Седьмой круг ада
Шрифт:
– Мы надеемся увидеть восьмого! – воскликнул все тот же англичанин Колен.
Столь тонкому комплименту присутствующие дружно зааплодировали.
– Ваше превосходительство! Что вы можете сказать о своем предшественнике на посту командующего Добровольческой армией?
– Ваш вопрос некорректен, но я отвечу. Генерал Ковалевский – настоящий солдат и выдающийся военачальник. К сожалению, в последнее время его преследуют неудачи. Такое может случиться с кем угодно. И я призываю вас, господа, воздать в своих корреспонденциях боевому генералу Ковалевскому должное.
Вечные перья
– Господин генерал, а как вы думаете, почему командующим Добрармией назначены именно вы?
– Об этом лучше бы спросить непосредственно у Антона Ивановича Деникина…
…Вряд ли Антон Иванович Деникин сумел бы достаточно четко и однозначно ответить на этот вопрос: почему? Ведь искренне, откровенно не любил барона за чрезмерное честолюбие, самомнение, неуравновешенность. Хотя, с другой стороны, не отказывал ему и в способностях и в военном таланте.
Многое сошлось в его выборе. Надеялся, что новое почетное назначение поумерит агрессивность барона, направленную против главнокомандующего. А честолюбие заставит его предпринять все для того, чтобы остановить быстро отступающие и почти не сопротивляющиеся войска. Дай-то бог!
Ну а если не судьба? Если капризная фортуна отвернется от барона, пусть на его счет все неудачи и пишутся!
Конечно же, генерал Врангель понимал все это, чувствовал в предложении возглавить Добровольческую армию скрытый подвох. Он и хотел было отказаться, но… Верил в себя, верил в звезду свою.
Стоя у большого окна салон-вагона, Врангель видел, как проплывают по соседнему пути вагоны, набитые награбленным барахлом, которое «добровольцы» спешно отправляли в тыл. Он знал, что на станции еще полно раненых, больных, беженцев. Ковалевский потерял управление войсками, потерял авторитет. И офицеры, и солдаты превратились в квартирмейстеров, торговцев, спекулянтов. Большевики не позволяли себе такие вольности. Они знали, что самое верное средство разложить армию – сделать из нее сборище коммерсантов.
Придется расстреливать… Ничего не поделаешь, логика войны. Какой уж тут восьмой фельдмаршал! А впрочем, если он сменит Деникина и сумеет навести порядок… Но кто даст ему это звание? Деникин так и остался генерал-лейтенантом. Потому что получить генерала от инфантерии, полного генерала, он мог только от императора. А императора нет.
Оставив шумную журналистскую компанию пить шампанское, Врангель вместе с начальником штаба Шатиловым и младшим адъютантом, подпоручиком, доставшимся ему от прежнего командующего, в сопровождении небольшого конвоя зашагал по путям к станции, чтобы расчистить хотя бы один эшелон для раненых и беженцев.
Конечно, это не занятие для командующего. Но он знал, что о его распоряжениях, его строгости сразу узнают в войсках. Это гражданская война. Здесь многие простые вещи надо делать лично, чтобы видели, не отсиживаться в штабе, как стал это делать Ковалевский… а ведь боевой был генерал, тоже ходил в атаки в общем строю.
Популярность и авторитет без крови и без кулака не завоюешь. Таков мир…
Поздней ночью барон вызвал к себе в купе младшего адъютанта.
Когда Врангель приказал отдать под трибунал двух офицеров, заставивших начальника станции отправить эшелон с барахлом в Ростов на глазах у тысяч людей, ожидавших какой-либо оказии, чтобы уехать подальше от красных, адъютант распорядился очень толково. И уже к вечеру собрался трибунал, три военных юриста, которых подпоручик информировал о взглядах нового командующего. Приговор был вынесен в течение пятнадцати минут, и об этом в газеты уже передана информация, а по линии железной дороги, да и по всему фронту пущен нужный слух.
– Скажите, подпоручик, вы давно служите при штабе Ковалевского?
– Второй год… Петр Николаевич! Младшим адъютантом командующего.
И сразу пропало желание продолжать разговор. Врангель удивленно взглянул на стоящего перед ним офицера: его покоробила фамильярность младшего адъютанта. Подумал, что вот с таких мелочей и начинается разложение армии: сначала будет панибратски называть по имени-отчеству, потом станет похлопывать по плечу. Ну уж нет! Место таких наглецов не за адъютантскими столами, а на фронте – в окопах, там, под пулями, они быстро учатся скромности!
– Вы что же, прежнего командующего тоже по имени-отчеству величали? – строго спросил барон и, не дожидаясь ответа, шагнул к двери.
Но подпоручик вдруг стал торопливо и сбивчиво извиняться:
– Простите, ваше превосходительство!.. Случайно вырвалось… Я понимаю… Но я подумал… Я – Микки… Я подумал, вы меня помните… Микки Уваров… То есть, простите, подпоручик Михаил Уваров!..
Михаила Уварова барон не знал, зато хорошо помнил маленького графа Микки Уварова – пухлощекого, кудрявого, по-девичьи застенчивого любимца баронессы Марии Дмитриевны. Микки был ее крестником. В том далеком далеке, когда Михаил Уваров был еще Микки, баронесса изобретала для него какие-то невероятные головные уборы, платьице с голубенькими лентами вместо застежек. Он часто подолгу жил у них на даче в Териоках под Петербургом. Мария Дмитриевна скучала, когда он долго не появлялся у них. Барон Врангель учился тогда в Горном институте и, приезжая на каникулы, видел, сколько нежности и ласки отдает мать крестнику, и даже ревновал ее к нему.
Барон вгляделся в подпоручика. Боже, неужели же этот статный худощавый юноша с прямыми темными волосами и со слегка удлиненным впалощеким лицом и есть Микки Уваров! Ничего общего! Разве что глаза, все еще по-детски припухшие, доверчивые и сейчас крайне смущенные.
– Микки! Да вы ли это? – оттаявшим голосом спросил барон. – Впрочем, и сам вижу: несомненно вы! А сначала, представьте, не узнал – вытянулись, возмужали…
– Я так рад, ваше превосходительство… – все еще пребывая в смущении, тихо признался Микки. – Когда мне стало известно, что вы примете нашу армию… поверьте, я был счастлив и не мог дождаться…