Счастье: уроки новой науки
Шрифт:
Я считаю, что это очень хороший совет.
Часть 3
Состояние дебатов
Глава 15
Правы ли скептики?
Пуританизм – это когда преследует страх, что кто-то где-то может быть счастлив.
Со времени первого издания данной книги многое изменилось [454] .
Радует то, что интерес к проблеме благополучия резко вырос. Она каждый день упоминается в новостях. Дэвид Кэмерон и Николя Саркози выступают в поддержку этой проблемы. К ним присоединяется ректор Гарварда [455] . Журнал Psychologies расходится рекордными тиражами. А правительства хоть и медленно, но движутся в сторону политических программ, в большей степени ориентированных на счастье.
454
Я
455
См.: Bok, 2010. Бок был ректором Гарварда в 1971–1991 и 2006–2007 гг.
Вместе с тем разгорелась ожесточенная интеллектуальная полемика, появилось множество скептиков. Эту часть книги я закончу хорошими новостями, но начну со скептиков – в надежде убедить их, что на их вопросы можно найти ответы. Их основные сомнения касаются девяти вопросов, которые я рассмотрю по порядку:
• Почему счастье так важно?
• Какая этика из этого следует? Разве это не эгоизм?
• Насколько мы можем полагаться на альтруизм?
• Как насчет справедливости?
• Достаточно ли серьезна проблема счастья?
• Не считается ли счастье побочным продуктом?
• Является ли счастье делом правительства?
• Можно ли измерить счастье?
• Как связать его с равенством?
Почему счастье так важно?
Счастье было центральной темой моральной философии в течение многих столетий [456] . Однако большинство скептиков ставят под вопрос особую роль, которую отвожу ему я. Ясно, что в жизни полно других важных вещей – включая здоровье, свободу, независимость, достижения, отношения, чувство смысла жизни. Но если спросить, почему это важно, мы обычно можем дать дополнительные ответы – например, что благодаря этому люди чувствовали себя счастливее и были способны больше радоваться жизни. Но если мы спросим, почему важно, чтобы другие люди чувствовали себя счастливыми, никакого дополнительного ответа мы дать не сможем. Это очевидно. Нам просто важно, как мы себя чувствуем или как чувствуют себя другие [457] .
456
Прекрасное рассмотрение ключевой роли счастья в западной моральной философии см. в: McMahon, 2006.
457
Свидетельства того, что люди чувствуют боль других людей, см. в: Singer, 2004. Более жесткую позицию, согласно которой значение имеют только чувства, см. в: Gilbert, 2006, p. 71; Гилберт, 2008, с. 97; Schacter et al., 2009. См. также убедительное опровержение аргумента Нозика о «машине счастья» в: Gilbert, 2006, p. 71 [в русском издании книги Гилберта перевод соответствующего места опущен. – Примеч. ред.]. Защиту значения чувств современным философом см. в: Haybron, 2008.
Если это так, значит счастье – нечто особенное. Это единственное благо, которое может быть принято всеми в качестве самоцели [458] . Но некоторые предлагают другие конечные цели. Например, «исполнение воли Господа». Однако в нашем обществе такая цель приемлема не для всех, и в любом случае потребуется дополнительное обсуждение, какова именно Его воля. Другие скажут: «творить добро», но все-таки придется обсудить, что это за собой влечет.
В более ограниченном смысле некоторые говорят, что делают конкретные вещи ради них самих. Например, кто-то может сказать: «Для меня игра в теннис – самоцель» или «Я хочу стать ведущим банкиром – это самоцель». Но мы, конечно, могли бы обсудить эти цели. Почему он играет в теннис? Находит ли он это увлекательным, интересным, радостным, удовлетворительным? Есть ли причины для того, чтобы этим заниматься? Но если бы мы спросили этого человека, почему он хочет радоваться жизни, он бы не смог объяснить. Такой вопрос ставит в тупик.
458
В «Никомаховой этике» Аристотель применил похожий подход, хотя и использовал иное определение счастья (см. ниже). Сходство заключается в том, что он искал что-то, что является исключительно самоцелью.
Предположим также, что мы попытаемся поставить цели в обратном порядке. Имеет ли смысл высказывание о том, что я наслаждаюсь жизнью, чтобы чего-то добиться – играть в теннис или стать самым высокооплачиваемым банкиром? Нет. Однако высказывание о том, что я занимаюсь этими вещами с целью наслаждаться жизнью, безусловно, имеет смысл. Иерархия очевидна.
