Счастье есть
Шрифт:
– Не будет тогда Советского Союза, – закашлялась мать. – Послушай, это важно…
После этого мать откинулась на подушки, и больше уже не пришла в себя. Она умерла той же ночью. Ее провожали в последний путь родственники и те, кто так и не успел услышать свое пророчество.
Тогда, сразу после смерти матери, на первых сеансах у Алика, эти воспоминания были еще свежи, и психолог педантично зафиксировал их в своих записях. Анатолий Игнатьевич вдруг осознал, что пророчество матери полностью сбылось: он стал знаменитым изготовителем ювелирных тростей.
Он вспомнил, как плакал тогда, сорок лет назад, на массажной кушетке психолога. Алик тогда только осваивал нейро-лингвистический массаж, и его кабинет был не очень приспособлен для этой процедуры. Но факт оставался фактом: вся жизнь Анатолия Игнатьевича была предсказана его матерью. А он ухитрился почти что забыть об этом. Вернее, он помнил, но по какой-то причине не соотносил это пророчество с тем, что происходит в его жизни, не считал его важным. Возможно, это было связано с тем, что перед ее смертью мысли Анатолия Игнатьевича были совсем о другом. Он вспомнил, как его мать все время тошнило, как он держал ее исхудавшее тело, потому что у нее уже не было сил даже на это, а рвота выходила черная и блестящая. Тогда он думал о расписании приема лекарств, о том, что нужно еще достать… Голова шла кругом. Когда она произносила свое пророчество, он сидел перед нею с уткой в руках, ожидая, что ее снова стошнит. И ее слова были всего лишь фоном, на котором проносились более важные (как казалось тогда) мысли. Память о пророчестве была так тесно связана с потерей матери, что сознание Анатолия Бахмана спрятало это воспоминание поглубже. Анатолий Игнатьевич сделал еще глоток чая и позвонил водителю с просьбой подать машину через полтора часа.
Ожидание конца операции тянулось бесконечно долго. Друзья сидели в креслах и почти не разговаривали.
– Не волнуйся, – сказала Фрида Алексу, который каждые несколько минут смотрел на часы. – Время всегда тянется бесконечно, когда ждешь вестей из операционной.
– Это правда, – согласился Макс. – Я ждал несколько часов, и после этого несколько дней, когда мои были в реанимации. А потом все кончилось.
– Не надо, Макс, – сказала Манечка. – Не надо, любимый. Когда ты говоришь об этом, я начинаю думать, что мы с тобой можем потерять друг друга. Так же неожиданно и бессмысленно.
– Этого больше не случится, – сказал Макс, обнимая Манечку.
В холле появилась Клава в сопровождении Ангелины Квадриговны. Алекс напрягся. Макс смотрел на них с интересом.
– Фрида, можно с тобой поговорить? – спросила Клава.
– Да.
Фрида встала и вышла из холла. Алекс привстал с дивана, чтобы пойти с ней, но Клава повелительно сказала:
– А ты останься.
И Алекс послушно сел на диван. Женщины удалились в палату.
– Бить будут? – спросил Макс у Мани.
– Нет, поговорить решили по-человечески, – сказала Маня. – Ну и слава Богу.
Фрида вошла в палату следом за Ангелиной Квадриговной.
– Я хотела тебе сказать, – сказала Клава, закрывая дверь. – На тебя у меня никакой обиды нет.
– А у меня, значит, есть! – сказала Ангелина Квадриговна, с укором взирая на дочь.
– Мама! Подожди! – нахмурилась Клава. – Может, больше и не получится с нею поговорить. Фрида, я хочу, чтобы ты знала, что я не возражаю и не ревную. Понимаешь?
Фрида кивнула, ожидая, что будет сказано дальше.
– Но я уверена, что ты с этим лживым гадом тоже счастья не найдешь, – сказала Клава. – Он обманет тебя, а потом ты все время будешь ходить обиженная.
– Клава, он тебя бил? – спросила Фрида.
– Нет, никогда, – ответила Клава. – Он обижает по-другому.
– Как?
– Не говорит тебе ничего, пока ты не начинаешь чувствовать себя полной дурой.
– Вот как? И о чем же он умолчал?
– О тебе, о других своих любовницах.
– Ну а кроме этого?
– У него есть еще одна семья, – сказала Клава. – Я узнала об этом совсем недавно, но ему об этом не сказала.
– И где семья?
– Здесь, в Одессе. Его сыну уже восемнадцать. Тебе он тоже ничего не говорил?
– Нет, – покачала головой Фрида.
– Ну так вот, проверь его на вшивость. А потом решай, нужен он тебе, или нет, – сказала Клава.
– А психолог, Альберт Абрамович, знает об этом?
– Не знаю, – сказала Клава. – Может быть, они говорили об этом на сеансах….
– Спасибо, – Фрида вышла из палаты и закрыла за собой дверь.
Когда она вошла в холл, Алекс все так же лихорадочно поглядывал на часы.
– Жаль, что у них нет хотя бы монитора с информацией о ходе операции, – сказал Макс. – Все бы волновались значительно меньше.
– Пожалуй, – согласился Алекс. – Как ты, Фрида?
– В порядке, – сказала Фрида. – Поговорили.
– Надеюсь, потом расскажешь?
– Расскажу, – пообещала Фрида.
Стоило Анатолию Игнатьевичу выйти из своего автомобиля на Екатерининской площади и сделать несколько шагов по направлению к кабинету Альберта Абрамовича Карапетяна, как на него налетел неизвестный субъект в больших темных очках и шляпе. Бахман упал и больно ударился головой о бордюр.
– Извините, Бахман, – сказал неизвестный, наклоняясь к нему и нанося удар кулаком в область сердца. – Бог велел делиться.
С этими словами неизвестный вырвал трость из руки ювелира и, вскочив на стоящий неподалеку мопед, дал газу в направлении Сабанеева моста.
Бахман сел. Подбежавший водитель помог ему подняться. Пробитая голова кровила.
– Боже мой! – сказал водитель. – Надо скорую вызвать.
– Помоги, голубчик, добраться до кабинета Карапетяна. Я оттуда вызову, – слабеющим голосом сказал Бахман. – Что-то мне плохо…
Водитель подхватил ювелира и донес его метров сорок до двери офиса Карапетяна. Оттуда навстречу уже выбежали люди, чтобы помочь.
– Да, дальше я смогу сам, – сказал Бахман.
Водитель поставил Бахмана на ноги, но на ногах Анатолий Игнатьевич стоять не мог. Он стал бледен, и начал хрипеть, а губы его посинели. В таком виде его и внесли в кабинет Альберта Абрамовича.
– Боже мой, Толик, что случилось?
– Нападение. Украли мою трость.
– Что за времена! Скорую вызвали?