Сборник Поход «Челюскина»

Коллектив авторов

На корме продолжалась работа. Выгрузив все намеченное по плану, мы старались сбросить еще дополнительно то, что могло бы пригодиться. Большинство людей было послано на лед, чтобы оттягивать выгруженные запасы подальше от судна, которое могло бы их увлечь с собой. На пароходе оставалось около 15 человек, в том числе руководители. Сбрасывали груз.

Стало заливать верхнюю пассажирскую палубу, начиная с погруженного носа парохода. Еще минута — и вода сверху, с палубы, хлынула бы на корму. Тогда был отдан приказ: «Все на лед!»

Последними сходили

капитан, начальник экспедиции и завхоз Могилевич — когда вода уже полилась на корму и палубные постройки начали обрушиваться. Придавленный ими и катящимися бочками Могилевич упал и не успел встать. К нашему горю, не было никакой возможности спасти этого прекрасного работника и товарища, так как корабль в несколько секунд затонул, высоко подняв корму, показав на мгновение винт и руль. [290]

Гидрограф П. Хмызников. 13 февраля

Ночь с 12 на 13 февраля…

По верхней палубе к корме идет группа людей. Они закутаны в шубы и полушубки. Впереди высокий человек в длинном до пят тулупе. Я узнаю капитана Воронина.

Группа спускается по трапу и обходит все судно. Люди внимательно всматриваются в лед, они разыскивают трещины около судна.

За последние сутки дрейф шел очень неровно — толчками и временами совсем прекращался. Издали доносился шум торошения льда.

13 февраля.

Около половины второго дня. Я сижу в каюте. Раздается удар — начинается новое сжатие. Иду на палубу. Из кают, не торопясь, выходят челюскинцы. К сжатиям уже привыкли, и они теперь мало тревожат обитателей корабля.

Пурга. Сквозь метель вздымается ледяной вал. Он медленно ползет с хрустящим шумом. Его глухое гудение то замирает, то усиливается. [291]

К валу бегут люди. Маленькие фигурки приближались к ледяной громаде, чтобы отпрянуть назад. Лед ломался под ногами и полз вверх.

На полубаке — Отто Юльевич Шмидт, сотрудники экспедиции, команда, плотники. Сквозь пургу они всматриваются в движущийся вал. Все думают об одном: остановится на этот раз вал или…

Трудно стоять на носу парохода! Хлещет ветер. Снег залепляет глаза. Хочу спрятаться за какой-нибудь выступ и наблюдать за происходящим. А вал продолжает жить, ледяное чудовище надвигается на судно.

Кто-то воскликнул:

— Это не похоже на прежние сжатия! Это серьезнее!

Толчки и удары учащаются. Визг железа. Судно медленно, рывками, нехотя подается назад.

Рывки непрерывны, один за другим… Судно брошено вправо. Треск ломающегося льда у правого борта. Крен. Шум. Грохот…

13 часов 40 минут.

Вахтенный Синцов опускает футшток в льялы, затем он вытаскивает его, быстро протирает мокрую шкалу, опять опускает и вытаскивает.

— Что за чорт, опять вся мокрая, — бормочет Синцов, еще и еще раз повторяя операцию.

Мокрая шкала — значит балластные цистерны полны водой.

Лед остановился. «Челюскин» сломан. Начинается агония корабля.

На судне все зашевелилось. Авральные бригады начинают выгружать с кормы на лед аварийные

запасы продовольствия, теплой одежды и снаряжения. Все было заранее собрано и сложено на ботдеке.

Быстро направляюсь к штурманской рубке. Мимо меня промчался Борис Громов.

— Как дела? — спрашиваю на ходу.

— Рвет борта.

Возвращаюсь в каюту, чтобы собрать научные документы и карты наших работ и наблюдений. Быстро беру записные книжки и журналы. В голове одна мысль: только бы не забыть чего-либо важного! Под руки попадаются разные вещи: бритва, трубка, прочая мелочь — все отбрасываю в сторону. Только бы не забыть важного!

Просматриваю все ящики и шкафы — свои и геодезиста Гаккеля. Пачки журналов и записных книжек складываю в маленький чемодан. Туда же бросаю несколько книг с таблицами для текущих астрономических обсерваций. [292]

Теперь — карты. Развертываю рулоны. Вот планшеты наблюдении над дрейфом. Карты нашего пути от Ленинграда. Кажется — все!

Из инструментов надо взять сейчас самое необходимое — универсальный инструмент, секстан и хронометр. Хронометр заворачиваю в кожаную куртку — куртка тоже может пригодиться. Все переношу в штурманскую рубку. Теперь можно быть спокойным — самое важное и главное из наших с Гаккелем научных работ и инструментов собрано.

В рубке и на мостике также идут сборы инструментов и штурманского имущества. Их завязывают в разноцветные сигнальные флаги. Я завязал наши карты в запасный кормовой флаг.

— Как с судном? — спрашиваю штурмана Бориса Виноградова.

— Безнадежно. Разорван левый борт.

Вынесенные инструменты и научные материалы я спускаю вниз и передаю на лед Гаккелю.

Включаюсь в общую работу. Из рубки по ботдеку таскаем ящики с радиоимуществом и спускаем по трапу вниз. На палубе их принимают и передают на лед.

С судна на лед положены доски, по которым грузы поступают на ледяное поле.

У правого борта судна большое оживление. Взад и вперед снуют люди. На санках и на плечах переносятся ящики и тюки. Вокруг одинокой палатки, поставленной на лед еще раньше для наблюдений, растут холмы выгруженного имущества.

Мне предложили выгружать фанеру.

Я принимаю на палубе подаваемые из трюма Федей Решетниковым листы фанеры. Отбрасываю их к борту. С борта листы бросают на лед.

Редкими толчками «Челюскин» садится носом. При каждом его оседании хрустят и шумят перемещающиеся льдины.

В трюмах журчит вода. Вот она показалась в твиндеке второго номера, откуда Федя Решетников и еще трое ребят подают фанеру. Приходится прекратить выгрузку. Ребята вылезают из трюма наверх, и мы отправляемся на корму.

Проходим мимо вентиляторов. Из них вырываются свист и рев. Это воздух выходит из трюмов, быстро заполняемых водой.

У трапа, на ботдеке, стоят Шмидт и Воронин. Они делают указания. На корме распоряжается Бобров, он расставляет всю рабочую силу. На палубе банки консервов, вывалившиеся из сломанных при выгрузке ящиков. Их подымают и бросают на лед. [293]