Счастливые, как боги...
Шрифт:
— Давление можешь проверить? Бегаешь, бегаешь, а вот даже давление некогда проверить. — Юрий Иванович закатывает рукав рубашки.
Аля берет аппарат, садится.
— Сюда руку, пожалуйста, — говорит она.
Накачивает грушей. Еще раз накачивает. Слушает. Кладет трубку па стол.
— Прыгать вам надо поменьше, — говорит Аля, — и кричать тоже, товарищ директор.
— На кого кричать?
— На кого кричите, на того надо поменьше кричать, у вас повышенное давление.
— Ну ладно.
— Нет, товарищ директор, не ладно. Если вы не обратитесь к своему
— Вот еще райком нашла мне новый — райздрав. — Юрий Иванович встал. — А вот у нее проверяла? — директор кивает на Зою Андреевну.
— У Зои Андреевны давление нормальное. Я буду звонить, Юрий Иванович, вашему врачу. И жене вашей позвоню. Я вас не боюсь, не думайте.
— Ну ладно… До свиданья, доктор, — за руку попрощался Юрий Иванович. И уже от дверей, оглянувшись, спросил: —
У самой-то нормальное давление?
— Да, Юрий Иванович, — серьезно ответила Аля.
Опять остановился директор.
— Вертушку ей побыстрей сделайте, — сказал Зое Андреевне. — Чтоб как в Судогде было, а то лекарства стоят по полкам, как на кухне.
Опять повозка почтальонши выезжает из деревни, спускается с холма, рядом с Антониной сидит со своей зеленой сумкой Аля.
А впереди, по опушке, пасется стадо, но Кости не видно. Когда лошадь поровнялась со стадом, Аля слезает с повозки.
— Спасибо, Тоня, я пешком дальше, — идет к стаду, ищет глазами, находит под кустом пастуха, книжку читает, по это не Костя, другой человек, Алексей Ликинский.
— Здравствуйте, а Костя где?
Пастух с трудом отрывается от книжки, поднимает глаза.
— О! Костя теперь уже каким-нибудь кораблем командует, на флот взяли.
— Ну, извините, — сказала Аля и бросилась догонять повозку, но по дороге раздумала, пошла шагом.
Вот уж и мост через Судогду, Аля к перилам подошла, посмотрела в воду, на речку посмотрела по течению, на зеленые берега, и лицо ее задумчивое в эту минуту и прекрасное.
Перешла мост. Дорога к Лухтонову поднимается. Идет Аля по этой дороге. Потом сходит с автобуса в Чамерево, перед больницей. Поднимается по ступенькам в кабинет главного врача.
— Здравствуйте, Александра Васильевна.
— Здравствуй, Аля. Присаживайся.
— Как мой ребеночек, Александра Васильевна?
— Ребеночку твоему уже хорошо.
— А дядя Миша?
— А дядя Миша?.. У него рак, Аля. Он умирает.
— Я схожу к нему.
— Сходи, Аля. Он все вспоминает. Почему ко мне Аля не идет? Она бы меня вылечила.
Аля поднимается. Александра Васильевна провожает ее.
— Вот, Гульнов, Аля пришла, — говорит Александра Васильевна.
— А-аля, — слабо улыбнулся Михаил Васильевич и засуетился.
— Вы лежите, дядя Миша, я посижу с вами. — Берет стул, подвигает к койке, садится.
— Ну что, дядя Миша?
— Спасу нет, болит все. Сперва было полегче от уколов, теперь и уколы эти не помогают.
— А вы, дядя Миша, постарайтесь, перетерпите, Александра Васильевна другое назначение сделает, и вы
— Я постараюсь, буду стараться… А ты подскажи ей, Аля. Я постараюсь. Пришла ты, хорошо…
Михаил Васильевич как только смог повернул голову, чтобы на Алю смотреть. Он зарос щетиной, нос заострился, лицо его, шея, руки — все сработалось, износилось, огрубело-омертвело от жизни, где была только тяжелая работа, война, плен, голод и снова работа. Аля перед ним — это другой мир, это юность, жизнь, незнакомые Гульнову небесная чистота и нежность.
— Хорошо… — смотрит на Алю. — Вот помру я, Аля.
— Зачем вы, дядя Миша? Вы должны жить, тетя Маша ждет вас…
— Ждет. Жалко Маню. А зачем жил? Не знаю. Жил, жил, а зачем, не знаю. Вроде все собирались жить, а потом война. А на войне мучили меня. Я ведь в плену был всю войну, мучили меня… И никто не жалел. Немка одна пожалела, один раз пожалела немка, красивая, как ты, Аля.
Колбасы принесла нам, корзину колбасы, красивая, пожалела. Теперь умру. А был я мужиком, был мужиком на земле, один раз, а больше не буду, помру теперь. А зачем был? Такого рядом со мной не было во всей жизни, как вот ты, Аля. В земле мы, в земле, чистыми, как ты, не были, не знали… Думал я, чистые не для нас. А ведь я тоже человеком был на земле, один раз. А зачем был, не знаю. Коль бы не умирал я, не пришла бы ты, такая, посидеть возле, не стала бы слушать меня, говорить бы не стала, жалеть…
— Стала бы, стала, дядя Миша, не надо так говорить. — Аля положила нежную руку свою на грубую, черную руку Гульнова. — Видите, я руку вашу держу, стала бы, стала…
Михаил Васильевич закрыл глаза и заплакал. Он больше не открывал их и ничего не говорил. Аля посидела и поднялась:
— Дядя Миша, я приеду еще, а вы постарайтесь, потерпите.
Михаил Васильевич не ответил. Аля пошла к выходу.
Из Дорофеева грузовик прошел по мосту через Судогду, потом обогнал трактор с тележкой, а навстречу ему необычное для этих мест такси, «Волга» в шашечках. Кто-то едет в деревню. Поднимается такси на холм, по улице едет, по колдобинам, сворачивает к конторе. Останавливается. Из машины выходит молодой моряк, высок, красив, с кортиком, с золотыми нашивками. Направился к Алиному дому. Потрогал дверь. Заперто. Перед домом стал ходить. Он ходит, а в окнах конторы и других домов видны расплющенные о стекло носы.
Наконец появляется Аля. Она идет со своей зеленой сумкой, задумалась, печаль еще не сошла с ее лица. Такси она не замечает, потому что не смотрит по сторонам, а смотрит в себя. И моряка увидела не сразу. А когда увидела уже на подходе к своему дому, от неожиданности остановилась. Не радость и даже не удивление было на ее лице, а мгновенная усталость. Как-то растерялась она, сникла, и усталость проступила во всем ее облике: слишком много на этот день оказалось нагрузки на ее душу. Как только она остановилась, моряк быстро зашагал ей навстречу, тронулась и Аля. Аля подняла свои прекрасные глаза на моряка, и легкая, чуть заметная улыбка иронии тронула ее губы. Ну что, мол, ты еще скажешь мне?