Седьмая жертва
Шрифт:
Мама давно погибла. Отец жив-здоров и полон сил, но у него взгляды на семейные традиции вполне либеральные, сам из рабочих. Сегодня он, внук Николая Бенедиктовича Эссена, – последний отпрыск рода Данилевичей, и он должен сделать все возможное для того, чтобы род этот был продолжен достойным образом. Он лично отвечает за то, кто будет его женой и родит ему наследника, который сможет продолжить и поддержать семейную традицию. Так что, выполняя научную работу за Наталью, он просто обманывает самого себя, ибо других
С сожалением он вынужден был признать, что снова ошибся. Наташа, несмотря на все старания, никогда не сможет подняться на ту высоту, которая сделала бы ее достойной. Правда, оставалась последняя надежда – ребенок. Желательно – сын. Но и дочь он сможет воспитать так, что перед предками стыдно не будет. В конце концов, Наташа все-таки доктор наук. Худо-бедно…
Но и здесь надежды его не оправдались. Многочисленные аборты, которые он заставлял жену делать, не позволяя ей рожать, пока не будет выполнен его грандиозный план, сделали свое дело. Она по-прежнему легко беременела, но на этом все и заканчивалось. Выкидыши следовали один за другим, то на четвертой неделе, то на шестой. Врачи разводили руками и, качая Головой, говорили:
– Что ж вы хотите, мамочка, столько абортов… На вашей матке уже живого места нет.
Об усыновлении чужого ребенка и речи быть не могло. Он должен быть уверен в чистоте родословной, а при усыновлении вообще неизвестно, с какими врожденными пороками окажется дитя. И, в конце концов, должна быть сохранена кровь Данилевичей-Лисовских.
Он впал в ярость. Почему так случилось? Ведь план был составлен безупречно, и было сделано все возможное и невозможное для его выполнения.
Все предыдущие ошибки с выбором спутницы жизни и матери наследника учтены.
Он работал как проклятый, успевая делать и свою карьеру, и Наташину. Так почему же? В чем он провинился? Почему судьба опять наказывает его?
Копившаяся в душе ярость со всей силой обрушивалась на жену. Он не стеснялся в выражениях, объясняя ей, что она интеллектуально бесплодна.
Дура, одним словом. Сделать себе имя в науке самостоятельно не может. Даже ребенка родить не может. Никакого от нее толку.
Он не понимал и не хотел понимать, что Наташа держится из последних сил.
Отчаянные попытки «соответствовать» его высоким требованиям, постоянный страх разочаровать любимого мужа, бессонные ночи, проведенные над книгами и журналами, и мучительное, разъедающее душу чувство собственного бессилия – все это измотало ее, съело все душевные силы. А тут еще приговор врачей: у нее не будет детей. И приговор мужа: она никчемное существо, ни на что не пригодное.
Наташа ушла из жизни добровольно, оставив своего мужа в состоянии глубокого недоумения. Неужели его предложение развестись так на нее подействовало? Психопатка.
Глава 12
С третьей жертвой Шутника дело обстояло несколько иначе, нежели с первыми двумя. И Надежда Старостенко по прозвищу Надька Танцорка, и неоднократно судимый Геннадий Лукин по прозвищу Лишай были людьми опустившимися, пьющими, больными и, в общем-то, никчемными. Третий же убитый, Валентин Казарян, оказался бывшим коллегой, человеком относительно молодым, с высшим образованием и с полным отсутствием признаков алкоголизации. Разумеется, он выпивал, как и почти все мужики, трезвенником не был, но горьким пьяницей пока не стал.
Картина его гибели оставалась по-прежнему неясной, но некоторое просветление настало после того, как Андрей Чернышев на пару с Сережей Зарубиным «оттоптали» всю прилегающую к детскому лагерю местность и взяли в оборот всех пасущихся там бомжей. Выяснилось, что Казарян был человеком незаносчивым и всегда давал бездомным бродягам приют. Отзывались они о стороже хорошо и даже, казалось, искренне горевали о его кончине. Однако по поводу последнего и предпоследнего дня жизни доброго сторожа ничего сказать не могли.
– Что ж так? – ласково спросил Зарубин. – Другой ночлег нашли?
– Да пришлось поискать, – уклончиво ответил бомж лет пятидесяти – чернявый мужичок с прокуренными зубами, похожий на цыгана.
– Почему? Валентин вас не пустил?
– Ну… что-то вроде того.
Цыганистый бомж был явно не расположен к объяснениям, но Сергея это никогда не останавливало, как, впрочем, не останавливало ни одного оперативника. Работа у них такая – добывать, порой – выцарапывать, а иногда и хитростью вырывать информацию, которую им давать не хотят.
– А может, вы Казаряна чем-то обидели? Украли у него, к примеру, бутылку водки или деньги, вот и побоялись на другой день к нему идти, а? – высказал он предположение.
– Не крали мы ничего, – пробурчал бомж. – Он нам метку оставил, чтоб не приходили. Сам, видно, не хотел.
Метку? Это уже интересно. И почему гостеприимный и приветливый сторож Валя Казарян не захотел, чтобы знакомые бомжи зашли погреться и поесть? Ясно как божий день – у него был гость. Убийца? Вполне возможно.
– И часто он вам метки оставлял? – спросил Зарубин.
– Бывало… Он нас сразу предупредил, что если начальство какое из города приедет лагерь проверять, так на заборе в условленном месте он консервную банку повесит. Мы и смотрим – нет банки, значит, можно идти, а если есть – поворачиваем оглобли, другое место ищем.
– Стало быть, за день до его смерти банка на заборе была? – уточнил Сергей.
– Ну.
– А на следующий день днем?
– Не, днем не было. Я сам не ходил, а Биря ходил к сторожу, спичками разжиться хотел.