые кобели И ограда крепка, избушка заперта, У крестьянина ворота крепко заперты». Пришли оне, Усы, ко крестьянскому двору, А хваталися за забор да металися на двор. Ах, кто-де во двери, атаман — в окно, А и тот с борку, иной с борку, Уж полна избушка принабуркалася. А Гришка-Мурышка, дворянской сын, Сел впереди под окном, Сам и локоть на окно, ноги под гузно, Он сам говорит и усом шевелит: «А и ну-тка ты, крестьянин, поворачивайся! А и дай нам, Усам, и попить и поесть, И попить и поесть и позавтрекати». Ох, метался крестьянин в большей анбар, И крестьянин-ат несет пять пуд толокна, А старуха-та несет три ушата молока. Ах, увидели Усы, молодые молодцы, А и ка(дь) большу, в чем пива варят, Замешали молодцы оне теплушечку, А нашли в молоке лягушечку. Атаман говорит: «Ах вы, добрые молодцы, Вы не брезгуйте: А л по-нашему, по-русски, холоденушка!». Оне по кусу хватили, только голод заманили, По другому хватили, приоправилися, Как по третьему хватили, ему кланелися: «А спасиба те, крестьянин, на хлебе-на соли И на кислом молоке, на овсяном толокне! Напоил нас, накормил да и животом надели, Надели ты нас, Усов, по пятидесят рублев, А большему атаману полтараста рублев». А крестьянин-ат божится: «Права, денег нет». А старуха ратится: «Не полушечки!». А дурак на печи, что клеит, говорит: «А братцы Усы, удалы молодцы! А и есть-де ведь у батюшки денежки, А и будет вас, Усов, всех оделять, А мне-де дураку, не достанется; А все копит зятьям, растаким матерям». А проговорит Усища, большей атаман: «Братцы Усы, за свои промыслы! Ох, ну-тко, Афонас, доведи ево до нас! Ах, ну-тко, Агафон, да вали ево н(а) агонь! А берите топоры с подбородышами, Ах, колите заслон, да щепайте лучину, Добывайте огонь, кладите на огонь середи избы, Валите крестьянина брюхом в огонь, А старуху валите жопой на огонь!». Не мог крестьянин огня стерпеть, Ах, стал крестьянин на огонь пердеть, Побежал крестьянин в большой анбар, Вынимал из-под каменю с деньгами кубышечку, Приносил крестьянин да бряк на стол: «Вот вам, Усам, по пятидесят рублев, А большому-та Усищу полтараста рублев!». Вставали Усы, они крестьянину кланеются: «Да спасибо те, крестьянин, на хлебе-на соли, И на овсяном толокне, на кислом молоке! Напоил нас, накормил, животом наделил. Ах, мы двор твой знаем и опять зайдем, И тебя убьем, и твоих дочерей уведем, А дурака твоего в есаулы возьмем».

КТО ТРАВНИКА НЕ СЛЫХАЛ

А и деялося в весне На старой на Канакже, Ставил Потанька плужок Под окошко к себе на лужок. От моря-та синева, Из-за гор высокиех, Из-за лесу, лесу темнова Вылетал молодой Травник. Прилетал молодой Травник, Молодой зуй болотиник, А садился Травник на лужок, А травку пощипывает, По лужку похаживает. Ходючи Травник по лужку, Да попал Травник в плужок, Своей левой ноженькой, Он правым крылошком, Да мезиным перстичком. А и пик, пик, пик Травник! Сидючи Травник на лужку, На лужку Травник во плужку, Едва Травник вырволся. (В)звился Травник высоко, Полетел Травник далеко, Залетел Травник в Москву И нашел в Москве кабачок, Тот кабачок-то кручок. А и тут поймали ево, Били ево в дуплю, Посадили ево в тюрьму. Пять недель, пять недель посидел, Пять алтын, пять алтын заплатил. И за то ево выпустили, Да кнутом ево выстегали, По редам ево выводили. Едет дуга на дуге, Шелудяк на храмой лошеди, А все Травника смотрет(ь), Все молодова смотреть — Едва Травник вырволся. Взвился Травник высоко, Полетел Травник далеко, На старую Канакже, Ко Семену Егупьевичу И ко Марьи Алфертьевне, И ко Анне Семеновне. Залетел Травник в окно, По избе он похаживает, А низко спину гнет, Носом в землю прет, Збой за собой держит И лукавство великое. А Семен Травника не взлюбил, Господин Травника не взлюбил: «А что за птица та, А что за лукавая? Она ходит лукавится, Збой за собой держит, А и низко спину гнет, А носом в землю прет». И Семен Травника по щеке, Господин по другой стороне, А спину — хребет столочил, Тело-печен(ь) прочь отоптал. Пряники сладкия, Сапогами печатаныя, Калачи крупичетыя, Сапогами толоченыя. Втапоры мужики, Неразумныя канакжана, Оне ходят дивуются: «Где Травника не видать? Где молодова не слыхать? Не клюет травыньки Он вечны зеленыя». Говорит Травникова жена, Душа Анна Семеновна, А наливная ягодка, Виноградная вишенье: «А глупы мужики, Неразумный канакжана! Травник с похмелья лежит, Со Семенова почести, А Семен ево подчивал, Господин ево чествовал: Спину-хребет столочил, Тело-печень отоптал».

