Сцены из жизни Максима Грека

Александропулос Мицос

— И я думаю то же, — кивнул великий князь. — Поэтому пусть он не плывет по Дону, отправьте его прямо в Кафу… — После некоторого раздумья он продолжал: — Скиндер — лиходей и поганец. Видел я, как потемнели от гнева его глаза. Такая же темная у него душа. И как прежде предал он свою веру и народ свой, так и теперь готов выдать нам султана и нас — султану. Ах, проклятый! Пусть Сулейман-султан больше не присылает его сюда. — Он внимательно посмотрел на своих дьяков. — Но сейчас я думаю, почему заговорил он о греческих монахах. Максиме и Савве? Кто его подучил? Сами они просили покровительства у султана или как-то иначе о них проведали?

Дьяки молчали. Они понимали, что Василий не случайно спросил о греческих монахах. И знали, что он желает услышать вполне определенный, угодный ему ответ. Набравшись наконец смелости, Карпов сказал:

— Думаю,

государь, подлый Марк подучил его. Сами монахи тут ни при чем. Хитрец Скиндер прослышал о них от Марка и пользуется этим, чтобы сеять раздор.

Василий молча и равнодушно выслушал Карпова. Потом взгляд его остановился на Шигоне.

— Но нет у нас доверия и к самим монахам. Как знать?.. — сказал Шигона. — Мне говорили, что в келье у Саввы нашли посольские грамоты. Как они попали туда?

— Сударь, — обратился к Шигоне Карпов, — разве тебе неизвестно, зачем держим мы здесь архимандрита Савву? Мы даем ему грамоты, а он переводит их с нашего языка на греческий, сербский и турецкий. А иной раз с этих языков, кои знает он превосходно, делает перевод на наш язык. — И он посмотрел на Путятина.

— Да, именно так, — подтвердил тот.

Опять наступило молчание.

— Хорошо, коль монахи не вмешиваются во что не следует, — чуть погодя в задумчивости проговорил великий князь. — Но надобно узнать, те ли это грамоты, что Савва получает из Посольского приказа, или держит он у себя в келье иные. — И, подумав немного, спросил: — И у Максима нашли грамоты?

— Нет, государь, — ответили дьяки, а Иван Шигона прибавил:

— Впрочем, мы, государь, не искали.

— Пусть Скиндер сегодня же уезжает, — покачав головой, сказал под конец великий князь. — И пусть едет через Кафу. А на его вопрос, как подобает Сулейману-султану писать грамоты, вот мой ответ…

Сев на скамью, Карпов записал наказ великого князя:

«Государь твой Сулейман-султан писал нашему государю не так, как подобает, и не так, как писал нашему государю отец его султан Селим-шах. Прежде султан Селим-шах писал нашему государю и называл его «братом», а теперь Сулейман-султан в грамотах своих не называет его «братом». И это находит государь наш непригожим».

НОЧЬ В КНЯЖЕСТВЕ

I. Великий князь Василий

Под вечер великий князь Василий увидел княжну Елену. Увидел ее тайком, так, чтоб она об этом не знала. Говорили, будто в первый раз он встретился с ней три года назад, в дождливый день, когда во время охоты выехал со своей свитой к усадьбе Глинских. Изящные манеры и редкая красота княжны очаровали его. Прекрасная Елена была умна, воспитана наставницами и наставниками, привезенными для нее из европейских королевств, из немецких и польских земель. Такого образования не получила ни одна другая девушка во всем княжестве. Краса ее, а также изысканное приятное обхождение — большая редкость в Московии — точно колдовское зелье, глубоко запали в душу Василия. Он возжелал ее страстно. В измученном сердце вспыхнул огонь, какого не привелось ему изведать и в юношеские годы. Прослышал он, будто там, в лесном краю, где выросла Елена, выезжает она вместе с братьями, облаченная в мужское платье, и те, кому доводилось увидеть ее, оставались в плену ее прелестей. Вот уже три года, как лучистые глаза Елены, точно диковинные драгоценные камни, освещали сокровенные мысли великого князя, потрясали ослепительными вспышками. Так далеко зашла его страсть, что государь не сознавал уже, где корень его терзаний: то ли думал он о княжне, поскольку другая женщина должна была занять место бездетной княгини, то ли решение заточить Соломонию в монастырь созрело потому, что так сильно желал он Елену Глинскую. А тоска разрасталась: тревожился Василий, как бы промедление не обернулось бедой, как бы не потерять ему Елену. Ведь она вступила в самую пору, бутон раскрылся, долго ли ждать ей замужества? Да и сам Василий не первой молодости, ему уже сорок пять, чего же еще ждать, коли желаешь ввести в свои покои молодую и прекрасную женщину?

