Седьмая жертва
Шрифт:
Я почти обиделся, его тон показался мне оскорбительным, но я понимал, что он прав. От первого до последнего слова прав. Если уж обижаться на кого-то, так только на самого себя.
Гость провел в моей сторожке почти два часа и ушел, обещав вернуться сегодня. И вот я сижу и жду его.
Нельзя сказать, конечно, что я ему полностью и абсолютно поверил. Слишком часто меня в жизни обманывали, чтобы я поверил первому встречному. Но, с другой стороны, я понимал, что этому человеку нет нужды меня обманывать, он ведь не просил у меня денег и не требовал, чтобы я их вкладывал в какую-то сомнительную аферу. Он просто пообещал попробовать мне помочь, если получится. А вдруг у него получится? Я гнал от себя эту мысль, уж слишком много надежд сразу пробуждалось во мне, мозг мгновенно включался и тут же начинал рисовать радужные картины моего возрождения. Вот я собираю вещи и ухожу (а лучше – уезжаю на машине, которую за мной прислали) отсюда, вот я живу в скромном общежитии или снимаю комнату у хозяйки и ежедневно хожу на службу, не к девяти, а к восьми или даже к семи утра, я целый день тружусь
Но у меня хватало ума вовремя спохватиться и сказать себе, что ничего еще не решено, что мой новый знакомый только обещал попробовать найти для меня работу, не более того. Во-первых, он мог забыть обо мне и о своем обещании уже через три минуты после того, как покинул сторожку. Во-вторых, его знакомые могут вовсе не нуждаться в моих услугах. В-третьих, они могут отказаться взять меня на работу после собеседования, потому что я их чем-то не устрою, возрастом ли, профессиональной подготовкой, отсутствием прописки, сомнительной биографией или просто внешностью. И в-четвертых, даже если меня захотят куда-то взять, это может оказаться неподходящим для меня, потому как будет связано с криминалом, а рисковать я не буду теперь уже ни за что.
Я грубо обрывал зарвавшийся полет фантазии и старался вернуть себя на грешную землю, но уже через полчаса начинал все снова. С этим ничего нельзя было поделать. Я ждал своего вчерашнего знакомца и продолжал надеяться.
Глава 9
Ее вызвали в шесть утра. Простояв на тротуаре минут десять и поняв, что попытки в это время суток поймать машину, водитель которой согласится отвезти ее за город, бесперспективны, она доехала на метро до вокзала и села в электричку, предварительно, позвонив из автомата и сбросив на пейджер Зарубина информацию о том, каким поездом она приедет. Может быть, Сережа сообразит подойти на платформу, чтобы встретить ее.
В вагоне электрички было тепло, и Настю, притулившуюся в уголке возле окна, стало немедленно клонить в сон. Если верить расписанию, ехать ей предстоит минут сорок, вполне можно какое-то время подремать, не боясь пропустить нужную остановку. Она прикрыла глаза, но желание уснуть тут же испарилось. Вместо него пришли воспоминания о том, что рассказала ей накануне Татьяна.
…Все начиналось как обычная автоавария. Одна женщина, постарше, сидела за рулем, вторая, молодая девушка, рядом, на пассажирском месте. Машина на большой скорости вылетела на встречную полосу, и в результате лобового столкновения юная пассажирка погибла, а женщина-водитель получила тяжелейшие травмы, которые считаются несовместимыми с жизнью. То, что осталось от автомобиля, при помощи эвакуатора доставили в ГАИ, и при осмотре машины обнаружили в ней наркотики. Причем немало, в товарных количествах, а не для личного употребления. Экспертиза показала наличие этого же наркотического вещества в крови обеих пострадавших, и той, что погибла, и той, что пока еще была жива. К делу подключилось Управление по незаконному обороту наркотиков, и вскоре выяснилось, что обе женщины, мать и дочь Шуваловы, занимали отнюдь не последнее место в мощной группировке, снабжавшей Санкт-Петербург отравой.
А надежной защитой им служили имя и репутация главы семьи, Виктора Петровича Шувалова.
Как оказалось, семья Шуваловых давно уже была прочно разбита на два лагеря. В одном находились мать и дочь, в другом – отец и сын. Москвич Виктор Шувалов был женат вторым браком на яркой питерской красавице. Жена категорически отказалась переезжать в Москву, она выросла в Ленинграде, здесь были ее друзья и родственники, и Шувалов жил фактически на два дома, постоянно приезжая к супруге на два-три дня, что ее, по-видимому, вполне устраивало. Первой родилась дочь, потом, через два года, сын. К этому времени Виктору Петровичу стало очевидно, что, расставшись с первой женой, во втором браке он верную спутницу жизни так и не приобрел. Замужество нужно было ей исключительно для статуса и престижа, ей было; удобно считаться женой крупного ученого и человека неординарного и талантливого и при этом жить так, словно ее ничто не связывает. Даже в Москву долетали сплетни о многочисленных любовных похождениях жены Шувалова и о более чем свободном образе ее жизни.
