Седьмой лимузин

Стэнвуд Дональд

Полет через часовые пояса всегда дезориентирует меня в той степени, которая никоим образом не сводится к простой подкрутке стрелок. Я бы не слишком удивился, обнаружив по прибытии, что в Бальбоа-парке пасутся динозавры или его, наоборот, обстреливают ракетами со стороны Линдбергова Поля. Но все оставалось точь-в-точь таким же, как и до моего отбытия, — запутанным и непонятным.

Самолет пошел на посадку; наш «Боинг-727» осуществлял сейчас заход в духе камикадзе над самым центром города. Наша тень тревожно нависала над остроконечными, в испанском стиле, крышами и телеантеннами. Затем случился благословенный — на три точки — толчок, и то, что могло бы оказаться

пятьюдесятью тоннами мертвого груза, проваливающимися в пустоту, превратилось всего лишь в большой крылатый автобус.

Вернуться на землю. Мне была понятна самая суть этого выражения. Вернуться в студию, вернуться к неоконченным делам, вернуться к кроткому милосердию со стороны Фрэнсис.

Погода, выдавшаяся в ближайшие дни, не сулила мне облегчения. Теплые убаюкивающие ветра со стороны Санта-Аны превратили все графство Сан-Диего в страну лотофагов. Я уверил себя, что лучшим лекарством от всеобщей летаргии станет в моем случае какая-нибудь срочная работа, связанная с зарабатыванием на кусок хлеба с маслом. Поэтому я отснял целый разворот в местном зоопарке по заказу дилерской конторы джипов. Ногастые, в пестрых блузках, блондинки восседали, позируя, на капоте Си-Джи-5, а рядом невозмутимо и сонно высились слоны.

Проявив эти снимки, Фрэнсис присвистнула. — Алан, мне кажется, что на этих фотографиях вместо тебя работает твое подсознание.

И она сказала это не в обиду. Накануне я, отпечатав снимки «Атлантик-купе», принадлежавшего Джулиану, рассказал ей все, что мне было известно или о чем я подозревал применительно к Люсинде. Я ничего не утаил от Фрэнсис, и это, возможно, было моей ошибкой. С тех пор она принялась поглядывать на меня осуждающе или, как минимум, оценивающе.

— Давай займемся этим после ленча. — Фрэнсис выключила в фотолаборатории красный свет. — Я тебя приглашаю.

Мы отправились к Консуэло, где можно полакомиться лучшей мексиканской стряпней во всей этой части старого города. Над мясом с сыром по-чилийски и кувшинчиками с текилой Фрэнсис высказала то, что было у нее на уме.

— Ты мог и не рассказывать мне о Джилл. Я бы сама обо всем догадалась.

— Ты разочарована?

Она взяла тортилью, обмакнула ее в острый соус.

— Мне страшно за тебя, Алан. А что если Джилл права относительно Элио и этой старухи Сполдинг? Да и что еще стал бы он от тебя скрывать? — Она отодвинула тарелку. — Мне всегда казалось, что он был человеком чертовски скрытным. Да что я говорю, о малом ли свидетельствует хотя бы вся эта история? И неужели тебе следовало выдавать себя с потрохами его вдове? — Фрэнсис взяла меня за руку, чтобы я прекратил отчаянно теребить салфетку. — Солнышко, с таким же успехом ты мог бы нарисовать у себя на груди мишень.

У Фрэнсис было хорошее образное мышление. Об этом я раздумывал позднее, тем же вечером, у себя дома, будучи уже чуть-чуть подшофе. Плеснув еще на два пальца коньяку, я встряхнул рюмку и залюбовался янтарными волнами. Если у меня и не было хрустального шарика, то коньяк в рюмке был максимальным к нему приближением. Второй предмет моих размышлений уже перекочевал из бара в мой личный сейф в банке. Из одного депозитного ящика в другой; вот и все, что я оказался способен сделать со слоником. Он все еще представлял собой ту же самую загадку; воплощал все те же страхи, что и в тот день, когда я впервые снял крышку с футляра.

