Сцены из жизни Максима Грека
Шрифт:
— Я заметил, государь, — вставил Иван, — когда грек говорит, он никогда не склоняется над священными книгами и произносит по памяти, как придет ему в голову. Между тем мы знаем, что мудрые и просвещенные мужи не расстаются со свитком или же книгой. Так изображены на иконах все пророки, все евангелисты. Этот же несет, что ему вздумается… Возможно ли таким путем не впасть в заблуждение и ересь?
Князь покачал головой.
— Зря не прислушался я с самого начала к тому, что говорили мне о нем. Верно мне говорили, будто он еретик. Так, значит, теперь перебрался он в Симонов монастырь?
— Да, государь, вот уже несколько дней он там.
— Там ли? Может, бежал?
— Там, государь. Мои люди не
— Смотрели у него в келье, как я велел? Не нашлось ли каких грамот?
Шигона подумал и сказал:
— Пока он был здесь, тайных грамот при нем не находилось. Что теперь, я не знаю. Пошлю посмотреть, ежели велишь. Но есть у нас в руках послание, что написал он на этих днях в осуждение второго брака.
Эти слова Василий принял как внезапный удар.
— Змея! И он говорит об этом открыто?
— Открыто, государь. К супругам, намеревающимся оставить своих жен без законной причины и поступить их в иночество… Именно так, государь, называет он свое послание.
— Ух, змея ядовитая! — вскричал Василий. — И где послание?
— Все, что мы могли найти, государь, мы собрали и вручили митрополиту. Но монах Селиван написал много списков, и они их раздали, как делали это с другими сочинениями окаянного… А митрополит Даниил сказал мне, что на этих днях в Симонов монастырь к Максиму ездил Иван Сабуров, посланный самой великой княгиней. От него великая княгиня получает наказы не уходить в монастырь, и вот увидишь, государь, пока грек тут, она не пойдет…
Побагровевший от гнева Василий стиснул кулаки.
— Пойдет! Пострижется — волей или неволей! Я того желаю! А за греком пошли сейчас же, пусть его схватят!
Однако Шигона поклонился Василию и осторожно заметил:
— Нетрудно это, государь. Но лучше бы поступить иначе. Надо сперва вспахать и взборонить поле. Монах ведь не наш… Он принадлежит Святой Горе и султану. Следует хорошенько подготовить дело.
Шигона некоторое время подумал, потом внимательно посмотрел Василию прямо в глаза.
— Помнишь, государь, как случилось, что этот окаянный грек оказался в нашем княжестве? Помнишь ли, что ты просил одного, а тебе послали другого?
— Да, — молнией осветилось лицо Василия. — Было так, как ты говоришь.
— А не следует ли нам, государь, об этом поразмыслить?
— Верно говоришь, Иван!
Василий вглядывался в лицо Ивана, словно видел перед собой туманный горизонт, на котором блеснуло солнце.
— Иван! Иван! — воскликнул он. — Верно ты говоришь…
Шигона низко поклонился.
— Государь, мой разум не в силах охватить всего. Действовать нужно осмотрительно, и сдается мне, что тут нам необходим светлый ум святого митрополита. Монах есть монах, и судить его церкви, не нам.
— Пошли, пусть позовут сюда митрополита! Спит ли — не спит, пусть явится немедля.
II. Максим Грек
В то самое время в Симоновом монастыре Максим Грек приступал к философскому посланию. «Послание поучительное к некоему мужу против ответов некоего латинского мудреца» — написал он сверху крупными буквами.
В келье он был один. Крошечная келья — не сравнить с просторной и теплой в Москве. И светильник жалкий, старый, огонек его дрожал, а фитиль шипел и трещал, — казалось, будто слепые кошки скребутся в окно. Однако какое это имело значение! Здесь монах обрел наконец покой: работа пошла споро. Вдали от шумной и суетной жизни стольного города он испытывал несказанное наслаждение, что есть у него эта скромная келья, есть бумага, которой снабдил его Вассиан, есть чернила и перья, есть старый стол и светильник, есть, наконец, бодрость духа и здоровье — прежде всего здоровье и благословение божье, чтоб сидел он здесь и писал.
Так
Чрезвычайно важное! Один из просвещенных и знатных московских юношей — ум, жаждущий познания, но еще незрелый — раздобыл где-то книгу. Одну из тех известных, ходивших по всей Европе, в которых толковались главные вопросы веры и философии. Многое в этих сочинениях было правильным и полезным, однако немало там было и глупости, которая в соседстве с правильным и общепринятым тоже принималась за истину, и вред от этого был неисчислимым. Такие сочинения латиняне называли «Люцидариус». [158] В своих блужданиях по Европе Максиму довелось прочитать кое-какие из них: одни на французском, другие на немецком, а были еще на испанском, шотландском, английском. Этот «Люцидариус», раздобытый юным Георгием, был написан по-немецки, Георгий сам перевел его на русский язык и послал свой труд мудрому монаху, чтоб узнать его суждение.
158
«Люцидариус» («Просветитель») — немецкая апокрифическая книга, составленная в конце XII в. Составлена для мирян и носила общеобразовательный характер. Была переведена на русский язык и получила широкую популярность. Максим написал против нее обличительную статью, отмечая противоречия и расхождения с Писанием.
«Честнейший в господе брат, господин Георгий, — написал в ответ ему Максим. — Как обычно, шлю тебе поклон и спешу уведомить, что книга, посланная тобой, не представляет для нас серьезной ценности. Прошу тебя не внимать ей, ибо она не только не говорит нам ничего лучшего против сказанного православными святителями и учителями нашими, но в большинстве случаев лжет и говорит вопреки православных преданий и повестей, в чем ты можешь удостовериться из кратких моих ответов. Латиняне, Георгий, сильно заблуждались и по сей день заблуждаются, увлекаясь эллинскими и римскими науками и книгами еврейскими и арабскими. Поэтому ты всеми мерами удаляйся от них и внимай учителям православным. Что может быть лучше, господин мой, книги Дамаскина, если бы она была правильно переведена и исправлена? Она воистину подобна небесной красоте и пище райской. Она слаще меда и сота. Есть у тебя также ответы Афанасия князю Антиоху — мудрые, исполненные истины. Им внимай, ими услаждайся; чужих же лживых писаний не желай и не ищи, ибо сказано: худые сообщества развращают добрые нравы, [159] а также: пусть накажет меня праведник: это милость; [160] пусть обличает: это лучший елей, который не повредит голове моей и прочее».
159
…худые сообщества развращают добрые нравы… — цитата из Послания к Коринфянам (XV, 33).
160
…пусть накажет меня праведник: это милость… — Псалтырь, СХ, 5.
Так писал в своем послании монах в то время, когда великий князь Василий, прислушавшись к умным речам верного своего боярина, стал догадываться, как следует ему поступить с греческим иноком. А когда Василий, выслушав еще один разумный совет Ивана Шигоны, вгляделся в его лицо, словно в туманный горизонт, на котором блеснуло солнце, монах пробежал глазами текст «Люцидариуса» и его осенила удачная мысль. Он окунул перо в чернильницу, склонился над столом и продолжал послание. Лебединое перо у него в руке радостно трепетало: