Считай звёзды
Шрифт:
Парень царапает дно тарелки вилкой, сдержанно вздыхая, когда его мать громко смеется. Хотя, о чем это я. Его поведение как раз характеризует его, как отсталого придурка. В любом случае, теперь мне еще больше плевать.
Мужчина начинает разливать вино себе и женщине, а та поглядывает на сына, как-то обеспокоенно улыбаясь:
— Может, у тебя найдется что-то для них? — кладет свои ладони на край стола. — Они уже взрослые.
Отец бросает на меня взгляд. Нет, я не пью, но, да, Боже, прямо сейчас заполни мою кружку с кроликами алкоголем, чтобы мне было проще уложить информацию в своей больной от простуды голове.
— У нас есть не
— Сейчас принесу, — встает, а Лиллиан торопится за ним, шепча неловко:
— Мне в уборную, — отец только улыбается в ответ, положив ладонь ей на спину, после чего они выходят, оставляя меня наедине с собачьим дерьмом. Кхм, простите, с Диланом. Думаю, можно называть его просто Дилан.
Начинаю нервно ерзать на каком-то холодном стуле, невольно, совсем невольно складываю руки на груди, замечая, как тяжело находиться в тишине с человеком, которого мысленно молю держать рот закрытым. Вот тебе новость: я не могу терпеть, когда он говорит, а так же точно не выживу с ним в тишине. И мне бы очень хотелось развалиться на молекулы и частицы, чтобы раствориться в воздухе и уплыть к черту отсюда, но с таким же желанием мне хочется получить подтверждение своим мыслям. Именно поэтому набираю кислорода в легкие, растягивая грудную клетку, чтобы выдавить из себя достаточно равнодушный вопрос. Но рвение сбивается, когда парень шевелится, привстав со стула, и не трудно догадаться, к чему он тянется рукой. Берет бутылку вина, поднося к губам, и я закатываю глаза с раздражением, слушая, какие большие глотки он делает. Искоса наблюдаю за движением кадыка на шее, только сейчас посчитав странным то, что парень так и не снял кофту. На улице плюс двадцать, на кухне довольно тепло. Он там сжариться решил? Или это просто еще одно подтверждение тому, что этот тип точно поднялся ко мне из пекла Ада. Последняя догадка мне нравится.
— Так… — будь милой и доброй. Люди к тебе потянутся. Парень морщится, громко поставив бутылку на место, и садится обратно, раскинув ноги под столом. Вот оно. Он занимает естественную для его характера позу, свободную, наглую, теперь уже не пялится в тарелку, открыто смотря мне в глаза. А для кого был тот спектакль «Робкий парниша»? Для Лиллиан? В данный момент он точно является самим собой. Одного этого взгляда достаточно. Ничего не происходит, а он уже смотрит с насмешкой, готовясь словесно атаковать, поэтому беру себя в руки, не давая ему возможности заговорить первым:
— Так, ты знал? — одну руку опускаю, начав стучать пальцами по своему колену. Внимательно, довольно серьезно смотрю на парня, в глазах которого довольно пляшут черти. И почему-то уверена, что раздражен он так же сильно, как и я, просто скрывает за сжатыми губами.
Мне не нравится такое молчание, пробирающее до костей. Ничего толком не происходит, но я чувствую с его стороны неприятное, тянущее напряжение.
Будь доброй и милой.
— Поэтому ты начал меня доставать? — щурю веки, еле пуская смешок, ведь это крайне нелепо. — Глупо, как будто в этом есть моя вина и…
Кусочек огурца летит мне в щеку, заставив вздрогнуть. Взглядом цепляюсь за парня, приоткрыв с возмущением рот, так как не верю, что он реально сделал это. Смотрит на меня, стуча пальцами по краю тарелки. Не могу. Просто не могу принять тот факт, что его поведение…
Бросает лук мне в лицо, чем вынуждает прикрыть
— Слушай, они — взрослые. И им решать… — затыкаюсь, когда получаю в нос мятым листом салата. Моргаю, терплю. Будь милой, Райли. Сжимаю губы. Но процеживаю уже без фальшивой доброты:
— Мы же тоже уже взрослые и должны… — получаю в нос кусочком перца. Напряженно дышу, уставившись в упор на О’Брайена. Вижу, как уголок его губ поднимается, продемонстрировав мне до жути знакомую ухмылку, которая будет мне еще лет пять после окончания школы сниться.
Вдох. Выдох. Будь милой.
— Послушай… — только открываю рот, как он бросает в меня очередной кусочек лука. До дрожи в пальцах сводит конечности от раздражения и возмущения, что сейчас кипят внутри моего организма, сводя все мое существо с ума. Терпение. Вдох. Выдох. Будь милой. О’Брайен спиной прижимается к спинке стула, занимая расслабленную позицию, отрывает кусочек салата, сминая пальцами, и мне удается выдавить короткое: «Хватит», — прежде чем получаю по лбу овощем, сорвавшись:
— Да что с тобой не так?! — вскакиваю, хлопнув ладонями по столу, но вся агрессия буквально за мгновение превращается в жалкий испуг, толкающий меня назад, ведь парень с выражением угрозы на лице резко встает, так же ударив по столу, но громче, сильнее меня. И теперь он не ухмыляется. Теперь вижу его настоящие эмоции. Злость. Раздражение. Агрессия.
Иногда я забываю, на что он способен.
Тяжело дышу носом, напряженно держа руки вдоль тела. Сглатываю, не сводя своего взгляда — единственное, что еще может выражать не жалкий страх, а именно готовность ответить ударом на удар. Хотя не нужно подтверждений и доказательств тому, что этот тип сломает меня одним ударом.
Еле контролирую слабую дрожь в коленках, пока шепчу злое и напуганное:
— Пошел ты, — тихо, с надеждой, что не услышит, и быстрым, тяжелым шагом направляюсь к двери, чтобы покинуть кухню. К черту. Отец должен был меня предупредить. Поставить в известность раньше, тогда я бы сказала, что это за человек и какие нелегкие, недружеские (мягко сказано) у нас отношения. Почему отец не посчитал важным предупредить? Почему не подумал обо мне? Я не люблю злиться на него, но, черт, чувствую себя преданной. Словно жила эти три года с розовыми очками. Я расстроена. Разочарована.
Хочу толкнуть дверь, но та распахивается первой, и на меня смотрит отец, за спиной которой стоит Лиллиан. Мне приходится выдохнуть, чтобы с трудом принять расслабленное выражение лица.
— Куда ты? — отец немного хмурится, проходя на кухню с бутылкой. Оглядывается на меня. Потираю вспотевшие ладони о ткань джинсов, немного растерянно оглядываюсь на дверь, пока женщина проходит к столу, занимая свое место.
— Я вспомнила, что… Не сделала кое-что… — начинаю мямлить, но какое дело? Отец вряд ли обрабатывает в голове мои слова, он просто поднимает ладонь, таким жестом прося помолчать:
— Слушай, мы ведь даже не рассказали о своей идее, — улыбается, кивая на мой стул. — Сядь, — просит. Переминаюсь с ноги на ногу, кинув острый взгляд на парня, который сидит спокойно, будто ничего и не произошло. Ковыряет салат, переворачивая зеленые листья вилкой.
— Райли, — отец уже давит, но еще спокойным тоном, но подобного вполне достаточно, чтобы я вернула на лицо улыбку, вернувшись за обеденный стол. Сажусь, держу голову гордо поднятой, стараюсь не смотреть на О’Брайена, который вновь вернул себе режим «тихого парниши».