СВИНЬИ ХРЮ, ПОРОСЯТА ХРЮ

Свиньи хрю, поросята гигя, гуси гого. Встани, затопляй, перекисла, мешай. Чья была кручина — нещопана лучина, А великая печаль — на пече детей кочать. Плачет дитя, возрыдает дитя — пособити нельзя. Бачка сердит, так мачка… Пиво-то в шубе, вино в зипуне, брага в шебуре. Прощелыга вода и нога и боса, она без пояса. Кто напьется воды — не боится беды, Никакой кормолы и не дьявольшены. Когда Москва женилась, Казань понела, Понизовные городы в приданыя взела: Иркутска, Якутска, Енисейской городок, А и Нов-город был тысяцкой, А Уфа-та… сваха была, Кострома-город хохочет, В поезду ехать не хочет. А вздумали-(в)згодали по Куракина послали. А Куракин говорит: «Изопьем-ка вина, то прибудет ума!». Испили маленько, шумит в голове, Испить боло побольше — побольше шумит, Изопьем, посидим, пошлем по жены, по свои госпожи. А жены наши идут, будто утачки плывут, А и матери идут, будто свиньи бредут. А и ел чеснок, отрыгается, Целовал молоду, то забыть нельзя. А капуста в масле — не ества ли то? А грибы с чесноком — не волога ли то? Молодица в шапке — не девка ли то? Взгел;й молодец — не утеха ли то? Мать дочери своей говаривала и наказывала: Не велела молоденьки с мужем спать, Под одежду… А и я молода с глупа разума-ума Потихоньку… и всего мужа… «А спи ты, мой муж, не раскатывайся, Что сизой голубок на гнездушке». А и мужу-то жена свету видети дала: Петлю на шею сама взложила, Ана милому в окошко конец подала: «Мил, потени! мой голубчик, потени!». Милой потянул, ее муж-ат захрипел, Будто спать захотел. А и я мужа не била, не бранивала, А и только… сыну говаривала: «Ешь, муж, нож, ты гложи ножны, А и сохни с боку, боли с хребту, Со всего животу!». А и ела баба сметану, да брюхо болит, А гледела бы на милова да муж не велит, Под лавкой лежит, он сабакой ворчит, Кобелем визжит. Баба… хочет баню сбить, потолок своротить, Двери выставити, баню выстудити. Ваня — в баню, жена ево — за баню, Василей — на сенях. Бог дал сына, сына Екима, А затем будет Иван, добро будет и нам. А щука-де — не рыба, лень — не еда, А чужа жена — ожога, Ожгла молодца поперек животца. А (щу)чины не ем, коросей-та не ем, А и ем треску, припру к шес(т)ку. А жена мужу… на истопке, Привела ево смотреть: «Вот, муженек, голубей гнездо Тебе киевских, мохноногиньких». Попадья на попа разгузынилася-распечалился, А кобылу-ту колом и корову-ту колом, Она мелкова скота ослопиною с двора, Он видит, поп, неминучую свою, Ухватил он книгу, сам бегом из избы.

СТАТЬ ПОЧИТАТЬ, СТАТЬ СКАЗЫВАТЬ

А стать почитать, стать сказывати: А и городы все, пригородья все, Малую деревню — и ту спомянуть. А в Нижнем славном Нове-городе, на перегородье В бубны звонят, в горшки благовестят, Да помелами кадят, мотовилами крестят, Стих по стиху на дровнях волокут. А и молоду молодку под полос(т)ью везут. А на лавицы ковер, на пече приговор, На полатех мужик с Ориною лежит. А не мил мне Семен: не купил мне серег, Только мил мне Иван: да купил сарафан, Он, положа на лавку, примеривать стал, Он красной клин в середку вбил. А был я на Волме, на Волме-горах, А купил я девоньку, да Улкой зовут, Дал я за девоньку полтину да рубль. ………………..

О СТАНИШНИКАХ ИЛИ РАЗБОЙНИКАХ

Как далече-далече во чистом поле, Что ковыль-трава во чистом в поле шатается, А и ездит в поле стар-матер человек, Старой ли казак Илья Муромец. А и конь ли под ним кабы лютой зверь, Он сам на коне, как ясен сокол. Со старым ведь денег не годилося: Только червонцов золотых с ним семь тысячей, Дробных денег сорок тысячей, Коню ведь под старым цены не было. Почему-то цены ему не было? Потому-то коню цены не было, — За реку-то он броду не спрашивал, Котора река цела верста, А скачет он с берегу на берег. Наехали на старова станишники, По-нашему, русскому, разбойники, Кругом ево, старова, облавили, Хотят ево, старова, ограбити, С душей, с животом ево разлучить хотят. Говорит Илья Муромец Иванович: «А и гой есть вы, братцы станишники! Убить меня, старова, вам не за что, А взяти у старова нечево!». Вы(мал) он из налушна крепкой лук, Винимал он ведь стрелку каленую, Он стреляет не по станишникам, — Стреляет он, старой, по сыру дубу. А спела титивка у туга лука, Станишники с коней попадали, Угодила стрела в сыр кряковистой дуб, Изломала в черенья в ножевыя дуб. От тово-та ведь грому богатырскова, Тово-та станишники испужалися, А и пять оне часов без ума лежат, А и будто ото сна сами пробужаются: А Селма стает, пересемывает, А Спиря стает, то постыривает, А все оне, станишники, бьют челом: «Ты старой казак Илья Муромец! Возьми ты нас в холопство вековечное! Дадим рукописанье служить до веку». Говорит Илья Муромец Иванович: «А и гой есть вы, братцы станишники! Поезжайте от меня во чисто поле, Скажите вы Чу рил у сыну Пленковичу Про старова казака Илью Муромца».

