Счастье по Колонду
Шрифт:
Я чуть не рассмеялся.
— Это тюрьма, — объяснил я. — Знаменитая тюрьма. О ней упоминалось в школьных учебниках еще при Ферше, но сейчас никаких упоминаний вы не найдете, учебники переписаны много раз. Тюрьму эту снесли французы во время своей самой знаменитой революции.
— Тюрьма… — разочарованно протянул Альписаро Посседа. — Всего-то… Хватит с меня и башен Келлета…
Я кивнул.
Визит меня не разочаровал. Уходя, я знал, что жители Альтамиры, к счастью, состоят не только из таких, как я».
11
«…Несколько дней я не видел очередного номера „Газетт“, так как безвылазно сидел на старой мельнице
Кое-как успокоив и утешив ее, я взялся за «Газетт».
И сразу обнаружил значительные изменения.
Сперва я подумал о невнимательности корректоров, потом о спешке и необходимости собирать весьма объемную информацию в столь короткий срок. Впрочем, сама первая полоса, постоянно и обильно выдававшая портреты нового президента (примерно пять разновидностей), а также постоянно и обильно рассказывающая о вчерашней погоде, солнечных и лунных фазах, осталась прежней. Это, естественно, касалось прежде всего цифр. Им и полагается быть неизменными, но вот слова, те самые, которые читатель обычно отмечает автоматически, даже не прочитывая, не произнося их про себя, эти слова большей частью выглядели достаточно нелепо. Скажем, время восхода печаталось теперь и читалось и как въырхзспранди, и как хрьдошлавцами, и даже как пъзъролдржак. Собственно, слова эти действительно можно было и не читать, ведь время восхода все равно останется временем восхода.
— Хрьдо шлавцми… — произнес я вслух.
Маргет не нашла в этом ничего дурного.
— Ты все равно пропускаешь эти слова, значит, они необязательны. — Ее логика была проста. — А цифры есть цифры. Они остаются точными.
Похоже, новая жизнь вполне удовлетворяла Маргет. Ее слезы могли касаться вывихнутой ноги, моего пристрастия к обандо, но уж никак не новой жизни. Она считала, что впервые за много лет, а может быть, впервые за всю историю в Альтамире воцарились спокойствие и уверенность. Каждый (почему-то она забывала про меня) знает, чем будет занят его завтрашний день, и каждый уверен, что этот день не будет хуже вчерашнего. А если кому-то уготована судьба похуже, что ж… не злоупотребляй обандо… разве нас не предупреждают?
Я сам слышал, как кто-то на улице спросил: хохрз сшвыб? — и ему ответили: пять семнадцать.
Хохрз сшвыб… Я перестал чему-либо удивляться.
Лишь одно не могло меня не трогать. По страницам «Газетт» прошли все жители Альтамиры, не упоминалось ни разу только мое имя. Мне ничего не пророчили, ничего не обещали. Почему?
Правда, никто и не мешал мне жить так, как я живу.
Теперь я каждый день ходил на мельницу старого Фернандо Кассаде. Я не пытался больше уйти от патруля, ведь солдаты и офицер просто шли за мною, никогда и ни в чем не препятствуя. Наверное, в их постоянном присутствии был какой-то темный смысл, но (святая Мария!) я никак не мог его уловить. Однажды я даже сказал устроившемуся выше по ручью под тенью пальмы офицеру:
— Я прихожу сюда пить обандо.
— Нехорошее дело, — ответил
— Наверное. Но я прихожу сюда пить обандо. Вы когда-нибудь пробовали обандо?
— Конечно, — сказал офицер.
— А сейчас вы пьете обандо?
— Нет. Нехорошее дело, — опять убежденно ответил он.
— Наверное, вас интересует спорт? — Да. Это полезное дело.
— Это так, но ведь оно возбуждает, лишает покоя. Ведь всегда интересно знать, какая лошадь придет в гонке первой.
— Вы, наверное, не видели сегодняшней «Газетт», — с достоинством заметил офицер. — Сегодня первой придет «Гроза». Она принадлежит Хесусу Эли.
— Вот как? А какая лошадь будет второй?
Офицер перечислил всех лошадей по порядку достижения ими финиша. Я расстроился:
— А как же с прелестью неожиданного?
— О чем вы? Не понимаю.
— Вот и хорошо, — вовремя спохватился я. — А зачем вы за мной ходите? Ведь об этом ничего не говорится в «Газетт».
— Обандо, — поцокал языком офицер. — Есть нарушения. Это временные меры.
Тем не менее патруль ходил за мной повсюду. Я привык к нему, как постепенно начал привыкать в «вырхз спранди» и «хрьдо шлавцми», как постепенно привык к «Газетт» и к телевизору, на экране которого не было ничего, кроме пресловутого «Пожалуйста, соблюдайте спокойствие». Я научился соблюдать спокойствие и мог часами сидеть перед мелко подрагивающей картинкой. Я начал понимать, что свобода это вовсе не выбор. Свобода — это когда у тебя нет выбора.
Ожидание, впрочем, оказалось слишком долгим. Я, видимо, перегорел. И не почувствовал ничего необычного, когда однажды утром Маргет воскликнула:
— Кей, ты с нами!
Я взял «Газетт» из ее рук.
Бурхх молд… Шромп фулхзы… Шрхх жуулд… Ну да, высота солнца, сообщения синоптиков, прогноз… Мне ничего не надо было объяснять. Я понимал новую речь без каких-либо комментариев. Это действительно был новый язык, но одновременно он был вечным. Я, кстати, ничуть не удивился, найдя короткое сообщение о некоем Альписаро Посседе. В три часа дня, выпив плохого обандо и скинув с себя всю одежду, этот Посседа появился перед башнями Келлета, громко крича, что ему не нравятся эти исторические строения. Он, видите ли, помнит, как фразцузы сносили с лица земли такие же башни, только они их называли Бастилией. После этого Альписаро Посседа принес мотыгу и попытался разрушить башни Келлета. Это у него не получилось, и он пал в неравной борьбе с вызванными кем-то из прохожих полицейскими.
— Ты не там смотришь, — мягко объяснила Маргет. — Совсем не там. Перелистни три страницы.
Я перелистнул. Думая, правда, об Альписаро Посседе. Интересно, что бы он там кричал, не объясни я ему, что такое Бастилия?
— Ниже. Еще ниже.
«В три часа дня, — прочел я напечатанное мелким шрифтом сообщение. — Кей Санчес, физик без работы, встретится с президентом Кристофером Колондом».
Тут же был напечатан небольшой, но четкий портрет президента. Видимо, чтобы я узнал его при встрече.
— Почему он решил, что эта встреча состоится?
Маргет взглянула на меня с испугом:
— Кей!
— Насилие… — пробормотал я.
Маргет возразила:
— Ты счастливчик… Увидишь Кристофера Колонда… Мы часами глядим на окно его кабинета, а ты увидишь самого Кристофера Колонда…
— Ну уж нет! — не знаю, почему я был так разъярен. — Весь этот день я проведу на мельнице старого Фернандо Кассаде. И не вздумай меня искать. На этот раз я сам вывихну тебе ногу.
Маргет плакала.