Сборник статей и интервью 1995-2000гг.
Шрифт:
Следует отметить, что и за пределами Европы электоральные результаты левых в 90-е годы были впечатляющими. Бразильская Партия трудящихся не пришла к власти, но резко укрепила свои позиции в парламенте и муниципалитетах. В Уругвае, Колумбии, Чили левые тоже укрепили свои позиции. В 14 избирательных кампаниях, состоявшихся в Латинской Америке между 1993-95 годами, левые силы в среднем достигли 25%, что, безусловно, является историческим рекордом континента. Причем показательно, что продвинулись как радикальные, так и умеренные партии. В Южной Африке у власти оказался Африканский Национальный Конгресс в блоке с компартией. Коммунисты победили на выборах в Непале и получили даже предложение сформировать правительство в Индии. Верная принципам маоизма, «марксистская» компартия отказалась возглавить буржуазное правительство.
Однако все эти успехи никоим образом не свидетельствуют о преодолении кризиса социалистического движения. Просто кризис не имеет ничего общего с электоральной слабостью, «исчезновением»
Английский историк Дональд Сассун, получивший в 1997 году Дейчеровскую мемориальную премию за свою историю европейского социализма, отмечает, что у левых исторически были две руководящие идеи - «регулирование» и «сопротивление капитализму"1. В конце 80-х идея регулирования превратилась в общие пожелания, поскольку социалисты ничего не могут противопоставить мощи транснациональных корпораций. Сассун, в целом, разделяет эту точку зрения, хотя легко заметить, что идеологи современных левых слишком часто воспринимают глобализацию не как социально-экономический процесс с конкретными сильными и слабыми сторонами, структурными противоречиями и сложной динамикой, а как наваждение, необратимый перелом, нашествие непонятной и непреодолимой силы. Это же парализовало и их волю к сопротивлению. Однако сопротивление капитализму продолжается. Только из организованного оно стало стихийным, из политического - социальным. Массы оказываются радикальнее идеологов, которые по инерции ссылаются на «консерватизм» масс.
Поразительно, но поведение левых политиков и активистов заставляет подозревать, что мы имеем дело с коллективным неврозом. На правом фланге социал-демократы открыто признаются в том, что чувствуют полное бессилие. А тем временем левые социалисты и коммунисты мечтают стать именно правыми социал-демократами. Им мешает лишь собственное прошлое, которое надо любой ценой преодолеть. Там, где благодаря радикальным лозунгам левые социалисты резко увеличивали число сторонников, они тут же отказывались от собственных идей, надеясь приобрести «респектабельность» и доказать свою безобидность правящим элитам. В итоге, однако, они теряют сторонников, после чего и правящие элиты утрачивают к ним всякий интерес. Так произошло в начале 90-х с левыми социалистическими партиями в Скандинавии. За резким ростом влияния радикальных партий следовал не менее резкий спад, вызванный попытками «сменить имидж» и показать свою «ответственность». В Дании к концу 80-х годов Социалистическая Народная Партия достигла 12% голосов на парламентских выборах, а затем в 1994 году число ее сторонников упало до 7,3%. Стремясь показать свою респектабельность, партия отказалась от принципиальной оппозиции по вопросам европейской интеграции ради участия в «национальном компромиссе». Результат был катастрофическим для партии. Как отмечает датский социолог Нильс Финн Кристиансен, партия «политически разоружилась. Отвергнутая своими избирателями, она потеряла не так уж много членов, но в любом случае уже не является независимой силой, какой она была прежде». Продолжающееся существование партии параллельно с традиционной социал-демократией «в большей степени - результат действия избирательной системы, вопрос стиля или истории, но не результат действительных политических различий"2.
То же самое произошло в Норвегии, где Социалистическая Народная партия в начале 90-х пользовалась поддержкой 12-15% населения. Почувствовав «запах власти», социалисты резко повернули вправо, смягчили свою оппозицию НАТО и Европейскому Союзу, поддержали военное вмешательство Запада в бывшей Югославии. По признанию Финна Густавсена, одного из основателей партии, она движется «к тому, чтобы занять позиции левой социал-демократии», что может привести к «отказу от марксистской культуры"3. Результат: поддержка партии избирателями сократилась до 7,9%.
«Зеленые левые» («Groenlinks») в Голландии добились сенсационного успеха в 1989 году, завоевав 7% голосов. В 1994 году на парламентских выборах получили ровно наполовину меньше. А более правые «зеленые», выступавшие отдельно, вообще смогли набрать лишь 0,16%.
Эти поражения невозможно объяснять «эффектом 1989 года», поскольку как раз в период 1989-92 годов положение левых социалистов оставалось прочным. Спад наступил позднее в результате их собственной политики. Поворот вправо датской Социалистической Народной Партии также не может объясняться и давлением ее социальной базы. После того, как социалисты стали доказывать свою умеренность, разочарованные избиратели обратились к более радикальным группам. В итоге впервые за много лет в парламенте вновь оказались коммунисты, прошедшие в блоке с троцкистами и бывшими маоистами. На выборах 21 сентября 1994 года социал-демократы и социалисты потеряли голоса, а «единый список» левых радикалов добился серьезных успехов, завоевав 6 мандатов. В Голландии на фоне поражения «зеленых левых» крошечная экс-маоистская Социалистическая партия удвоила число сторонников, получив 1,35% голосов. Усилила свои позиции и левоцентристская группа «Демократия 66», которая, в отличие от социал-демократов из Партии Труда, не участвовала в правительственных
Радикальный блок также вошел в парламент в Норвегии. А Партия Центра (бывшие аграрии), выступавшая с жестких позиций против Европейского Союза и Маастрихтского договора, получила в 1993 году 17% голосов, став, по признанию журналистов, «подлинным победителем на этих выборах"4. Нетрудно догадаться, что речь идет о голосах, потерянных социалистами и социал-демократами.