О АТАМАНЕ ФРОЛЕ МИНЕЕВИЧЕ

Приуныли, приутихли (Дважды) на Дону донски да каза[ки] А еицкие, донские (Дважды), запороцкие. А и почем он[и при]уныли? Потому оне приуныли (Дважды) на Дону дон[ски да ка]заки, Ах, что взял у них государь-царь (Дважды).. город Со тремя с темя са малыми с пригородка[ми], А и со славною су Губаньей, с крепким Лютиком. А во славном да во Черкасском во земляном городке А стоит у казаков золотой бунчуг, А на бунчуге стоит чуден золот крест, А перед крестом туто стоит войскавой их атаман, А по именю ли Фрол сын Минеевич. Ко кресту тут собиралися донски казаки, А и донские, гребенские, запоротски хохлачи. Становились молодцы во единой войской круг, Среди круга стоит войсковой атаман, А по именю ли Фрол сын Минеевич. Атаман речи говорил, будто в трубу трубил: «А и вы, братцы казаки, вы яицкие, донски (Дважды), запоротские! Пособите мне, атаману, [в]ы думу думати: Челобитна ли нам писати, государю… подавать? Самому ли мне, атаману, в Москву ехаги? [Пе]ремеръе бы нам взять перед самим трем: [3]але[г]ли пути-дороги за сине море гулять (Дважды) Еще от вора от Васьки от Голицына с детьми, Залегли пути-дороги за сине море, А и не стало нам добычи на синем море И на тихом Дону на Иваныче». И поехал атаман в каменну Москву. Еще будет атаман [в к]аменной Москве, Поклонился государю о праву руку, С[кво]зь слезы он словечко едва выговорил: «Ах ты, свет (н)аш, надежда, благоверны царь, А и грозен судар(ь), Петр Алексеевич! Прикажи нам на Дону чем кормитися: (Дважды) Залегли пути-дорож[ки] за си[н]е море От вора от Васьки от Голицына с детьми, Еще те… дороги увольные». …………………….

О СТЕНЬКЕ РАЗИНЕ

А и по (к)рай было моря синева, (Дважды) А на ус(т)ь(е) Дону тихова, На крутом красном берегу А и стоит крепкой Азов-город (Дважды) Со стеной белокаменной, (Дважды) И со башными наугольными, (Дважды) И со рвами глубокими, (Дважды) С земляными роскатами, (Дважды) И с рогатками железными. Середи Азова-города Тут сто[ит] темна темница.

Словарь устарелых, диалектных и других малопонятных слов, встречающихся в сборнике Кирши Данилова

алтын — денежная единица в 6 денег или в 3 копейки; монета в 3 копейки.

атаман — 1) казачий начальник, предводитель; 2) старшина, выборный начальник ватаги.

бабариха — баба (шуточно). («Добро ты, баба, баба-бабариха, мать Лукерья, сестра Чернава! потом я, дурень, таков не буду», «[Про] дурня», строки 48–53).

баберековый — из баберека (байберек — шелковая ткань, гладкая или с золотыми и серебряными узорами).

баса — краса, красота. («… в передней слуке по тирону по каменю, по дорогу по самоцветному, — а не для-ради мене, молодца, басы, — для-ради богатырские крепости, Царь Саул Леванидович», строки 99—103).

бат — однодеревка, долбленный из одной колоды челн.

башлык (бошлык) — рыболовный, неводной начальник; глава рыболовной артели. (Проси башлыков во Новегороде, их со тремя неводами и с теми людьми со работными, «Садко богатой гость», строки 43–45).

беда, в выражении за беду стало — стало обидно, досадно. (Тут Добрыни за беду стало, будто над ним насмехаются, «Три года Добрынюшка…», строки 24–25).

безвременный — несчастный. (Не я тебе топлю, безвремяннова молодца, топит тебе, молодец, похвальба, твоя пагуба! «Когда было молодцу…», строки 129–132).

безвременье — 1) отсутствие времени, досуга для чего-либо (А втапоры Марине безвременье было, умывалася Марина, снарежалася, «Три года Добрынюшка…», строки 39–40); 2) несчастье, беда; тяжелое время (А стало доброму молодцу безвременье, некто– де молодца не почитает, «Из Крыму…», строки 11–12).