Счастье Анны
Шрифт:
Они разговаривали еще довольно долго, а сейчас, прижавшись щекой к подушке, Буба старалась вспомнить каждое слово, произнесенное этой умной и смелой женщиной.
— Мы являемся, а скорее, были, — говорила пани Ванда, — неслыханно самоуверенными. Землю считали центром Вселенной, пока наука не доказала, что наша планета представляет собой лишь микроскопическую пыль; себя считали какими-то полубогами с какой-то бессмертной душой, которой не было у зверей, и искали рая и ада, чтобы определить цель жизни. А сегодня мы знаем, что целью является жизнь сама по себе, жизнь, которую нужно использовать в ее биологическом значении;
Ночью Бубе снилось, что Платон с лицом директора Минза пытался ухаживать за новым начальником отдела рекламы и пропаганды паном Таньским. Это было гадко и возбуждающе. Пан Таньский выглядел как женщина и держался с каким-то необычным кокетством.
На следующий день Буба присмотрелась к нему более внимательно, чем обычно. Ведь бывают пророческие сны. А вдруг он на самом деле гомосексуалист? Однако быстро отбросила эту мысль, потому что, во-первых, это был сильный, здоровый парень, который очень громко смеялся (во всяком случае иначе, чем во сне), а во-вторых, он не скрывал своей заинтересованности Бубой. Она тоже была убеждена, что Таньский вообще-то может нравиться. Тому, кто имеет такие широкие плечи, можно простить даже волосатые руки.
Во всяком случае, во всем бюро это был единственный интересный мужчина, а поскольку пани Лещева не всегда имела достаточно времени, чтобы лично относить в отдел рекламы и пропаганды подробные данные о проектируемых экскурсиях и о разных международных туристических представлениях, Буба охотно ее замещала. Конечно, не ради заигрываний Таньского. Она вообще любила коллег, бюро и его дела, всем интересовалась, а если ей здесь что-нибудь и надоедало, так это только регистрация экскурсий по стране, что входило в ее обязанности.
Разговоры с Таньским неизвестно почему всегда носили привкус детских шуток. Возможно, он воспринимал се как ребенка, но это не обижало ее. Правда, не раз она думала, как начать с ним серьезный разговор, но просто как-то не получалось. Но спустя несколько дней такая возможность представилась.
В воскресенье вечером пани Щедронь прислала обещанные книги. Буба тотчас же спрятала их в свой шкаф, но, уходя в бюро, подумала, что было бы неплохо взять одну книгу с собой. Она выбрала такую, название которой показалось ей наиболее важным и научным.
Книга лежала на краю стола, и пан Таньский, бросив на нее взгляд, удивленно спросил:
— Вы читаете Фрейда?
— А что же в этом особенного? Вы считаете меня такой недалекой, что я не могу интересоваться серьезными вещами?
— Боже упаси, — возразил он, — только… только… что…
Он взял книгу в руки и пролистал страницы. Он делал это машинально, однако что-то его заинтересовало, и он начал читать.
— Это вы подчеркивали здесь некоторые абзацы? — спросил он удивленно.
— Разумеется, я, — ответила она, не задумываясь. — То, что вызывает у меня особое внимание, я всегда подчеркиваю.
Она сказала неправду, потому что никогда этого не делала, а о существовании каких-то подчеркнутых мест в книге вообще не знала. Ей, однако, хотелось произвести на Таньского впечатление, и она своего добилась. Он как-то невыразительно усмехнулся, но был удивлен.
— А зачем вы подчеркнули это? — спросил он, показывая ей большой абзац, отмеченный карандашом.
Она посмотрела и прочла одну фразу. Самое ужасное было в том, что она не могла справиться с румянцем, покрывшим ее щечки: там шла речь об импотенции.
Она вырвала книжку у Таньского и спрятала ее в ящик стола.
— Ох! — воскликнула она. — Бюро не место для беседы по этим вопросам. Это не очень хорошо с вашей стороны.
— Если вы позволите, — начал он, — мы поговорим об этом где-нибудь в другом месте, например…
— О, пани Лещева уже свободна, — прервала она его. — Спешите, потому что сейчас она пойдет к директору.
— Уже иду, но сегодня я провожу вас, хорошо?
— Плохо.
— Почему?
— Поспешите. Завтра вы проводите меня.
С улыбкой он кивнул головой и побежал к пани Лещевой. Буба разложила перед собой большую тетрадь с лыжными экскурсиями и, оглядевшись вокруг, замаскировала под ней открытую книгу и начала читать подчеркнутые места, так как они содержали самую интересную информацию. Однако то ли из-за торопливого чтения, то ли потому, что текст ощетинился километровыми научными терминами, которых, особенно по-немецки, она не знала, она не могла ничего понять. В одном лишь не приходилось сомневаться, что речь там шла об импотенции, о комплексе Эдипа и неизвестно зачем о ложе матери. Так читать было невозможно, и Буба решила по возвращении домой засесть за тщательное изучение этих вопросов с немецким словарем под рукой.
Она уже знала, что это не заставит ее скучать, так как она наверняка найдет много пикантных вещей, а кроме того, все равно нужно прочесть, хоть по верхам, потому что пани Щедронь может вернуться к теме, а Таньский сделает это определенно: его, конечно, заинтриговало то, что она не просто гусыня. По правде говоря, он мог бы нанести визит и бывать у них. Он образован, у него прекрасные манеры, и походит он из хорошей семьи. Даже такой сноб, как Рысь, не может иметь ничего против него. На всякий случай можно посоветоваться об этом с пани Лещевой, к которой Буба питала неограниченное доверие и симпатию, может несколько ослабевшую после случая с увольнением двух коллег, но все же огромную, значительно большую, чем другие.
Со времени тех выговоров и увольнения Конткевича все в бюро относились к пани Анне с какой-то сдержанностью. Правда, и она сама как-то отдалилась от коллектива. Буба знала, что у пани Анны большие проблемы в семье, что она должна во многом себе отказывать, чтобы было что высылать мужу в Познань, что ее маленькая девочка переболела недавно коклюшем, а тетушка, сенатор Шерманова, лежит тяжелобольная и требует, чтобы пани Анна часами сидела у ее кровати. Кроме того, в бюро рассказывали, что кто-то видел ее в городе с Дзевановским, из чего напрашивались нелепые подозрения, что они любовники. Буба, конечно, этому не верила, потому что, во-первых, считала пани Анну образцом порядочности, а во-вторых, знала, что Дзевановский — это составляло давнюю общественную тайну — был любовником пани Щедронь.