Левая партия Швеции, переживавшая острый кризис в начале 90-х и чуть не потерявшая представительство в парламенте, к середине десятилетия неожиданно удвоила число сторонников. Когда Швеция впервые избирала своих депутатов в Европейский парламент, Левая партия получила 12,92 %. К этому надо добавить 17,22% полученных «зелеными», что свидетельствует о явном недовольстве избирателей «реалистической» политикой вернувшихся к власти социал-демократов. Совокупный прирост «зеленых» и Левой партии составил 18,7%, а потери социал-демократов 17,2%. При этом правые партии, обычно выигрывающие от ослабления социал-демократов, на сей раз тоже теряли голоса. Однако бурный рост влияния Левой партии был вовсе не результатом ее активной борьбы. Совсем наоборот, в партии царили растерянность и неуверенность.
Безусловный успех Партии демократического социализма в Германии 1994-96 годах сопровождался резким обострением разногласий и все более явным стремлением части партии доказать свою умеренность. По данным социологов, «внутренние споры в ПДС (особенно в руководящих кругах)» стали одной из основных причин, по которым рядовые члены покидают партию5.
Возникает ощущение, что левыми овладел инстинкт самоубийства. Левые не могут отказаться от своих традиционных ценностей и не решаются открыто их отстаивать. Эта ситуация классического невроза, неоднократно описанная психоаналитиками применительно к жизни отдельного человека, характерна и для коллективного самосознания европейских левых 90-х годов. Политики боятся собственного успеха и инстинктивно-бессознательно стремятся его уничтожить или свести к минимуму. После 1989 года невроз парализовал их волю к борьбе. Социалисты не верят в либеральную теорию о том, что всякий коллективизм тоталитарен, но они подозревают, что эта теория верна. Трагический опыт русской революции лежит на их сознании слишком тяжелым грузом. Чувство вины за чужие ошибки в сочетании с ощущением бессилия - вот основы невроза левых. На практике все сводится к постоянному самообличению, непрерывным покаяниям и обещаниям «исправиться».
Нет никаких сомнений, что левым есть за что себя винить. Но двигаться вперед, постоянно рассуждая об ошибках прошлого, просто невозможно, тем более что таким образом выбрасывается за борт и тот огромный политический и моральный капитал, который был нажит социалистическими левыми за сто лет современной истории. И то, что люди продолжают голосовать за левые партии, является свидетельством того, насколько по-прежнему ценен этот моральный капитал.
Между тем, объективный спрос на левые идеи и политику растет повсюду в Европе на протяжении 90-х годов. Победа капитализма в Восточной Европе, казавшаяся совершенно бесспорной в начале 90-х, к концу десятилетия стала вызывать сомнения. Запад пережил массовые выступления трудящихся, а в странах Третьего мира недовольство сложившимся порядком привело к насилию. Показательно, что в России 2-3 года спустя после торжественных похорон социализма эта идея снова оказалась в моде. Буквально каждый либеральный интеллектуал считал своим долгом высказать свое видение перспектив социалистической идеи, а партии, именующие себя «социалистическими», стали расти как грибы.
Антикапиталистических выступления 90-х годов в принципе невозможно объяснить деятельностью социалистических агитаторов. В большинстве стран, где имели место массовые протесты, они произошли не благодаря, а скорее вопреки деятельности политических организаций левых сил, призывавших к умеренности и подчеркивавших неизбежность «рыночных ограничений».
В конце ХХ века перед левыми во всех странах с новой остротой встает, ранее, казалось, давно решенный вопрос об их «исторической миссии» и об их роли в обществе. Показательно, что дискуссия эта охватывает представителей общественных наук в самых разных странах, от России и Польши до Англии и Италии.
Идеолог Горбачев-фонда Юрий Красин пишет, что социализм есть «некий вектор развития многообразных общественных движений, тяготеющих к ценностям социальной справедливости"6. По его мнению, суть социализма выражена «в понятиях гуманности, справедливости, честности"7. Разумеется, служение этим ценностям требует, чтобы политическая энергия была направлена «не в привычное для нашей истории, но бесперспективное русло революционного радикализма, а в русло эволюционного реформаторства"8. Отметим, между делом, что реформаторство в принципе не может быть эволюционным. Сама потребность в реформах (т.е. преобразованиях, сколь бы умеренными они ни были) возникает лишь тогда, когда общество в своей «естественной» эволюции не может решить возникающие перед ним проблемы. Эволюционное развитие есть принцип консерватизма, который вовсе не отрицает постепенных и «естественных» перемен. Реформизм (если, конечно, относиться к нему серьезно) методологически совместим с революционностью, но с идеологией «естественной эволюции» - никогда.