Щегол
Шрифт:
— Ты на меня дуешься? — Дуешься: слово из лексикона Барбуров. Энди так выражался, когда мы с ним были маленькими.
— Дуюсь? Нет.
Теперь, когда все улеглось и я как-то пообвыкся, новость эта (Кейбл? Китси?) казалась мне дурацкой сплетней, которая словно бы и не имела ко мне никакого отношения. Я заметил, что Китси надела мамины сережки — и это меня до странного растрогало, потому что она оказалась права, они ей совершенно не подходили, — сердце у меня сжалось, и я поднял руку, коснулся сережек, потом —
— Ооооо, — завопили у нас за спинами какие-то зрители, радуясь, что счастливая парочка хоть как-то при них проявила свои чувства. Китси не растерялась, схватила мою руку и поцеловала ее, вызвав очередной залп вспышек.
— Договорились? — спросил я, когда она прильнула ко мне поближе. — Если кто спросит, я уехал по делам. Одна старая дама попросила меня взглянуть на ее мебель.
— Конечно. — Чего-чего, а выдержки ей было не занимать. — Когда вернешься?
— Да скоро, — не слишком убедительно ответил я. Я бы с радостью вышел отсюда и шагал бы, не останавливаясь, несколько дней, несколько месяцев, пока не дошел бы до какого-нибудь мексиканского пляжа, до каких-нибудь дальних берегов, где я мог бы бродить в одиночестве, пока на мне не сгнила бы вся одежда, и был бы я — безумный гринго в роговых очках, который зарабатывает на жизнь тем, что чинит столы да стулья. — Береги себя. И не пускай этого Хэвистока к матери домой.
— Ну, — она говорила так тихо, что я ее почти не слышал, — от него в последнее время отбою нет. Звонит просто каждый день, все собирается заскочить к нам, с цветами, конфетами — такой дедулечка. Мама его видеть не хочет. А мне немного совестно, что вечно ему приходится отказывать.
— Вот этого не надо. Не пускай его к матери. Он мошенник. Ну все, пока, — громко сказал я, чмокнул ее в щеку (опять защелкали камеры, этого снимка фотографы и ждали весь вечер) и пошел сказать Хоби, который блаженно разглядывал какой-то портрет, чуть ли не уткнувшись в холст носом, что я ненадолго уеду.
— Хорошо, — осторожно ответил он, обернувшись ко мне. За время работы у него я и отпусков-то почти не брал, не говоря уж о том, чтоб уехать куда-нибудь. — Уедешь с… — он мотнул головой в сторону Китси.
— Нет.
— Все в порядке?
— В полном.
Он поглядел на меня, потом — на стоявшего в другом углу залы Бориса.
— Знаешь, если тебе что-то нужно, — вдруг сказал он, — ты только попроси.
— Да, конечно, — растерявшись, ответил я, не понимая, к чему это он и что ему на это ответить, — спасибо.
Он, заметно смешавшись, пожал плечами и смущенно отвернулся к портрету. Борис стоял возле бара, пил шампанское и жадно доедал оставшиеся блины с икрой. Заметив, что я на него смотрю, он осушил бокал и кивнул на дверь, все, уходим!
— До встречи.
Я пожал Хоби руку, чего обычно не делал, и ушел, а он так и остался стоять возле портрета, с замешательством глядя мне вслед. Я хотел попрощаться с Пиппой, но она куда-то пропала. Да где же она? В библиотеке?
— Не видел ее? — спросил я Хоби, быстро пробежавшись по комнатам, но он помотал головой.
Несколько минут я проторчал возле гардеробной, думал, Пиппа вернется, пока наконец не появился, дожевывая закуски, Борис и не утащил меня за собой — вниз по лестнице, вон из клуба.
Часть V
Искусство нам дано, чтобы не умереть от истины.
Глава одиннадцатая
Фиолетовая корова
«Линкольн» выехал из-за угла, но когда машина остановилась перед нами, оказалось, что за рулем не Юрий, а совсем незнакомый мне мужик — с пронзительными ледяными глазами и такой стрижкой, будто парикмахерская у него — в вытрезвителе.
Борис представил нас по-русски.
— Privet! Myenya zovut Anatoly, — сказал мужик, протянув мне руку, испещренную, словно крашеное яйцо на Пасху, сизыми коронами и звездочками.
— Анатолий? — осторожно повторил я. — Ochyen’ priyatno.
В ответ хлынул поток русской речи — я ни слова не понял и в отчаянии повернулся к Борису.
— Анатолий, — любезно заметил Борис, — по-английски ни слова не разумеет. Правда, Толя?
В ответ Анатолий с серьезным лицом поглядел на нас в зеркало заднего вида и разразился очередной речью. Я был почти на сто процентов уверен, что татуировки у него на костяшках — тюремные: чернильные полоски размечают время — сколько дали, сколько отсидел, время прирастает ободками, как деревья годичными кольцами.
— Хорошо, говорит, выражаешься, — иронически сказал Борис. — Вежливость на пятерку.
— А где Юрий?
— А, он вчера улетел, — ответил Борис, роясь в нагрудном кармане.
— Улетел? Куда улетел?
— В Антверпен.
— Моя картина там?
— Нет. — Борис вытащил из кармана два листка бумаги, проглядел их при слабом свете, один протянул мне. — Но у меня квартира в Антверпене и машина. Юрий заберет машину, кое-какие вещи и приедет к нам.
Я поднес листок к свету и увидел, что это распечатка электронного билета:
ПОДТВЕРЖДЕНИЕ
ДЕКЕР/ТЕОДОР DL2334
НЬЮАРК ЛИБЕРТИ (EWR)
АМСТЕРДАМ НИДЕРЛАНДЫ (AMS)
ПОСАДКА 12:45A
ВРЕМЯ В ПУТИ 7 Ч 44 МИН
— От Антверпена до Амстердама всего три часа езды, — сказал Борис. — Мы в Схипхол прилетаем одновременно — ну я, может, на час попозже: я попросил Мириам забронировать нам билеты на разные рейсы. Я лечу через Франкфурт. У тебя — прямой.
— Сегодня?
— Да — сам видишь, времени у нас не то чтоб много…
— Но я-то зачем лечу?