Если счастье – конечная цель, то можно совершенно справедливо сказать, что я делаю что-то для того, чтобы сделать счастливыми других. Большинство родителей скажут, что хотят, чтобы их дети были счастливы.
Отсюда следует, что лучшее общество – то, в котором больше всего счастья и меньше всего несчастья [459] . Но если это так, то как этого добиться? Как простой эмпирический вопрос, все зависит от того, что люди считают своим долгом, – то есть это вопрос этики.
Какая этика из этого следует? Разве это не эгоизм?
Лучший подход к «долгу» – задаться вопросом, что предложит беспристрастный наблюдатель в качестве правил, по которым следует жить. А беспристрастный наблюдатель, конечно же, порекомендует, чтобы каждый человек поступал так, чтобы производить наилучшие из возможных условий в обществе в рамках сферы своих действий. Иными словами, каждый индивид должен следовать этическому правилу: создавайте как можно больше счастья и как можно меньше несчастья.
459
Ниже я вернусь к вопросу о распределении счастья и относительной важности уменьшения несчастья и увеличения существующего счастья.
Это не рецепт эгоизма. Наоборот, если цель – счастье всех, мы не сможем ее достичь, если каждый будет заботиться только о своем счастье. Каждый человек должен делать то, что в его силах, чтобы увеличивать общее счастье в мире.
К сожалению, многие критики возражают (ошибочно), что эта позиция внутренне противоречива. И конечно, следующее рассуждение действительно содержит противоречие:
A. Люди стремятся только к своему собственному счастью.
Б. Следовательно, они должны стремиться к счастью как для других, так и для самих себя.
Ибо, если А верно, шансы того, что люди предпримут Б, крайне малы.
Сам Бентам был недалек от этой ошибочной позиции. Но я был гораздо осмотрительнее и утверждал, что счастье (для себя или для других) – единственная самоцель. Я сосредоточился на утверждении, касающемся лучшего общества, но ничего не говорил о том, к чему стремятся индивиды. Отсюда я сделал вывод, что наибольшее счастье – это достойная цель морального и политического действия.
Нравственность важна только как средство достижения цели. Она, безусловно, должна быть направлена на какой-то результат. В этом заключается проблема с теми философами, которые, по ошибке разочаровавшись в счастье как в цели, предложили в качестве критерия хорошей жизни «добродетель» [460] . Против этого нет возражений, но нам все равно потребуется определить содержание добродетельного поведения. Трудно себе представить, как мы можем его убедительно описать, если не с точки зрения последствий для других и для самого индивида. Будет ли добродетель включать в себя, как полагал Томас Мор, сожжение людей на костре? Нет, если судить с точки зрения счастья (по крайней мере, в этом мире). Так что я бы настаивал на том, чтобы мы определили добродетель как поведение, ведущее к наибольшему счастью и наименьшему несчастью.
460
См., напр.: MacIntyre, 1981; Макинтайр, 2000.
Конечно, никто не должен поминутно просчитывать, как достичь этого результата. Вместо этого нам нужны простые практические правила, которые, как показывает опыт, создают достойную и приятную жизнь для всех – такие правила, как доброта, честность, уважение, щедрость, слова, чья способность побуждать нас к действиям или удерживать от них, гораздо больше, чем у непрерывного расчета. Иногда правила вступают в конфликт друг с другом, и поэтому у нас возникает потребность во всеохватывающем принципе.
Но одно дело сказать: «Вот правила для жизни». Другое – ждать, что люди попытаются жить по ним. Если люди так высоко ценят свое счастье, как мы можем ожидать от них того, что они будут стремиться к счастью других так, как должны это делать? Это вопрос психологии.
Насколько мы можем полагаться на альтруизм? [461]
Конечно, люди сильно отличаются друг от друга во всех отношениях, и в каждом из нас в разных пропорциях смешаны альтруизм и эгоизм. Но у большинства из нас есть чувство справедливости, и оно сыграло важную роль в выживании нашего вида [462] . Мы также получаем удовольствие от помощи другим, даже когда не имеем прямой репутационной выгоды или возможности получить что-то в ответ. Мы помогаем незнакомым людям, которых больше никогда не увидим, а в анонимных лабораторных опытах люди раздают деньги [463] .
461
Подробнее об этом см.: www.compassionineconomics.org.
462
См.: Seabright, 2010.
463
См.: Fehr and Fischbacher, 2002.