Щекочу нервы. Дорого (сборник)
Шрифт:
– Спекулянт, – вставил Довбня. – А водка у него почем?
– Каюсь, Юрий Васильевич, – проигнорировав вопрос медика, продолжал Шурик. – Я сквозь пальцы смотрел на эти его штучки. Конечно, у него ни лицензии, ни разрешения, ничего. Но разве я думал, что алчность доведет его, считай, до преступления!
– Где он берет продукты? – спросил Воронцов.
– С оптовиками сговорился. Они ему заранее подбирают все самое дешевое. А он только приедет, заберет, рассчитается и уедет. Все организованно, как в армии.
– Тем Миколе хуже, – ответил Воронцов. –
– Нет, – покрутил головой Шурик. – Жену я давно не видел. По-моему, она в больнице.
Они прошли мимо старой, полуразрушенной церкви, кроваво-красной от оголенного кирпича, с кирпичным куполом, на котором свили гнездо аисты, с пучками травы и даже хилой березкой, выросшими прямо на стенах, и спустились к мосту.
– Плохо, Шурик, что ты смотрел на это сквозь пальцы, – задумчиво сказал Воронцов. – Очень плохо…
– Лишь бы он не расчленил труп, – со слабой надеждой сказал Довбня. – Или, не дай бог, не сжег. А то уже никакую экспертизу не проведешь.
Воронцов промолчал, лишь качнул головой, словно хотел отогнать дурные мысли. Участковый вздохнул и пробормотал: «Ну, Микола! Ну, Микола! Сукин сын! Доигрался-таки!»
Они взошли на пригорок, который местные называли могильником, и приблизились к забору из крепкого крашеного штакетника, к которому проволокой была прикручена фанерка с надписью «МАГАЗИН. КРУГЛОСУТОЧНО». За стволами яблонь и вишен можно было разглядеть колесный трактор с металлическим кузовом.
– Этот? – тихо спросил Воронцов у медика.
– Он, – без колебаний ответил Довбня. – Вот же сволочь! Мы ему машем руками, а он – газку! Лишь бы, гад, не растворил труп в извести или, чего доброго, не провернул его через мясорубку…
– Да заткнись же ты! – попросил его Воронцов и спросил у Шурика: – Оружия за ним никакого не числится? Охотничьего ружьишка или пневматики?
– Не замечал, – ответил участковый и, чувствуя свою косвенную вину, предложил: – Давайте-ка, Юрий Васильевич, я первым пойду.
– Успокойся, – осадил участкового Воронцов и вытащил из кобуры пистолет. – Возьми под контроль левое окно, а ты (он взглянул на медика) правое. Я вхожу в дом, а вы ждете, пока не позову.
– Ради бога, Юрий Васильевич, будьте осторожны, – заволновался участковый. – Если он уже раз на убийство пошел, то второй раз убьет не задумываясь.
– А ты что предлагаешь? – усмехнулся Воронцов. – Отправить нашего эскулапа в город за спецназом? Чтобы потом мы его самого разыскивали где-то в полях между Шауленом и Курмановом?
Он зашел во двор без колебаний и быстро, как к себе домой, будто в комнате надрывался телефон и поднять трубку было некому. Пригибаясь, чтобы не сшибать лбом тяжелые, полные сока яблоки, он подошел к трактору, вскочил на переднее колесо с налипшими на него комьями глины и заглянул в пустой кузов.
Тем временем Довбня и участковый, ломая кусты по своим направлениям, бежали к дому. Шурику было тяжело, ему не хватало воздуха, пот капал с его лица, а фуражка все время
Довбня в эти напряженные мгновения был озабочен трупом. Он беспокоился о нем, словно об угнанной дорогой машине, и, как это часто бывает, готов был простить Миколе его злодейство, если он только не провернет покойника через мясорубку.
Тропинку, ведущую к крыльцу, перегораживал помятый грузовой контейнер, поставленный на торец. На стороне, обращенной к Воронцову, было прорезано большое окно, и за стеклом, на полках, демонстрировали себя разноцветные упаковки. Крупы, сахар, соль, спички, масло… Под каждой упаковкой – ценник, сделанный из листочков старого перекидного календаря. На стене контейнера приклеен лист бумаги, на котором было написано: «Господа сельчане! Что привезти?», а ниже господа сельчане корявыми буквами составили список пожеланий: «1. Жамки. 2. Сялёдку. 3. Гвоздей соточку. 4. Сордельки. 5. Лекарство от давленья. 6. Горялку подешевше…»
Воронцов обошел контейнер. Тяжелая металлическая дверь с запорами была раскрыта. Рослый парень лет двадцати семи, в подвернутых резиновых сапогах, потертых джинсах с широким офицерским ремнем да в тельняшке склонился над картонной коробкой, вытаскивая оттуда банки с тушенкой. Он стоял к следователю спиной и его не видел. Ничего не объясняя, Воронцов схватил парня за плечо, рванул на себя, разворачивая, затем толкнул на дверь и тотчас приставил к его щеке пистолет.
Микола здорово испугался, это было хорошо видно по его побелевшему лицу.
– Уголовный розыск, – наслаждаясь эффектом, представился Воронцов и улыбнулся. – Следователь прокуратуры Воронцов.
Парень с ужасом косился то на пистолет, то на лицо Воронцова. Появление вооруженного и очень агрессивного человека было для него настолько неожиданным, что он даже не пытался выяснить, в чем должен признаться.
– Ты Хамарин? – уточнил Воронцов.
Парень кивнул.
– Тогда руки за голову и пошел в дом.
Микола с трудом повернулся к следователю спиной, словно его тело вдруг одеревенело. Старательно прижимая ладони к затылку, словно это могло уберечь его от нечаянной пули, он поплелся к крыльцу. На первой ступеньке он споткнулся и упал. Пока поднимался на ноги, Воронцов свистнул участковому и медику.
Дом Миколы был еще молодым и крепким. Внутри пахло свежей краской, по полу были разложены тростниковые дорожки, в проемах между комнатами вместо дверей колыхались желтые шторки.
Воронцов поднял палец над головой и будто нарисовал им круг. Довбня понял смысл этого жеста быстрее участкового и тотчас кинулся осматривать комнаты. Он очень надеялся, что вот-вот труп будет найден и скандал удастся замять. Участковый, чтобы не наступать медику на пятки, вышел во двор, но так как хозяйство у Хамарина было совсем еще слабенькое и осматривать было нечего, быстро вернулся в хату.