Сборник статей и интервью 1995-2000гг.

Кагарлицкий Борис Юльевич

Но, опять же, кто лучше полицейского функционера справится с охраной наворованного имущества? Другое дело, что, может, и он не справится. И между своими продолжаются разборки, и пирог стал слишком маленький, на всех не хватает. А что, разве могло быть иначе?

Березовского не жалко. Да и Гусинский не то чтобы совсем невинная жертва. Ведь дело не в свободе прессы. Власть кремлевская даже и слов таких не понимает. Дело в другом. Березовский и Гусинский сами превратили подвластные им медиаструктуры в мощный пропагандистский инструмент, в орудие борьбы за власть. И победители хотят это оружие иметь надежно в своих руках, иначе стабильности не будет.

Свобода слова может,

конечно, погибнуть, но не в результате преднамеренного убийства кремлевскими злодеями, а как случайная жертва, сраженная шальной пулей в перестрелке между двумя бандформированиями. Может, кстати, и выжить. Ибо критика как таковая пока власть не сильно беспокоит. Отличие ельцинского режима от советского именно в том и состояло, что он научился «репрессивной терпимости». Если у вас есть право голоса, но нет права на что-то повлиять, зачем лишать вас удовольствия опускать бумажки в урны? Если пресса не может контролировать власть, с чего бы власти стремиться контролировать прессу? Режим Путина это тоже усвоил, в этом смысле ельцинская эра продолжается. А потому не пытаются все подряд задавить, а бьют по конкретным целям, устраивают зачистки, спецоперации. Скорее всего и зачищают не тех, и цели выбирают ложные. Но это выяснится лишь задним числом. Уровень компетентности путинской команды по определению не может быть выше уровня ельцинской. Ниже - может. Точно так же, как ельцинская команда, как ни старалась, выше уровня горбачевского ЦК КПСС подняться все равно не могла.

Какой вкус у самого Путина? Интеллигенции кажется, что это вкус страха. Но интеллектуалы ошибаются. Это не Путин страшный. Это они привычно боятся. Легко испугать тех, для кого страх - нормальное состояние души. Впрочем, почему речь только об интеллигенции? Страх - это наша национальная традиция. Просто интеллектуалы, как положено, выражают общую идею.

Но даже если страх перед начальством и есть наша столь трепетно лелеемая и столь долго разыскиваемая национальная идея, эта идея не становится более верной оттого, что является массовой. Прошлый год показал несостоятельность надежд, связанных со сменой главного начальника. Наступающий год покажет необоснованность страхов.

Бояться «нового 1937 года» могут лишь те, кто не знает правду о старом. 1937 год тоже был «разборкой между своими», но тогда «своих» было два-три миллиона. Сейчас «своих» от силы две-три сотни. Советский режим 20-х годов в этом смысле был куда демократичнее нынешнего. Но именно потому и репрессии оказались массовыми. Сейчас нам это не грозит.

Кстати, а почему мы с таким ужасом вспоминаем именно 1937-й, а не, скажем, 1930 год?

Как интеллигенция, попавшая под нож в 1937 году, не заметила массовых расправ над крестьянством за семь лет до того (а может, даже приветствовала эти расправы), так и журналисты либеральных изданий семь лет назад радостно аплодировали, видя, как безоружных людей в Москве косят из пулеметов. Странная особенность людей, поддерживающих государственные репрессии: они начинают осуждать подобную практику только тогда, когда та начинает задевать «своих». Хотя «своих» всегда меньше.

Неудобных власти телеведущих никто не расстреляет, а если их на месяц-другой отлучат от эфира - им же самим это в конечном счете пойдет на пользу. Будет время почитать умные книги. Будет возможность поразмышлять над жизнью. И заниматься они этим будут не в Лефортовской тюрьме или в комнате дворника, как диссиденты предыдущего поколения, а в комфортабельных московских квартирах. За ними не придут, поскольку сама власть забудет о них, как только погаснет экран. Страх перед властью пройдет. Потому что на самом деле боится

именно власть. Сама еще толком не понимая, чего боится.

Что после Путина? Кто? А главное - зачем? У самого Путина нет вкуса, есть только ельцинское послевкусие.

Оскомина будет. Головная боль будет. А удовольствия никакого. И вспомнить нечего.

Безвкусный режим начала 2000-х годов есть завершение политического цикла, начатого перестройкой. Обидно, конечно, но логично. Новый политический цикл еще не начался. Хотя, похоже, ждать осталось не так уж долго.

ЗАГАДКА ФЕДОРОВА

Заиграла музыка. Сенаторы дружно встали. Кто-то от избытка чувств даже запел. Слова складывались привычно: «Союз нерушимый… партия Путина… сила народная…» В этом месте сенатор осекся, споткнувшись о слова «нас к торжеству коммунизма ведет». В самом деле, куда нас ведут-то? Что не к коммунизму, это точно, уже объявлено. Но куда? Пока не сообщили.

Только один человек не присоединился ко всеобщему ликованию, не встал при звуках нового-старого гимна. Это был Николай Федоров, президент Чувашии. Перед этим он старательно доказывал коллегам, что незаконно принимать гимн без слов, еще раньше подавал иск в Конституционный суд, обвиняя Путина в том, что его реформа власти противоречит Основному закону. Осудил он и войну в Чечне - как первую, так и вторую. А теперь, когда все дружно встали, один лишь Федоров помнил, что музыка Александрова пока не является официальным гимном, - закон еще нужно подписать и опубликовать, только после этого он вступает в силу. Следовательно, играли не гимн России, а просто мелодию Александрова. Вставать же под звуки любого марша как-то неприлично - все равно что прямо при жене приводить в дом любовницу.

Двуглавый орел тоже произвел на президента тяжелое впечатление. Византийская птица демонстративно украшена православным крестом. Интересно, как это будет смотреться где-нибудь в Татарии?

Выступления Николая Федорова поставили его в центр общего внимания. В стране чувствуется дефицит оппозиции. На этом фоне единственный открыто бросивший вызов Путину выглядит не то диссидентом, не то донкихотом. Хотя это все же не совсем обычный диссидент, ибо его протестующий голос раздается не с лобного места, а из Дома правительства Чувашии в Чебоксарах.

Сын Чудикас

Николай Федоров родился в чувашском селе Чудикас в 1958 году в семье, где хорошо помнили, как раскулачивали деда.

Окончив русскую школу, Николай Федоров с легкостью поступил на юридический факультет Казанского университета. Тот самый, на котором учился Ленин (тоже, кстати, имевший долю чувашской крови). Когда об этом совпадении напоминают, Федоров немного обижается. Ленина он не любит, а потому напоминает, что Ленина из Казанского университета исключили и оканчивал будущий лидер большевиков уже Петербургский университет. Альма-матер Путина, между прочим.

После аспирантуры в московском Институте государства и права Федоров преподавал в Чебоксарах, потом, на волне демократического подъема 1989 года, избрался в народные депутаты, но не присоединился к Межрегиональной депутатской группе, в которую всем демократам полагалось тогда записываться. Главным его делом в качестве депутата была работа над законом о печати. В ЦК КПСС, прочитав закон, очень расстроились. Секретарь ЦК Вадим Медведев вызывал к себе, объяснял, что страна пока к свободе печати еще не готова. Надо постепенно. Позднее Федоров вспоминал об этом с ностальгией: в администрации Путина так интеллигентно не разговаривают.