Счастье Анны
Шрифт:
Сейчас, когда приезжает Кароль с Литуней и когда ей нужно будет посвятить им много времени, ей с трудом удастся выкроить несколько минут, чтобы заняться его делами. К тому же и в «Мундусе» начинается сезон осенних экскурсий.
С каждым днем прибавлялось работы, а теперь, когда Минз стал контролировать почти все, что она делала, значительно больше внимания следовало уделять даже мелочам. Она и без того работала с врожденной добросовестностью и с той обязательностью, которая была у нее в крови, но сознание того, что какой-нибудь недосмотр даст повод Минзу прицепиться к ней, создавало определенную нервозность в работе.
Атмосфера в бюро, как она заметила, зависела в основном от двух факторов: от погоды и от даты выплаты зарплаты. Чем дальше было от первого числа и чем хуже погода, тем более язвительной и наэлектризованной становилась атмосфера.
Все это, конечно, касалось Анны, так как не только отражалось на производительности труда, но и на ее собственном настроении. Она успела отметить, что туристический отдел лучше и энергичнее всего работает на протяжении нескольких дней после большого конфликта, когда все рассорятся, не разговаривают и только ждут, как бы поймать друг друга на ошибке, опоздании или неточности. Анна, однако, в такие дни чувствовала себя несчастной. Она не умела дышать в такой тяжелой атмосфере и старалась привести всех к какому бы то ни было согласию.
Анну любили настолько, что доходившие до нее сплетни о ее личных делах не носили слишком злой характер. Мужчины ухаживали за ней умеренно и с уважением. У женщин не было повода для ревности, так как она всегда старалась одеваться очень скромно и ни с одним из сотрудников не кокетничала. В бюро, естественно, было несколько пар, более или менее результативно заключивших союз, что, разумеется, никоим образом не удавалось спрятать от косых взглядов такого небольшого коллектива и составляло тему многих догадок. Эти пары были под особой опекой Анны. Это вызывало доброжелательность по отношению к ней со стороны пар, но зато среди одиночек у нее было несколько не то чтобы врагов, потому что это слишком сильное определение, но недоброжелателей.
Сама она не переносила двоих: панну Фукс, стареющую кислую истеричку, и пана Конткевича, галантного младенца с прыщеватым лицом, хвастающегося своими знакомствами среди аристократии. Сколько бы раз по каким-либо делам она ни проходила через бюро, всегда пользовалась случаем задержаться возле их столов и проверить, что они делают и как. Поскольку каждая такая остановка требовала оправдания, а не всегда находился соответствующий предлог, она делала им замечания и напоминания, причем в тоне, не допускающем возражений.
Однажды они пожаловались Минзу, и тот спросил ее, правда ли, что она травит Конткевича и панну Фукс. Разумеется, она возразила, но не могла им этого простить и добавила:
— Я постараюсь доказать пану директору, что не только не травлю их, но что до сего времени покрывала многие допущенные ими ошибки.
— Как это вы покрывали?
— Исправляла их сама.
— Весьма разумно, вы же отвечаете за результаты работы в своем отделе.
Анна почувствовала себя уязвленной.
— Я готова нести всю полноту ответственности, но при условии, если доверяю данному сотруднику. Так вот панне Фукс я абсолютно не доверяю. У нее куриная память, и она делает массу ошибок. Пан Конткевич пишет на работе письма, а в его картотеках господствует хаос.
— Об этом следовало мне сказать раньше, — скривился директор.
— Я надеялась навести порядок самостоятельно, но если мои напоминания сочтены за травлю, то не вижу смысла продолжать.
— Поэтому вы настаивает на увольнении Фукс и Конткевича?
Анна, не задумываясь, ответила:
— Да, пан директор.
— Хорошо… Хм… Вы смогли бы в ближайшие дни представить конкретные случаи?
— Как вам угодно.
На следующий день после состоявшегося разговора она все-таки задумалась: в сущности, это двое были не хуже других работников, у которых то или иное было не в порядке. Она медлила с представлением Минзу доводов в надежде, что он забудет и все останется по-прежнему. Однако Минз не забыл. При каждой возможности он возвращался к этой теме, домогаясь обещанных доводов. И хотя это раздражало Анну, хотя она усматривала в поведении Минза проявление злого характера, тем не менее она должна была сдержать слово, что не составляло особого труда. Несколько повторившихся один за другим случаев привели к неизбежному результату: накануне первого числа Конткевич и Фукс получили расчет.
Анна, которая должна была подписать листы на увольнение, с утра ходила как побитая. Ей казалось, что взгляды коллег выражают осуждение и неприязнь. Конткевич поклонился ей, как всегда, непринужденно и как бы с иронией, зато у Фукс весь день были заплаканные глаза, а около семи она пришла в бокс к Анне, и, прежде чем она начала говорить, у нее началась истерика.
Это уже вынести было невозможно. Анна дрожащими руками подавала ей воду, гладила по жестким обесцвеченным волосам, своим носовым платочком вытирала ее мокрое лицо, с которого слоями стекала краска. И наконец, она сама отвезла ее домой на такси.
Фукс жила в маленькой комнатке, снимаемой у какой-то небогатой семьи. Комнатка была обставлена претенциозно, украшена ситцевыми накрахмаленными оборками и коричневыми гипсовыми фигурками, представляющими разные мифологические ситуации. Абажуры ручной работы из искусственного шелка, деревянные чудовища из Закопане, немного нелепого фольклора, пледов и платков, коллекция разных «де сувенир» из дешевых мест отдыха, какая-то страшная акварель с беседкой и итальянскими тополями, несколько дешевых имитаций батиков, горы иллюстраций и в плюшевой рамке портрет толстощекого капитана с наглым выражением лица, с надутой грудью и бараньим взглядом. Об этом капитане, бывшем женихе панны Фукс, знал весь «Мундус»: он любил ее до сумасшествия и был стопроцентным мужчиной, но умер из-за болезни слепой кишки. Под портретом во флаконе из дешевого стекла стояли искусственные цветы.