Конечно, он мог бы одним словом положить конец своим мучениям: Соломонию — в келью, Елену — к себе в опочивальню. Нетрудное это было дело. В конце концов, он здесь государь, нежная роза распустилась в его саду. Однако неизъяснимый страх время от времени одолевал душу Василия. Церковь не на

его стороне. Митрополит Варлаам, выживший из ума старик, ничего не смысливший в делах государства, не соглашался отправить Соломонию в монастырь. Да и патриарх Иерусалимский, проведав о намерениях Василия, предупредил его, что православная церковь не благословит такого шага. Что касается монахов, то часть их осуждала второй брак, а другая одобряла его, но этих, последних, Василий не почитал истинными монахами: не божьи они люди, княжеские. Что скажет, то и сделают. Опять же монахов и попов он постепенно сумел бы усмирить — не так уж трудно это для сильного князя, который крепко держит в руках свое государство. Подлинный страх внушало Василию другое.

Дважды являлись ему страшные знамения. Едва сместил он Варлаама, чтобы поставить митрополитом Даниила и поскорей осуществить свой замысел, как в одном из окраинных его владений, в Пскове, начался страшный мор. Неведомо почему люди умирали прямо на улицах — точно мухи. Тысячи душ уносила смерть, пошли беспорядки, люди князя бежали — кто как мог. Впереди — страх, позади — смерть, все полетело прахом, и беда отступила только тогда, когда в Москве сам великий князь и епископы принялись денно и нощно в слезах служить молебны в Успенском соборе и поспешили послать в Псков святую воду, чтоб окропить людей и дома. Только тогда мор отступил. Целый год не осмеливался Василий поставить Даниила митрополитом. Наконец решился. И вскоре после посвящения призвал Даниила и велел изыскать способ — как им отослать Соломонию в монастырь. Однако как раз в те дни, когда они с Даниилом раздумывали над этим, вновь вспыхнул мор в далеком Пскове. И снова служили молебны, снова послали святую воду, и беда пока приутихла.

Эти знамения, долетевший до его ушей ропот монахов, предупреждения патриархов, грозное письмо отцов Святой Горы сеяли страх в душе Василия. Святогорцы писали, что княгиня неповинна в бездетности, как неповинна была и бездетная Сарра. Такова воля господня, и не следует князю идти ей наперекор. Если бы господь захотел, то Соломония родила бы, как родила Сарра, будучи уже старухой за девяносто лет. Если же господь не желает ему потомства, то на какой бы женщине ни женился Василий, наследников ему не обрести. Обретет он только грехи. И дорого заплатит за них и он сам, и его княжество.

Страх, как бы гнев божий не помешал ему обрести наследников и во втором браке, ввергал Василия в сомнения. Три года силился он побороть их в себе и ощущал теперь страшную усталость. Бессонница источила разум его и волю, по малейшему пустяку он впадал в неистовый гнев, а порой погружался в кручину, изнемогал от душевной вялости. И выглядел старцем — полуживым, полумертвым. Если трепетное видение Елены будоражило его и он чувствовал себя мужчиной в расцвете лет, то стоило разлучиться с ее образом, как Василий впадал в уныние, ощущал в себе старческую дряблость. И вот однажды он получил страшное известие, будто молодой боярин Оболенский хочет жениться на княжне Елене.

Тогда он решил действовать без проволочек.

И подобно тому, как, пускаясь в смелое предприятие, человек жаждет тайного общения с высшими силами, Василию захотелось во что бы то ни стало, хотя бы тайком, увидать чарующие очи Елены.

Он увидел ее в доме самого верного своего человека — Ивана Шигоны. Прошел ровно год со смерти его тестя, и жена Ивана, гречанка Варвара, нашла повод пригласить Елену к себе. Долго стоял Василий в соседней палате, слушая ее голос и глядя на нее через потайное отверстие в стене. Несказанное волнение охватило его; сердце билось словно раненая птица. Князь пожирал Елену глазами и никак не мог насытиться. Такого необоримого влечения к здоровой, красивой и молодой женщине ему не доводилось еще испытывать. Здесь, стоя у потайного отверстия в стене, Василий вновь помолодел. Да, точно так же, невидимый, как сейчас, двадцать лет назад выбрал он Соломонию среди двух тысяч самых красивых и знатных девиц княжества, которых доставили к нему во дворец. Она тоже была красива: особой, колдовскою красотой — недаром татарского рода, и он пленился ею. Настолько пленился, что ослушался своей матери, великой княгини Софьи, которая прочила ему в жены старшую дочь Юрия Траханиота, сестру Варвары. Если б он тогда женился на гречанке, принесла бы она ему много сыновей и дочерей, как принесла его мать великому князю Ивану и как ежегодно приносит Варвара Ивану Шигоне. А что, если он наказан за безрассудную уступку сердечной страсти?