Седьмая встреча
Шрифт:
Собака заскулила, Йорген надел на нее поводок и вышел с ней из дома. Когда дверь за ними закрылась, в комнату (…) слова Эмиссара и легли на наброски. Руфь пыталась их прогнать, но они словно прилипали ко всему, на что падал её взгляд. До нее с трудом доходило то, что говорил Майкл, но она кивала и делала вид, что ей все понятно.
Дождь барабанил по крыше из гофрированной жести, а Майкл показывал ей альбомы по искусству. Видно было, что их прилежно изучали, края страниц сильно обтрепались. Наверное, их часто перевозили с места на место. На одном альбоме в черном переплете неровными буквами было написано — «Эгон
Картина на переплете изображала человека в красном клоунском костюме. Ломаные линии рук и ног. Для головы на картине почти не осталось места. Лицо было обращено вниз, глаза смотрели в сторону. Руфь не могла понять, мужчина это или женщина, но человек пытался натянуть на себя что-то темное. Изображение четко выделялось на белом фоне. Вокруг человека была пустота.
Текст был на немецком. Руфь стала листать альбом. Обнаженные и полуобнаженные люди. Молодые, несколько стариков. Очень худая девочка с распущенными волосами. Набросанная штрихом девушка в спущенных чулках, сложившая на коленях руки.
Майкл показал на нее и спросил, не кажется ли Руфи, что это смелый рисунок. Руфь отвернулась и кивнула. И как только художник осмелился так нарисовать ее? — подумала она. Очевидно, такое могли позволить себе лишь художники, живущие за границей, или тс, кто не собирался возвращаться домой. Вроде Майкла.
На некоторых картинах были изображены дети, или дети, которые все-таки не были детьми. Были автопортреты самого художника. Он выглядел сумасшедшим. А может, сердитым. Иногда его глаза напоминали глаза Эмиссара. Руфи почему-то стало грустно. Столько обнаженных тел…
Майкла же занимали только линии, а не то, какое впечатление они производят на зрителя. В этом смысле он был ребенком. Как Йорген. А она сама? Руфь отвернулась от Майкла. Листала, разглядывала.
Пока она разглядывала картины Эгона Шиле, ей вдруг стало тоскливо оттого, что, дожив до восемнадцати лет, она так и не встретила никого, с кем могла бы поделиться своими мыслями.
Майкл теперь смотрел не на картины, а на нее. Когда их глаза встретились, он спросил, не хочет ли она взять альбом домой. Но Руфь не могла позволить себе принести домой такое. Она отрицательно помотала головой и попыталась объяснить, что у них дома голым на картинах может быть изображен только младенец Христос. Наверное, он понял ее, потому что засмеялся.
Руфи не понравился его смех. Как бы в отместку, она подумала, что рисунки Эгона Шиле это совсем не то, что Майкловы статуи. Линии Шиле все, изображенное им, делают живым. Они заставляют людей оживать, вставать с бумаги и идти в мир.
А ведь она и сама могла бы послужить моделью многим картинам. Неожиданно она услыхала вопрос Майкла. В смысле его слов нельзя было усомниться.
— Model? Jorgen, or somebody, must be with us, if you like… [12]
12
Модель? Если хочешь, при этом может присутствовать Йорген или кто-нибудь ещё (англ.).
Руфь залилась краской и отвернулась, не зная, что ответить. Он показал на альбом и повторил свой вопрос. Она отрицательно покачала головой, не поднимая на него глаз. И тут же поняла, что ей хотелось бы позировать
Дома, когда Руфь уже легла, ее начало трясти. Она встала, подошла к тусклому зеркалу, висевшему над умывальником, и стала разглядывать свое лицо.
Он сказал, что я красивая, думала она.
Ночью она стояла на пустоши высоко на склоне, откуда открывался вид на море и на берег. И тут с облаков по старому пароходному трапу спустился Бог. Он встал перед ней, лицо его скрывали облака. Опустив вниз глаза, Руфь обнаружила, что из стоптанных сандалий Бога торчат голые пальцы Майкла. Ногти на ногах были слишком длинные и не совсем чистые. Ей захотелось сказать ему про ногти, но она не могла вымолвить ни слова. В руках у Бога была старая школьная грифельная доска.
— Рисуй! — сказал Бог и показал ей на свои ноги.
Потом небо потемнело, и она осталась одна с грифельной доской. Доска была такая тяжелая, что Руфь поставила ее на землю, прислонив к единственному росшему там дереву. Она знала, что ей надо найти дорогу, вот только куда? Пока она пыталась вспомнить, с какой стороны она пришла сюда, чтобы пойти в противоположном направлении и попасть туда, куда нужно, послышался треск. Руфь сразу поняла, что это доска. Она не видела ее, но было слышно, что доска упала в какую-то пропасть. Руфь решила идти прочь от этого звука, а то она тоже упадет в пропасть, потому что разбила доску, данную ей Богом. Однако не могла слипнуться с места. Ее ноги словно приросли к зеленой траве.
Руфь проснулась, дрожа от страха. Одеяло валялось на полу. Она выглянула в маленькое треугольное окошко. Сквозь струи дождя можно было различить крышу и печную трубу дедушкиного домишка. С моря наползал туман. Окрестности плавали в тумане, словно в белой пушице.
Она подошла к старому зеркалу. Темные пятна портили его поверхность. Что в ней увидел Майкл? Она видела в зеркале только свои широко открытые глаза.
Заметил ли он, что она дрожала? Нет. Она чувствовала трепет во всем теле. Но отражение в зеркале было неподвижно. Она подошла к своему платью, лежавшему на стуле. Скрипнули половые доски, и она подумала, что не следует ходить по ночам.
Она надела клетчатое летнее платье и поверх него джемпер. Спустилась босиком по лестнице и выскользнула из дома. По мокрой траве она обошла лесок и большие валуны рядом с бабушкиным картофельным полем. Миновав скалу, она побежала по берегу. Никто не должен был ее видеть.
При приближении Руфи собака тихонько заворчала. Майкл показался в дверях, прикрываясь рубашкой. Увидев, что он голый, Руфь растерялась. Она никогда не видела голого мужчину, даже прикрывшегося рубашкой.
Он отступил в тень и шепотом сказал: