Коботу уже некуда было смотреть, и он со страданием взглянул на Пужатого. Тот сидел весь красный и тяжело дышал.
– - Александр Степанович, я думаю, пора, наконец... начал Илья.
– - Кобот, что вы делали сегодня ночью? – перебил его Пужатый.
– - Я... Что?... Спал... Ночевал...
– - Где? Адрес?
– - Да причем тут... На работе... То есть у сослужив ца...
– - Интересная у вас работа, я замечаю... Адрес, я спра шиваю!
Илья Давидович понял, что лучше не выламываться, а спо койно отвечать на вопросы, чтобы Пужатый перебесился, понял, что неправ и отстал. Однако адреса сослуживца действительно невозможно было вспомнить теперь, в таком лихорадочном сос тоянии.
– - Не помню точно сейчас. Я завтра могу показать, я завтра спросить могу.
– - Значит, где были ночью, не помним? Или, может быть, не хотим вспомнить?
Жилы на шее Пужатого надулись и мерцали. Он встал, оки нул комнату внимательным взглядом и, хлопнув дверью, вышел. Илья застонал, вскочил, стал метаться, подбежал к двери однако не совсем, чтобы не было вида, что он подслушивает, замер. Через некоторое время раздался звонок - пришел Васи лий, принес вермуту, плясал, напевал что-то восточное. Федор внушительно выговаривал ему, что портвейн пантейшнее верму та. Неожиданно раздался властный голос Пужатого:
– - Ну шуметь! Передвигаться осторожно! В квартире - Ко бот!
Поздно вечером, когда
все уже утихли, Илья на цыпочках пошел по коридору в туалет, с опаской прислушиваясь на каж дом шагу. Нащупав дверь, он медленно, чтобы не скрипела, от крыл ее, вошел и стал тихо-тихо закрывать. Раздался грохот, в коридоре вспыхнул свет. Пужатый схватил уже почти закрытую дверь и рванул на себя с пронзительным криком:
– - Стой, гад! Теперь не уйдешь!
Илья до крови вцепился в ручку, однако дверь неотврати мо распахивалась. Кобот затравленно вскрикнул и закрыл голо ву руками.
Пужатый с полминуты постоял в дверях, грозный, как па мятник, и, ничего не сказав, быстро прошел в свою комнату, оставив после себя тяжелый запах винного перегара.
Часа через три, когда Кобот уже стал задремывать на ди ване, куда он прилег, не раздеваясь, в коридоре послышался резкий не приглушенный стук сапог. Прямо в ушах заскрипело страшное шуршание и потом голос из громкоговорителя:
– - Внимание, Кобот! Вы окружены! Всякое сопротивление бесполезно! Выходите и сдавайтесь!
Илья до боли вытаращил глаза и вцепился зубами в руку, больно укусив ее.
– - Повторяю, Кобот! Всякое сопротивление бесполезно! Выходите и сдавайтесь!
Снова напряженное, выжидающее шуршание. Хлопнула дверь, и потом голос Максима:
– - А вот ты поори у меня, говно! Хватит, один засранец по ночам орет, еще второй нашелся!
– - Всем оставаться в помещениях! – ответил Пужатый в громкоговоритель.
– - Я тебе, жопа, покажу помещение!
В коридоре некоторое время ходили, зажигали и тушили свет - Кобот был почти в беспамятстве. Он рванул на груди рубаху и откинулся на спинку, тяжело дыша.
Под утро Илья Давидович забылся тяжелым неспокойным сном. Часто просыпаясь, он тут же забывал кошмарные сновиде ния, так как действительность казалась еще хуже, гаже и не понятнее. От малейшего шороха он просыпался, и, вытягивая шею, сонно таращился во все стороны.
Когда в комнате стало светать, когда невнятные кубы ме бели стали оформляться, хотя непонятно во что, дверь резко разпахнулась, и из проема послышался голос Пужатого:
– - Ни с места! При малейшем движении стреляю! Руки вверх!
Черная фигура вынырнула из темноты и метнулась к выклю чателю. Кобот пружиной распрямился, одним движением снял предохранитель и нажал курок.
Бахнул выстрел, и черная фигура шлепнулась на пол.
Забегали в коридоре. Максим включил свет. Перевернули на спину Пужатого. Прямо против сердца на синей форме расп лывалось страшное пятно крови. Кобот забился в угол дивана, поминутно разглядывая руки и шаря под собой.
Все, как обалделые, смотрели на грузный нелепый труп.
ЭПИЛОГ
Непостижимая гибель Пужатого поразила всех обитателей квартиры. Кобот целыми днями приставал к Максиму и Федору, верят ли они, что это не он убил Пужатого. Хотелось верить, хотя вроде больше некому. Но не мог же убить Кобот, сроду не державший в руках никакого оружия, да и вообще...
