Седьмой круг ада
Шрифт:
Вот и теперь Врангель стоял в купе-аппаратной и безучастно смотрел на ползущую телеграфную ленту, в которой были слова брани и упреков. Пожилой телеграфист отводил глаза в сторону, всем своим видом показывая, что он тут ни при чем, что он даже не понимает происходящего. Врангель вчитывался в несправедливо-оскорбительный текст телеграммы, бледнел. Дождавшись, когда смолк аппарат, приказал телеграфисту:
– Передайте главкому… «В подобном тоне разговаривать с собой никому и никогда не позволю. Точка. Ответа не жду. Точка. Связь прекращаю. Точка». Подпись.
Выйдя из вагона, где размещалась
Пожилой усатый телеграфист вскоре догнал его, испуганно; взял под козырек:
– Ваше превосходительство! Их высокопревосходительство главнокомандующий передали… – И протянул Врангелю дрожащей рукой несколько колец телеграфной ленты.
– Что там?
Телеграфист не ответил. Он стоял, вытянувшись по стойке «смирно», и молча протягивал ленту. Врангель пропустил ее между пальцев: «Генералу Врангелю. От командования Добрармией отстраняетесь. Прошу передать армию генералу Кутепову…»
Лента растянулась на несколько метров и трепыхалась на ветру. Прочитав ее, барон несколько мгновений держал ленту за самый кончик, словно хотел отпустить. Но потом скомкал ее, положил в карман.
Посмотрел на телеграфиста, усмехнулся:
– Спасибо, голубчик, за добрую весть.
– Рад стараться, ваше превосходительство! – бойко и явно ничего не понимая, ответил телеграфист. – Да только, виноват, не добрая она…
– Каждый по-своему понимает добро, – задумчиво сказал Врангель. – А закурить у тебя не найдется?
– Папирос нету… – замялся телеграфист, – есть наше солдатское зелье – змеиной лютости!
– Самопал?
– Он.
– Давай!
Они скрутили по «козьей ножке». Телеграфист выкресал огонь. Прикурив, Врангель продолжил свой путь вдоль состава той же неторопливой, прогулочной походкой.
…Покидая Добрармию, из прежней свиты он взял с собой лишь несколько человек, среди которых был и подпоручик Уваров, Микки.
Начался период скитаний барона Врангеля. Какое-то время он находился в Новороссийске. Не в силах выносить безделье, стал добиваться назначения командующим Кубанской армией. Но Деникин, словно в отместку, отдал эту должность генералу Шкуро.
Раздосадованный Врангель отбыл на пароходе «Александр Михайлович» в Крым. Пароход барон присвоил и, пришвартовав его в Феодосийском порту, сделал своей резиденцией. В Крыму барон Врангель развил бурную деятельность, пытаясь отобрать должность главноначальствующего Малороссии и Крыма у мягкого и бесхарактерного генерала Шиллинга. Все опасались, что генерал сдаст Крым красным.
В начале февраля 1920 года Красная армия заняла Одессу. Выброшенный из нее вместе с остатками войск, Шиллинг в панике бежал в Крым. Покидая Одессу, он бросил на произвол судьбы армейское имущество, однако бережно сохранил и вывез всю свою личную собственность, чем заслужил в Крыму всеобщую ненависть. Однако он и здесь, оставшись практически без войск, по-прежнему числился главноначальствующим.
Врангель потребовал призвать Шиллинга к публичному ответу за гибельную эвакуацию вверенных ему войск из Одессы. И наконец решился арестовать его и судить офицерским судом чести.
Но между
Разгневанный Врангель написал главкому резкое, ядовитое письмо. Он упрекал Деникина в ничем не объяснимых, непростительных ошибках, в личном честолюбии и самомнении, принесших непоправимый вред общему делу. Обвинял в несправедливом к нему отношении. Это письмо пошло гулять по армии.
Чаша терпения Деникина переполнилась. Он прислал в Феодосию короткое, исполненное холодной вежливости письмо, в котором извещал барона, что ему предписывается немедленно покинуть пределы дислокации вооруженных сил Юга России…
Исполнить приказ Врангель не торопился. Жил почти безвыходно на «Александре Михайловиче» в так называемой «адмиральской» каюте и все ждал чего-то.
Вокруг было много темно-вишневого печального бархата и надраенной до нестерпимого блеска надменной латуни, отчего каюта несколько напоминала богатую погребальную контору.
Втайне, видимо, он надеялся, что сердце Деникина, как это уже не раз бывало, оттает, главком поймет, что погорячился, и пришлет к нему кого-то из своих приближенных для объяснений.
Но время шло. Никто и ни с какими предложениями к Врангелю не являлся. О нем забыли. И оправдывать свое дальнейшее пребывание здесь, в Феодосии, было нечем. Оно становилось двусмысленным, словно бы барон сам искал удобного случая для примирения с Деникиным.
Он отбыл на «Александре Михайловиче» в Севастополь. Пароход бросил якорь недалеко от Графской пристани и вызывающе стоял там, на виду у всего города, пока барон Врангель сам для себя пытался решить задачу со многими неизвестными. Покидать Россию он не хотел. Но и оставаться ему уже было невозможно.
Однажды барона посетил английский адмирал Сеймур, только что прибывший из ставки, находящейся в Екатеринодаре. Он передал, что Деникин просит не медлить с исполнением его приказа.
Врангель окончательно понял, что примирение невозможно, что Деникин просто боится его. Особенно сейчас, в дни беспорядочного отступления, когда недовольство в армейских командных верхах уже достигло критической точки и в среде офицеров все чаще стали поговаривать об отставке Деникина.
А к Крыму уже подступала весна. По ночам над Севастополем еще держался морозец, но едва всходило солнце, он заползал подальше, в глубокую тень и темень, и отсиживался там до сумерек. На перешейке генерал Слащов с небольшими силами вел тяжелые бои, отстаивая Крым. Пока ему удавались самые рискованные операции. Он проявлял себя как крупный военный талант, и Врангелю тяжело было осознавать это. Он-то сам оставался в бездействии.
Возле стекла иллюминатора, от которого веяло прохладой, хорошо думалось. Как жить дальше? И все определеннее, четче проступало решение поселиться где-нибудь в тихом пригороде Лондона и там в несуетной обстановке провести остаток отпущенных ему дней. А Россия?.. Что ж, если она может обойтись без него, то и он ответит ей тем же.
Невеселые размышления. И не очень своевременные для человека, которому едва перевалило за сорок. Впрочем, как смотреть. В свои годы Врангель уже со всей щедростью получил от судьбы и горького, и соленого.