Седьмая печать (фрагмент 10): Вторая Печать Молчания

– И где моя смерть? – спросил Дольский.

– Уже рядом, – Незнакомец вдруг нагнулся к его уху и перешёл на шёпот. – Может быть, за спиной. Дышит в затылок.

От этих слов Дольскому стало нехорошо.

– Какая она?

– Увидишь, – тихо сказал Незнакомец расслабленно и, помолчав, добавил. – Скоро. Этой ночью.

– И что я ей скажу?

Ответа на свой вопрос Дольский уже не слышал. Его несло куда-то сквозь прозрачные города. Лабиринты оживших улиц, где стены домов охотятся за тобой. Они чувствуют твою плоть и жаждут… Он ощущал лёгкое дыхание Смерти над ухом и чьи-то голоса,

«Меня уже нет!… И меня…» Их тела знают. Он услышал чей-то крик в сполохах пожара, монотонный голос, читающий чей-то приговор, и тихий, далёкий стон…

«А я умер, когда она ушла… Никто не заметил этого тогда. Просто сказали, что я изменился… Что ждёт тебя? Что ждёт тебя?.. То же, что и нас… »

«Элиза!.. Элиза! Где ты?.. Я люблю тебя… Как ты могла?» – прошептала ему мужским голосом темнота. И он увидел мёртвого юношу, лежащего в крови на полу комнаты с огромной раной на голове. Вокруг него столпились люди, и Дольский не успел рассмотреть из-за них его лица.

Видение вдруг пропало, и вместо него Дольский услышал шум ночного Леса и кого-то яростно скачущего напролом в темноте. Кто-то звал его из Бездны, но чьим именем называли его, Дольский не слышал.

– Понимание требует слов, но Мир не может быть ограничен словами, – снова заговорил Незнакомец. – Он испытывается бессловесно. Но знаки посылаются постоянно. Иногда их слышат. И даже периодически понимают. Не всегда, правда, правильно. – Он мрачно засмеялся. – Вот, скажем, ночью в семье жителя Мекки Абдаллы-Эль-Муталиба родился мальчик. Войско, осадившее в это время город, было поражено ужасной болезнью и погибло. Но радость царя персов Хозроя Ануширвана была омрачена тем, что священные сосуды в его дворцовом храме опрокинулись и огонь, символ божества, потух. Это было предупреждение. В ту ночь родился пророк всех мусульман Мухаммед.

Вот так, – заключил он, – если глаза светлы и промыты светом, то, что бы мы ни увидели, мы это примем с открытым сердцем. И тогда мир станет подобен последней утренней звезде.

– Не о той ли утренней звезде ты говоришь, которую звали Люцифер 1 ? – неожиданно для себя спросил Дольский.

– Ну, зачем же так? – Незнакомец скривился. – Христос тоже называл себя звездой утренней 2 . Но никто его после этого не называл Люцифером. В византийской церковной поэзии звездой, являющей солнце, называли Марию, а Ориген 3 считал, что Иоанн Креститель предвозвещает Христа, как утренняя звезда предвозвещает солнце. Будем продолжать?

Дольский промолчал.

– Вот-вот, – улыбнулся краем губ Незнакомец. – Хорошо, что у тебя нет ответа. Значит, в тебе есть пустое место для него. И ответ низойдёт.

Но должен заметить, – он с игривым укором помахал указательным пальцем, – что твой вопрос не случаен. Он определяется твоей формой. Рамками, в которых ты мыслишь. Люди держатся за старое, отжившее, мёртвое, потому что в нём не нужно меняться. Они отогреваются в пепле былого. Но форма, привитая семьёй, обществом, не позволяет тебе течь. Если бы ты знал, как это иногда необходимо: омыть себя в водах безумия. Они текут сквозь тебя, пока не смоют всё наносное, и тогда ты сможешь сказать: «Я всего лишь тёк. А они решили, что я сошёл с ума. Я их понимаю. У мёртвых нет места для живого». Чтобы понять живое, надо самому стать живым. Чтобы стать живым, надо проснуться и стать просветлённым.

Просветление – безумие обыденности, – задумчиво продолжал Незнакомец. – Безумие, когда пропасть под тобой перестаёт существовать. Когда небо становится твердью, а воды держат тебя, как земля. И тогда для тебя не будет предела, потому что ты везде и во всём найдёшь опору, сравнявшись и слившись с ним. Падает ли воздух? Тонет ли вода? Может ли сгореть пламя? Они этого даже не знают.

Вспомни, о чём ты думал там, у Леса, на краю пропасти? – спросил он, мельком взглянув на Дольского. – Боящийся упасть не летает, и человек не может взлететь лишь поэтому. Идея падения присуща сомнению. Как в случае с Икаром 4 , когда гордыня, помноженная на сомнение, швырнула его вниз. Так и с тобой сейчас. Мгновенному, сиюминутному кажется, что оно существует, и оно сомневается в вечном. Если ты сомневаешься, то усомнись сначала в себе. Сомневайся в преходящем. Но преходящим является всё, чему есть причина. Весь окружающий мир. Усомнись и в нём. Даже пространство и время преходящи уже потому, что зависят от нашего ума. Они непостоянны и меняются вокруг нас в зависимости от нашего состояния. А ум прицеплен к желаниям.

Как бы ты высоко ни летал, ты всё равно сосредоточен на своих желаниях. Как стервятник, который летает в небе, но глазами ищет помойку. Пока человек не опьянеет от себя самого, его желания не иссякнут. А надо научиться пить сок своей собственной природы.

Конец ознакомительного фрагмента.