Илью не забрали. Почему - неизвестно. Не забрали - и все... Замяли.
Петр, ученик Максими, совсем, кажется, решил, что его разыгрывают. Он назвал Илью Давидовича "наш Ринальдо Риналь дини" и сочинил про него стишки: Кобот бренчит кандалами Ведут по этапу его. Он утром, не мывшись, в пижаме Соседа убил своего. Про вольную жизнь вспоминая, Идет он, судьбину кляня. Идет он в слезах и хромает. Идет, кандалами звеня.
Недолго Петр так веселился - прослушав стишок, Максим всадил ему затрещину и сказал:
– - И ты доиграться хочешь, жопа?
Г О С Т И
(разговор)
(Комната Петра, ученика Максима. Большой стол, шкаф, наполненный книгами - ничего книги, но отвратительно затре паны, а многие с библиотечными штампами. Полуразобранный магнитофон. Всякие вещи. Под кроватью вместо одной из ножек лежит стопка журналов и книг, а ножка валяется тут же, ря дом. В комнате отностительно чисто, на столе стоят три бу тылки портвейна, хлеб - видно, что Петр ждет гостей.
Петр с книгой сидит за столом. Смотрит на часы, затем берет со стола бутылку, открывает, наливает полстакана, мед ленно пьет. Слышен звонок.
Петр быстро допивает налитое, наливает еще столько же и тоже выпивает, очевидно, для храбрости. Слышно, что в кори доре открывается входная дверь.) ПЕТР (поперхнувшись, кричит): Это ко мне!
(Убегает, возвращается с гостями. Это Василий, ученик Федора; Алексей Житой, крепкий парень; Мотин, непризанный художник; Вовик, весь слабый, только челюсти крепкие от час того стыдливого сжимания; Самойлов). ЖИТОЙ: Смотри, он уже начал! Мужики, давай, давай по штраф ной! (Достает из своего портфеля две бутылки портвейна, более де шевого, нежели стоящий на столе.) ВАСИЛИЙ: Погоди, дай закусь какую-нибудь сделаем. Я не жрал с утра. ЖИТОЙ: Ой, вот до чего я это не люблю, когда начинают туда- сюда... Вовик, колбаса у тебя есть? (Вовик достает из сумки с надписью "Демис Руссос" колбасу и две бутылки вермута, разумеется не итальянского.) ПЕТР: А какого ты ляда вермут покупаешь, когда в магазине портвейн есть? ВОВИК: Не хватило на два портвейна. ПЕТР: Я этой травиловкой себе желудок испортил. (Петр раскладывает колбасу, хлеб, приносит с кухни вареную картошку. Василий достает из шкафа стопари. Все садятся, один Самойлов стоит, засунув руки в карманы и с ироническим видом смотрит на центр стола. Житой разливает портвейн. Все со словами "ну, ладно", "ну, давай" выпивают и закусывают; Самойлов вертит в руках стопарь, несмешливо разглядывает его). ВАСИЛИЙ: Садись, что ты стоишь, как Медный Всадник. (Самойлов садится, снисходительно улыбаясь). ЖИТОЙ: Давайте сразу, еще по одной, чтобы почувствовать. (Разливает. Почти все выпивают. Василий пьет залпом, как это обычно делает Федор, Петр же, напротив, отопьет, поставит и снова отопьет, как Максим). ВАСИЛИЙ (Мотину): Чего ты? Не напрягайся, расслабься. МОТИН: Да ну на фиг... Я после работы этой вообще ничего де лать не могу. А удивляются, что мы пьем... Мало еще пьем! ЖИТОЙ: Верно! (Разливает еще по одной). ВАСИЛИЙ: То, что мы пьем - есть выражение философского бе шенства. САМОЙЛОВ: Потому и пьем, что пока пьяные - похмелье не так мучает. МОТИН: Я после этой работы вымотан совершенно, куда там еще картины писать - уже год не могу. Возьму кисть в руку, а краски выдавливать неохота, такая тоска берет - что я за час, измотанный нарисую? ВОВИК: А в воскресенье? МОТИН (в сильном раздражении): А восстанавливать рабочую си лу надо в воскресенье? Впереди неделю пахать, как Карло! А в квартире убраться? А с сыном погулять - надо? В магазин надо? ПЕТР: Каждый живет так, как того за... МОТИН (перебивает): Вон Андрей Белый пишет, что мол, Блок, хотя и не был с ним в приятельских отношениях, прислал тыся чу рублей, и он мог полгода без нужды заниматься антропосо фией. Антропософией, а? Вот, гады, жили! (Залпом выпивает). Да избавьте меня на полгода от этой каторги, я вам такую ан тропософию покажу!... ЖИТОЙ: А вон
