Седьмая жертва
Шрифт:
– Ничего себе, – протянула Настя. – А ты откуда узнал, что они здесь будут?
Зарубин хитро подмигнул и хмыкнул.
– Обижаешь, не совсем же я тупой. Мало ли откуда опер всякое разное узнает. Но ты оцени Мишаню, Пална. Ирина уела нас всех своим знанием живописи, так он решил показать, что тоже не лыком шит, пригласил ее на выставку молодых художников. Хочешь приобщиться к прекрасному? У нас есть еще полчаса.
– Нет уж, – Настя отрицательно покачала головой, – в другой раз. Не будем, смущать молодежь. Отведи меня лучше куда-нибудь, где дают кофе и бутерброды. Сам небось поел, а про меня не подумал.
– Не подумал, – признался Сергей, оглядываясь. – Куда ж тебя отвести, подполковница?
Выбор за тобой.
Настя немного подумала и выбрала булочную.
– А я думал, профессорские жены предпочитают рестораны, – заметил Зарубин, ведя ее туда, где можно было купить сладкую булочку.
– Профессорские жены по нынешним временам должны жить экономно, чтобы скопить деньги на уплату налогов, – горько усмехнулась она.
Булочки оказались на редкость свежими и вкусными, и это несколько примирило Настю с отсутствием кофе. Они не спеша дошли до высотного дома в Зоологическом переулке и ровно в пять минут десятого позвонили в дверь квартиры, где ныне проживала с новым мужем бывшая жена убитого Валентина Казаряна.
С матерью мне повезло, чего нельзя сказать о папаше. Мама всегда меня понимала и была моей лучшей подружкой. Когда она ушла от папаши, мне было совсем мало лет, и не могу утверждать, что я очень хорошо помню, каким он был тогда. Папаша, как мне стало известно уже позже, был крутым боссом в оборонке, получал офигенную зарплату, так что алименты мы с мамой получали хорошие и регулярно. Мамулька моя – святая, никогда об этом придурке слова худого не сказала, хотя, наверное, надо было бы. Короче, детство я прожил безоблачное. Как принято говорить у этих ученых хмырей, бесконфликтное.
Денежки папашины капали себе и капали, и мы с мамой горя не знали. И вдруг он объявился собственной персоной. Мне было уже двенадцать лет, и я давно перестал быть розовым несмышленышем.
Врать не стану, папаша произвел на меня сильное впечатление. Одет как герой американского кино, на иномарке, стройный, красивый (если я что-то понимаю в мужиках, хотя и не уверен, в девчонках я разбираюсь лучше, это точно). Ко времени его первого появления я слишком давно и слишком дружно жил с мамулькой, чтобы кинуться к нему на шею с криком: «Папочка пришел!» В отличие от мамы, которая обняла его и расцеловала в обе щеки, я только вежливо кивнул. В этот момент я, хоть и пацан совсем был, понял, что она до сих пор этого козла любит. Потому и отзывается о нем всегда хорошо. Но мне эта мысль не понравилась, и настроение моментально испортилось. Чего это она его любит? Любить, что ли, больше некого? Меня, например…
В общем, я тогда не понял, чего он вдруг приперся. Столько лет глаз не казал, и на тебе, пожалуйста. Они с мамой долго о чем-то говорили, отослав меня в другую комнату. Потом папаша взялся за меня. Какие у меня оценки в школе, да какие предметы мне больше нравятся, да какие книги я читаю, да что еще я знаю и умею, помимо школьной программы. Прямо настоящий допрос мне учинил. Я в те годы брыкаться еще не научился, дружная жизнь с мамулькой к этому как-то не располагала, поэтому я добросовестно, как дурак, ему отвечал. Дескать, из всех предметов больше всего нравится биология, книги я читаю исключительно про животных, а единственное, что я умею и чем хочу заниматься всю жизнь, это ухаживать за кошками. Я не выпендривался, честное слово! Я действительно обалденно любил этих загадочных животных. Собаки казались мне честными и доброжелательными, и поэтому слишком простыми, а вот кошки – это что-то! Никто в них ничего понять не может, и именно это меня и привлекало. С младенчества я подбирал на улице больных брошенных кошек, возился с ними, лечил, выхаживал и ловил от этого такой кайф, что никакими словами не передать. У нас с мамулькой постоянно жили четыре-пять кошек, в иные моменты доходило и до семи. Мы их обожали и, вылечив, пристраивали в хорошие руки, только проверенным людям, которые не будут их обижать. Если кошка была уже старая и ее никто не брал, мы оставляли ее у себя до самого конца. Со всей округи нам носили пушистых лапушек на лечение или оставляли на время отъезда, точно зная, что в нашем доме их обиходят по высшему разряду. Мы с мамулькой принимали всех, никому не отказывали, а плату брали чисто символическую – только за прокорм или лекарства. Сам уход и присмотр был бесплатным, потому что и мама, и я просто радовались этим необыкновенным существам и отдыхали душой в их обществе. Чем их было больше, тем нам было лучше.