Мозг — это корабль, на борту которого всегда находится более одного капитана. На поверхностном уровне я проклинал себя за отсутствие решимости продвигаться вперед, за то, что плыл по кругу, тогда как Гарри Стормгрин и Кo

держали путь прямо на закат, не мучая себя сомнениями. Но под палубой другая часть моего «я» тосковала по Джилл, трепеща от одной мысли, что поворотный пункт в наших отношениях может стать их концом.

И игра в бисер, которую всегда умела усмотреть — и разглядеть насквозь — Лоррен.

— Когда-нибудь, — внушала она мне, — тебе надо будет попробовать перестать размышлять о жизни и начать просто жить.

Моя виноватая улыбка в ответ — как во всех случаях, когда меня доставало острие ее шпаги. Закинув ноги на кофейный столик, я улыбнулся внезапной мысли. В этот момент все мои побудительные причины, какими бы различными они ни были, слились в единый порыв.

На следующий день я объявил Фрэнсис о том, куда еду, но кое-что от нее утаил. Журнал «Грузовики и дороги» любезно снабдил меня «легендой» — причем сразу во многих смыслах. Издатели планировали провести ретроспективу машин марки «Феррари», поэтому я предложил им свои услуги, выказав готовность отправиться на побережье в их офис в Ньюпорт-бич и сделать там лучшие в своей жизни снимки. Мы с Тони Хоггом решили действовать на пару, но в ходе ленча, за которым было выпито множество мартини, я упросил его поступить иначе. И если я попаду на хайвей до полудня, то окажусь в Лос-Анджелесе самым первым.

Весь город лежал в бурых и хромированных тенях. Смог и автомобили; их постоянное сочетание только и делает существование Лос-Анджелеса возможным, делая невозможным существование в нем. Контора Бреддока, Эшер и Шапиро располагалась в так называемой Восточной башне — в одном из первых небоскребов, которым удалось превзойти высотой гранитный фаллос Сити-холла.

В Лос-Анджелесе у меня мурашки по спине бегают. Большая часть его хваленых достопримечательностей, от Першинг-сквера до Билтмора, представляют собой лишь оазисы в окружающей пустыне, где даже дома ухитряются выглядеть небритыми. Разумеется, и в Чикаго, не говоря уж о Нью-Йорке, полно омерзительных городских пейзажей, но там, по меньшей мере, есть куда ступить нормальному человеку.

Пока я дожидался зеленого света на перекрестке Третьей и Бродвея, мне на глаза попалась нервозная молодая женщина, возможно, секретарша, в соседней машине. Каждый из нас был запечатан в свою транзитную капсулу (с закрытыми окнами и дверьми) и пытался избежать зрительного контакта, бессмысленно глазея на фрукты и полуфабрикаты, которыми торговали на углу.

Часть непотребства, присущего здешним местам, пробилась и в контору Лоррен через защитную оболочку ее безупречного вкуса. Собственно говоря, проходя от охранника к консьержке, я почувствовал себя в очередной раз обесчещенным. Ко мне повернулись все головы, по рядам присутствующих пробежал шепоток. Меня опознали. А вот и он, мистер Эшер, фигура из акварельной мифологии. Рогоносец, ставший таковым в ходе знаменитой интрижки между Лоррен и Филом Шапиро.

И вдобавок ко всему я с ним столкнулся. Мы буквально налетели друг на друга у самых дверей в кабинет Лоррен: он выходил оттуда, я входил. С засученными рукавами, с какой-то писаниной в руках, Фил по-прежнему выглядел сыном местечкового раввина, отправленного, а вернее, внедренного, как агент, работающий под прикрытием, во враждебное царство гоев.

— Ага.

И взгляд у него сразу стал, как у нашкодившего барана.

— Привет, Фил.

Так мы полностью исчерпали возможность светской беседы, тем более, что секретарша Лоррен, находившаяся тут же, уже навострила уши. Мне стало тошно. Вопреки всему происшедшему, он мне по-прежнему нравился.