Сборников рассказов советских писателей
Шрифт:
И эти ее слова слышали гости. Но вновь загремела музыка, и все кинулись в пляс.
— Не надо, Томка, ничего не надо. Эх, Томка, Томка! — плакал и бормотал по-русски Эйти.
— Любовь ничего не боится, запомни! — кричала Томико, пересиливая звонким голосом шум музыки: ее возмущало, что эти двое, обретя взаимную любовь — золотистого оленя, которого держали за рога с двух сторон, стоят сейчас перед закрытыми воротами судьбы. Стучать, стучать, пока не откроются, — просто разрешала она эту задачу.
Не было бы никакой цены любви, как синей стекляшке на берегу моря, если так легко можно отказаться от нее. И не было предела обиде и мукам, терзавшим Томико в
Настали теплые дни раннего лета, земля и деревья оделись нежной плотью зелени. Невеста Моря снова ходила на морской промысел. Давно уже у нее поубавилось забот: с тех пор, как дети стали сами себя кормить, она уже перестала продавать брагу, но море свое не бросила, хотя и в этом никакой нужды больше не было. Как и в прежние годы, в любую погоду уходила она из дому с большим рюкзаком за плечами. В последнее время Невеста Моря обзавелась подругой, с ней вместе они теперь и обшаривали прибрежные отмели, собирая что случай пошлет. Подруга эта была старая девушка Чен, курившая табак, одинокая вековуха с печальной виноватой улыбкой на огромном бледном лице. И в сумерки обе старые охотницы вместе возвращались домой, шаркая тапочками по дощатому тротуару, вытягивая вперед шеи под тяжестью мокрых рюкзаков, набитых твердыми, как камни, морскими раковинами.
В эти дни облетела городок весть: отмучилась наконец больная сестра Эйти. Случилось это, когда он был на работе в вечерней смене.
Пришла смерть к человеку, который уже не мог жить на свете. Сестре суждено было умереть, чтобы брат ее смог получить свое счастье, — это было ясно каждому. Но по городу поползли темные слухи о том, что в это дело вмешалась не только судьба, таящая в себе неумолимые законы.
Прошло три месяца, и Ако стала женой Эйти. А спустя год она родила ему сына.
К этому времени вернулся из заключения муж Невесты Моря, высокий человек с длинной прямой спиной, со сверкающей прядью седины через всю голову. Возвращение его совпало со свадьбой сына — Коля тоже обзавелся женой и получил отдельную квартиру в том же барачном доме, где жил всегда. Приехала из Холмска одна из старших дочерей Невесты Моря, поселилась с мужем и детьми пока что у родителей. И получилось так, что с возвращением отца вокруг него сразу же сплотилась большая крепкая семья.
Отец же был сурово молчалив, держался отчужденно, после работы любил уходить в дальнюю комнату и сидеть там в одиночестве, не зажигая света и куря одну папиросу за другой. Накурившись, он тихо укладывался на твердый пол, подложив под голову набитый опилками подушечный валик, и засыпал возле пепельницы. Какая-нибудь из дочерей бесшумно входила в комнату и укрывала спящего отца одеялом.
Возвращение мужа как бы совсем не изменило жизни Невесты Моря: по-прежнему она летом спала в сарае, в чистенькой клетушке, где на коричневой от времени дощатой стене висели мотки вяленой морской капусты и гирлянды сушеной рыбы, как и всегда вставала она на рассвете и уходила на свое соленое море, не заботясь больше о доме. Давно уже она вся высохла, стала легкой и маленькой, как корюшка, и ее взрослые дочери поражались, как может она таскать такие рюкзаки — вдвое тяжелее, чем сама. С мужем она редко виделась. Он устроился дежурным электриком в кочегарку и после работы, когда она приходила с лова, уже спал или сидел в одиночестве на дальней половине квартиры. Он был все еще полон сил и не утратил тяжелой, внушительной красоты. А лицо Невесты Моря, когда-то прелестное, точеное, теперь было иссечено вдоль и поперек глубокими старушечьими морщинами.
Но иногда им приходилось-таки
В такие минуты, если рядом находилась Томико, всех поражало сходство матери и дочери — изо всех дочерей Томико единственная пошла в нее ростом и сложением, остальные были женщины крупные и статные, в отца. И ей одной было дано унаследовать от матери ту злую бесславную участь, когда вдовеют при живом муже.
Это сходство с матерью особенно усилилось за последний год, потому что худоба изящной Томико как-то незаметно перешла в унылую худосочность. Лицо ее стало с кулачок, темные глаза все чаще загорались огнем неистовства и гнева. Гнев сотрясал ее, как сотрясает дрожь рассвирепевшую рычащую кошку, и когда Томико ругалась с кем-нибудь во дворе, мать скорее-скорее пробегала мимо. Неистовство, отчаяние и что-то еще тайное глодало Томико, и даже средь застолья, в кругу друзей, когда пела она сильно, красиво, — ни в одном движении, ни в одной ее песне не было радости. Так и застывала она во время пиршества с жалким и беспомощным оскалом веселья на лице, аккуратно стучала вилкой по столу в лад песне. И несмотря на ее красоту, все еще яркую и жгучую, молодежь опасливо обходила Томико стороной.
Не радовала Невесту Моря и младшая Ако. С ребенком на руках, небрежно одетая, она целыми днями торчала в доме матери, не заботясь о своем собственном, и часто оставалась ночевать, когда Эйти у себя напивался и буйствовал. Он снова стал драться с кем попало, днями пропадать на море, уплывая порой на много часов от берега, бросив на песке одежду. Однажды ночью он выгнал Ако из дома и заперся с ребенком, а прибежавшая на помощь Томико барабанила кулаком по окну и кричала:
— Эй, трус, баба! Выходи сюда, зарежь меня ножом! Чего там спрятался? Отдай ребенка, поганец, ребенка надо кормить!
Дурной и беспамятный во хмелю, Эйти почему-то очень боялся маленькой Томико и всегда отступал перед ней. А матери было страшно, что когда-нибудь он опомнится и ударит Томико кулаком в лицо…
Нет, не было ей счастья и успокоения от детей и не понимала она их дел. Старшая дочь, приехавшая из Холмска с мужем-фотографом и детьми, купила здесь дом и забрала у нее все деньги, а отделалась потом пустяками: какой-то шерстяной одежкой, швейной машинкой, на которой нельзя шить.
И она говорила своей подруге, с которой втайне от всех обменялась клятвою, что они будут вечными сестрами:
— Скажите, сестра Чен, для чего нам небо дает детей?
Никогда не имевшая ни мужа, ни детей, Чен отвечала на то, жалобно улыбаясь:
— Для божественной радости, полагаю, сестрица.
— Нет, вы ошибаетесь, хотя слова ваши высоки, как снежные горы, — возражала Невеста Моря, покачивая головой. — Для того дети, чтобы мы еще крепче запутывались в сетях судьбы.
— Я не могу судить верно о таких вещах, уж вы простите меня, глупую, — смиренно оправдывалась старая Чен и поскорее закуривала папиросу.