эти ваши, как их... Максим с Федором - вроде не работают, а, Петр? ПЕТР: Не работают. МОТИН (зло): Как так? ПЕТР: Да вот так... Как-то. ВОВИК: Давно? ПЕТР: Не знаю даже... Василий, ты не знаешь? (Василий мотает головой). САМОЙЛОВ: А чем они занимаются? МОТИН: Да ничем! Пьют! Какого лешего вы с ними возитесь - не понимаю. Алкаши натуральные. ЖИТОЙ: Это все ладно, а вот давайте выпьем! (Разливает). МОТИН: Это что за колбаса? ВОВИК: Докторская. ВАСИЛИЙ: Нет, с Максимом и Федором не так просто... МОТИН (перебивает): Да ладно... Видел я ваших Максима и Фе дора, хватит. Алканавты натуральные. ЖИТОЙ: Слушайте, а что там, я слышал, убили кого-то? (В это время Самойлов включает магнитофон. Слышен плохо за писанный "Караван" Эллингтона.) МОТИН: Выруби. САМОЙЛОВ: А может, поставим чего-нибудь? Петр, у тебя битлы есть? ПЕТР: Нет, сейчас нет. Пусть это будет, убавь звук. САМОЙЛОВ: А что это? ЖИТОЙ (Вовику): Ты будешь допивать или нет? Видишь, все тебя ждем! ПЕТР: Эллингтон. ЖИТОЙ: Ну, я вермут открываю. Вы как? ВАСИЛИЙ: Давай. САМОЙЛОВ: Нет, не надо Эллингтона. ВАСИЛИЙ: Оставь Эллингтона, говорю! (Житой разливает). ВОВИК: Так кого убили-то? ПЕТР (взглянув на Василия): Сосед там у них был, у Максима с Федором, милиционер. Его и убили. ЖИТОЙ: Кто? ПЕТР: Неизвестно. ЖИТОЙ: Как? Не нашли? Его где убили? ПЕТР (с неохотой): Да там убили, дома. ЖИТОЙ: Во дали! А кто там еще живет в квартире? ПЕТР: Да один там... Кобот. ЖИТОЙ: Может, он и убил? Где там этого милиционера убили? Чем? ПЕТР: Застрелили... В комнате этого самого Кобота. ЖИТОЙ: А Кобота забрали? ПЕТР: Нет. ЖИТОЙ: Тут надо выпить. (Разливает). ВАСИЛИЙ: Да нет, так просто не рассказать. Мы с Петром этого милиционера и не знали, я так видал пару раз на кухне. Ну ясно, что это такой человек, считающий себя вправе судить другого. Такие как раз приманка для дьявола - не он убьет, так его убьют. Просто рано или поздно нужно быть заранее го товым... Как стихийное бедствие. То есть не в том дело, что он просто подвернулся... САМОЙЛОВ: Да, кто убил-то? ВАСИЛИЙ: В том-то и дело, что вроде, Кобот, а вроде и нет. Просто Кобот на какое-то время полностью подчинился от стра ха силам зла, стал их совершенным проводником. ЖИТОЙ: Не понял. ВАСИЛИЙ: Ну, так было, что милиционер в чем-то подозревал Кобота - допытывал, допытывал... ЖИТОЙ: И Кобот его, значит... ВАСИЛИЙ: Нет. Как бы это обВяснить... Ну вот знаешь, если человеку каждый день говорить, что он свинья, то он действи тельно станет свиньей. Просто сам в это поверит. Есть такой догмат в ламаизме, что мир - не реальность, а совокупность представлений о мире, то есть если все люди закроют глаза и представять себе небо не голубым, а, например, красным, оно действительно станет красным. (Самойлов иронически всех оглядывает, подняв одну бровь выше другой. Житой мается.) МОТИН: Слушайте, а может быть хватит, а? ВАСИЛИЙ: Сейчас. Так вот Пужатый был до того уверен, что Ко бот - преступник, так его замотал, что Кобот совсем запутал ся и поверил. ЖИТОЙ: И кокнул? ВАСИЛИЙ: Да нет же! Не совсем... Просто Пужатый выдумал, создал беса, который его же и убил. САМОЙЛОВ: У попа была собака, Поп ее любил. Она сВела кусок мяса, Поп ее убил. (Василий с тоской дергает плечами. Пьет) ВОВИК: А это тоже Эллингтон? (Петр кивает). ВАСИЛИЙ: Кобот не убивал! Он, может, вообще спал в это вре мя; но каждая злая мысль - это бес, который... ПЕТР (перебивает): Не в том дело, Василий. Я сначала совсем не поверил, что Пужатого убили, тем более, что Кобот убил, написал стишок... ВАСИЛИЙ: Ну? ПЕТР: А Максим мне сказал - я точно запомнил - "И ты доиг раться хочешь?" ЖИТОЙ: А пока выпьем! (разливает). ПЕТР: Понимаешь, что он этим хотел сказать? Что такой чело век, как Кобот, именно простой, без всякого отличия человек, мещанин - к такому-то как раз лучше не подступать, с таким шутки плохи, у такого неведомые ресурсы. Именно такие, неза метные и определяют твою судьбу - не ты ли, Мотин, жаловал ся? МОТИН: Слушай, хватит... ПЕТР: Максим так и сказал - мол, оставь его, доиграешься. САМОЙЛОВ: Я не понимаю, что это ты так ссылаешься на этого Максима, будто на учителя? МОТИН: Как дети малые - что Петр, что Василий! Носятся, как с писаной торбой, с этими алкашами, носятся... ПЕТР: Но они действительно нам что-то... Кое-чему научили... САМОЙЛОВ: Чему? ПЕТР: Так конкретно трудно сказать. Ну, ты читал о дзене? МОТИН: Знаю, я ж тебе "Введение в дзен-буддизм" давал! ПЕТР: А ты находишь, что Максим и Федор часто себя ведут как бы... МОТИН: По дзену? (Все, даже не слыхавшие о дзен-буддизме, смеются. Василий улыбается). ПЕТР: А что? ЖИТОЙ: А то, что нам пора выпить! (Разливает). МОТИН: (Самойлову): Сделай погромче. Или это тоже Эллингтон? ПЕТР: Да. Нет, не делай громче, погоди. Я такой случай расс кажу. У дома, где Максим с Федором живут, лежит пень, такой круглый, и Федор, проходя мимо, каждый раз говорил: - Во! Калабаха! Я однажды ему - Что ты всякий раз это говоришь? Я давно знаю, что это калабаха. И тогда Максим - он с нами шел, показывает мне кулак и говорит: - А это видел? (Все смеются). МОТИН: Все? ПЕТР: Да, все. (Всеобщий смех). МОТИН: (разводит руками с уважительной гримасой): Да, это не для слабонервных... ПЕТР: А чего ржать? (Смех, было утихший, усиливается). ПЕТР: Эх!... ЖИТОЙ: Ну, я так скажу; год не пей, а тут сам Бог велел! (разливает). ПЕТР: Так что по-вашему хотел сказать Максим этой фразой? Перестаньте ржать, дослушайте! Он хотел сказать, что хотя я много раз, к примеру, видел кулак Максима, он может явиться совсем в другом качестве, да каждый раз и является. Так и каждый предмет в мире, каждое явление, сколь бы ни было оно привычно, должно приковывать наше внимание неослабно; ведь все может измениться, все меняется - а мы в плену догматиз ма. Это внимание ко всему и выражал Федор, так неотвязчиво на первый взгляд обращающий внимание на калабаху. Он вновь и вновь постигал ее. (Пауза). САМОЙЛОВ: Это, что называется, высосано из пальца. ВОВИК: Нет, это все, конечно, интересно, но вряд ли Максим это имел ввиду, когда показывал кулак. ВАСИЛИЙ: Каждому свое. То есть, каждый понимает, как ему да но. МОТИН (зло): Ой! Ой! Ой! ПЕТР: Да, но не в этом дело. Что значит, не имел в виду? Максим и Федор, конечно, все делают интуитивно... МОТИН: Прошу, хватит! ВОВИК: Нет, дай досказать-то! ПЕТР: ...но они тоже все-таки понимают, что делают. Вот дру гой случай. Я заметил, однажды, что Федор, отстояв очередь у ларька, пиво не берет, а отходит. ЖИТОЙ (пораженный): Зачем? ПЕТР: Вот я и спросил: зачем? Тем более, что потом Федор снова встает в очередь. И тогда Федор мне ответил: "Чтобы творение осталось в вечности, не нужно доводить его до кон ца." (Ухмылки). САМОЙЛОВ: Ну, это вообще идиотизм. ЖИТОЙ: Я что-то не врубился. Давайте выпьем! (разливает). ПЕТР: Ну, эту фразу - чтобы творение осталось в вечности, не нужно доводить до конца - я ему сам когда-то говорил. Извес тный принцип, восточный. В Китае, например, когда, строили даже императорский дворец, один угол оставляли не достроен ным. Так и здесь. Федор, прямо говоря, человек не очень ум ный, не слишком большой - где ему исполнить этот принцип? Только так, на таком уровне. Он дает понять, что и в мелочах необходимы высокие принципы. Это самое трудное... Конечно, здесь оно выглядит юмористически, но этим тем более очевид но. Можно сказать, что он совсем неправильно этот принцип применил - одно дело не довести творение до конца, прервать где-то вблизи совершенства, а другое дело вообще его не на чать, остановиться на подготовительном этапе, - стоянии в очереди. Этим он просто иронизирует надо мной, говорит, что не за всякий принцип и не всегда следует хвататься.