Седьмая жертва
Шрифт:
Ольшанский и Татьяна с этим согласились. Но проблеме поиска оружия это согласие мало помогло. Выводы экспертов делали совершенно невозможным получение разрешения на обыск.
Он устал. Он смертельно устал от того, что делал. Но не делать уже не мог. Он потерял рассудок, сражаясь с призраками прошлого, но был не в состоянии остановиться в этой войне, потому что, как только он пытался остановиться, рассудок возвращался к нему и ужас от сотворенного делался непереносимо болезненным. Единственным способом забыть об этой боли было возвращение к боли давней, уже чуть-чуть притупившейся, переносить которую было немного легче. Возвращение к старой боли пробуждало жажду войны, которая затмевала рассудок, и все начиналось сначала.
После
Но справиться с отсутствием интереса к любимой еще совсем недавно науке он не смог, потому перешел на другой факультет, где психология была не профильным предметом и читалась лишь поверхностно, одни азы. Это позволяло не углубляться в новейшие теоретические разработки и давало возможность «ехать» на старом багаже без дополнительных усилий, на которые у него не было уже ни желания, ни сил.
Живопись он тоже забросил. В первое время после трагедии он погрузился в нее с головой, стараясь выплеснуть на полотно боль и отчаяние, сжигавшие его, но критики эти картины не приняли и не поняли, заявив, что в них нет ничего от прежнего самобытного Шувалова, зато явственно проступает неумелое подражание Босху. В чем-то они были правы, ведь прежнего Шувалова больше не было, он умер вместе со своей семьей, оставив вместо себя совсем другого человека, с иной душой и иными страданиями. Правда состояла и в том, что Босх действительно был его любимым художником, и, только глядя на его картины, Виктор Петрович отчетливо осознавал всю мерзость и греховность земного человеческого бытия. Вся остальная живопись, затрагивающая тему греха, казалась ему куда менее выразительной и столь сильного впечатления не производила.
Он не стал работать над собой в попытках вернуть своим полотнам былую самобытность. Старые, написанные до трагедии картины еще понемногу продавались, и это было существенным материальным подспорьем, а новых картин он больше не писал, так только, баловался иногда для души, но никому не показывал и тем более не выставлял.
Вся его жизнь свелась отныне к войне, которую он вел сам с собой и с царящими в душе болью и ненавистью.
Сегодня у него не было занятий, в университет можно не ехать, и встал Шувалов попозже. Настроение было мрачным, как и каждый день в последние годы. Виктор Петрович выглянул в окно, погода стояла отвратительная, шел дождь, порывы ветра, безжалостно трепали оголенные и оттого казавшиеся беззащитными тонкие ветки деревьев. Выходить на улицу не хотелось, и он решил заняться уборкой. Позавтракав на скорую руку, он натянул старый спортивный костюм, в котором выходил с сынишкой на утренние пробежки, когда тому было лет десять-одиннадцать, и сморщился от ставшей привычной, но все равно непереносимой боли. Что бы он ни делал, к чему бы ни прикасался, он всегда вспоминал сына.
Когда все вещи оказались разложенными по своим местам, Шувалов вооружился влажной салфеткой и занялся пылью. Достав стремянку, он начал с книжных полок. Виктор Петрович по опыту знал, что процедура ухода за книгами всегда превращается в неконтролируемый процесс чтения, ибо, увидев на корешке давно забытое название, ему трудно удержаться, чтобы не взять том в руки и не полистать, а натыкаясь глазами на что-то любопытное, он уже не мог остановиться и начинал читать подряд, примостившись на верхней ступеньке лестницы. Так было и сегодня. Он сидел ссутулившись на неудобной стремянке, когда тренькнул дверной звонок.
На пороге стоял высокий молодой человек в ладно сидящей милицейской форме с капитанскими погонами на плечах.
– Виктор Петрович Шувалов? – строго спросил он, глядя в блокнот.
Шувалову стало страшно, но лишь на мгновение. «Этого не может быть», – мысленно сказал он себе, и это его успокоило.
– Я самый. Чему обязан?
– Моя фамилия Доценко, я ваш новый участковый, – лучезарно улыбнулся гость. – Вы позволите? Я вас надолго не задержу.
Шувалов посторонился, пропуская его в квартиру:
– Прошу.
Капитан долго и тщательно вытирал ноги о коврик в прихожей, из чего Виктор Петрович сделал вывод, что участковый не собирается ограничиваться короткой беседой возле входной двери. Так и оказалось. Убедившись, что мокрые ботинки больше не оставляют грязных следов, Доценко прошел в комнату.
– Хожу вот, с населением знакомлюсь, – пояснил он, устраиваясь за столом и раскрывая блокнот. – Заодно и поручение выполняю. Вы, Виктор Петрович, один живете?
– Один, – подтвердил Шувалов, решив быть немногословным.
– На соседей не жалуетесь? Крики там, скандалы, драки и все такое?
– Нет, ничего такого не было. У меня хорошие соседи.
– Может быть, к ним гости подозрительные ходят?
– Не замечал.
– Ну ладно, значит, все в порядке. Теперь вот какое дело… – Участковый замялся. – Тут неподалеку вчера разбойное нападение случилось, на соседней улице. Свидетели видели, что преступники побежали через ваш двор. Есть основания полагать, что где-то в вашем дворе они выбросили оружие. Когда их задержали, пистолета при них не оказалось, а все свидетели нападения утверждают, что он был. Знаете, как часто бывает…
Капитан смущенно откашлялся и полистал блокнот.
– Находит человек оружие и уносит к себе домой. Его понять можно, он же не знает, что это пистолет с разбойного нападения, думает, что просто кто-то обронил, потерял. Ну и забирает себе. Особенно пацаны этим делом грешат. Вы часом не слыхали, что кто-то из соседских мальчишек оружие нашел?
Шувалов отрицательно покачал головой:
– Не слышал.
– Может, соседи ваши что-то говорили об этом?
– Повторяю: не слышал.
– А вы сами? Ну… это… не находили?
Виктор Петрович ясно видел, как неловко себя чувствует капитан, и это его откровенно развеселило. Он даже расщедрился на более пространную тираду:
– Нет, молодой человек, я никакого пистолета не находил.
И скажу вам больше: если бы я его нашел, у меня хватило бы здравого ума не уносить его домой, а отдать в милицию. Я удовлетворил ваше любопытство?
Прошу извинить, у меня еще много дел. Если мы закончили…
Капитан вскочил и принялся неуклюже запихивать блокнот в папку.