Чем больше я узнавал кошек, тем интереснее они были для меня, и уж к двенадцати-то годам я точно знал, что буду кошатником. И не любителем, который держит двух кошек и занимается ими в свободное от работы время, а настоящим профессионалом, для которого кошки – это повседневная любимая работа. У меня была мечтав открыть приют для кошек с ветеринарной лечебницей. Мамулька меня поддерживала, она тоже была неравнодушна к этим сладким мяукалкам.
Короче говоря, в двух словах я тогда разъяснил папашке, чем увлекаюсь, помимо учебы. Учился я, кстати сказать, весьма и весьма… В смысле – прилично. Пятерок, конечно, было не навалом, но зато троек не было совсем.
Про таких, как я, учителя говорили: твердый «хорошист». Это уже теперь я понимаю, что они меня за мое кошатничество уважали и потому троек не ставили. И не только ведь уважали, но и пользовались вовсю, когда летом на каникулы разъезжались. Мы-то с мамулькой почти никогда никуда не ездили, а если и случалось, так поодиночке, то она на недельку в деревню к родне смотается, меня на попечение соседки оставит, то я туда съезжу. Вместе-то никак не получалось, на кого ж пушистых наших оставить?
Папаня моими успехами в школе остался не то чтобы доволен, а, как говорят, удовлетворен. Кивал с серьезной рожей, когда я ему про кошек рассказывал, а когда я увлекся малость и начал толкать про кошачьи особенности, которые я сам для себя вывел и которые ни в одной прочитанной мною книжке не описаны, в его глазах даже что-то вроде одобрения мелькнуло.
У меня тогда мысль закралась… Дурацкая, конечно, детская совсем. Я подумал, может, он тоже кошек любит и даст денег на приют, он же богатый.
Воодушевился я, одним словом, и давай ему расписывать свои мечты. Он покивал-покивал и вышел из моей комнаты, снова с мамулькой принялся базар разводить. Я хотел было подслушать, но тут лапушки мои сигналы стали подавать: восемь часов, кушать давай. Плюнул я на их разговор и пошел корм раздавать, подумал, что мамулька мне все равно расскажет, если что-то интересное. А если не расскажет, то, значит, это никакого значения не имеет.
Я мамульке всегда доверял, говорю же, она моей лучшей подружкой была, никогда не обманывала.
Покормил я своих пушистиков, стал вычесывать всех по очереди, в аккурат за этим занятием меня папашка и застал. Посмотрел на меня эдак непонятно и говорит:
– Вот что, Александр.
Александр – это я, понятное дело. Правда, меня все почему-то Санекой звали, даже мамулька. Санека то, Санека это. Я привык, мне нравилось, было в этом имени что-то необычное. Не Саша, не Шурик и даже не Саня, а Санека. Но папашка этого, разумеется, знать не мог, поэтому обратился ко мне строго официально.