Говорят, что если природа награждает человека талантом, то это проявляется, как правило, в разных областях. Виктор Шувалов, помимо того, что был действительно блестящим и признанным ученым, еще и картины писал, причем делал это настолько профессионально, что стал членом Союза художников и устраивал персональные выставки. В Москве у него была своя студия, но, надеясь как-то восстановить и сплотить семью, он воспользовался обширными связями и пробил себе студию и в Питере, где постарался проводить как можно больше времени. Однако с годами он понял, что усилия напрасны, жена отдалилась от него настолько, что даже дети не помогут сближению. И незачем постоянно ездить в Петербург, вполне достаточно наносить визиты вежливости один раз в два месяца. На его предложение развестись жена отреагировала бурно, со слезами и скандалом, кричала, что любит его и что он полный идиот, если верит досужим домыслам, а если он подаст на развод, то сына не увидит.
Если же он оставит все как есть, то она, так и быть, разрешит ему увезти мальчика в Москву.
Он оставил все как есть, с мучительным стыдом признаваясь себе, что любит эту красивую жестокую женщину, любит до самозабвения, и ему для счастья достаточно просто знать, что она жива и здорова и у нее все хорошо. Дочь он тоже любил и надеялся, что с годами она не станет похожа на свою мать. И, конечно же, он обожал сына, вкладывая в его воспитание всю душу, все силы и возможности. Мальчик рос чудесным, способным и добрым по характеру, и Шувалов, глядя на него, каждый раз, с облегчением думал о том, что ради такого сына можно вытерпеть любые семейные неурядицы. Сын был для него оправданием того унижения, которое Виктор Петрович испытывал постоянно, зная, что жена никогда не любила его и только пользовалась им.
Так они и жили, отец с сыном в Москве, мать с дочерью – в Санкт-Петербурге. Изредка встречались, обменивались ничего не значащими фразами, делали вид перед общими знакомыми, что они семья. Дети восприняли ситуацию спокойно, и девочке, и мальчику так было вполне удобно. Мать баловала дочь, с малолетства приучала ее к красивой одежде, к походам в ресторан, к увеселительным поездкам за город, а когда появлялся отец, девочка ясно видела, что ему это не нравится, и с облегчением вздыхала, когда папа уезжал обратно в Москву. Сын же, каждый раз, когда его привозили к маме и сестре, видел рядом с собой чужую взрослую девицу, которая постоянно издевалась над его детскостью и неуклюжестью, над его необразованностью, которая выражалась в том, что он не разбирался в модных музыкальных группах, и над его наивным удивлением по поводу того, что мужчины иногда уединяются с женщинами и при этом запирают дверь. Виктор Петрович страдал оттого, что его любимые дети так далеки друг от друга, и в то же время делал все возможное, чтобы помешать их сближению: он не без оснований опасался, что красивая жизнь, к которой приучалась его дочь, окажется слишком соблазнительной для сына, он не сможет устоять, и все усилия вырастить из него хорошего человека пойдут прахом.
Время шло, дети росли, Шувалов понемногу старел, а его жена все еще оставалась привлекательной, стройной и моложавой, в сорок лет ей не давали больше тридцати двух. Виктор Петрович по-прежнему любил ее и страдал… И вдруг из Питера пришло страшное известие: дочь погибла, жена в критическом состоянии и может скончаться с минуты на минуту. В тот же вечер они с сыном прилетели из Москвы, и Шувалов успел в последний раз взглянуть на жену, которая умерла на другой день. Виктор Петрович постарался взять себя в руки и заниматься похоронами, но то и дело ловил себя на том, что плохо понимает происходящее. Помянув супругу и дочку на девятый день, он стал собираться обратно в столицу. Уезжать они с сыном должны были вечерним поездом, «Красной стрелой», днем Шувалов приводил в порядок остававшуюся временно без хозяина питерскую квартиру покойной жены, а сына попросил съездить в мастерскую, забрать колонковые кисти и несколько особенно дорогих ему миниатюр, на которых были изображены жена и дочь. Больше он сына живым не видел.
Такие истории, как ни печально, происходят сплошь и рядом. Обнаружив в машине погибших наркотики, оперативники тут же, не дожидаясь приезда из Москвы Шувалова, тщательно осмотрели квартиру и мастерскую. Квартира оказалась в полном порядке, если не считать изрядного количества шприцев и прочих атрибутов наркопотребления, а вот в студии обнаружился целый склад высококачественного героина. Ни Екатерина Шувалова, ни ее дочь ни разу в поле зрения милиции не попадали ни как потребители наркотиков, ни как продавцы, и теперь стало понятно почему. В цепочке распространения героина они стояли на уровне крупных оптовиков. Никогда ни один мелкий пушер, а уж тем более потребитель не переступал порог мастерской известного художника и уважаемого человека Виктора Шувалова. Здесь бывали только те, кто привозил большие партии, и те, кто забирал их отсюда крупным оптом, а от этих людей до рядовых потребителей дистанция, как определил некогда Грибоедов, «огромного размера».