Седьмой Совершенный
Шрифт:
— Я видел сон, — вдруг сказал Имран, — будто бы я стою на нашем деревенском кладбище, среди теснины надгробий. Вокруг люди, и читающий молитву служитель. Рядом со мной стоит моя давно умершая мать, а я держу ее за руку. В какой-то момент вдруг понимаю, что отходную читают по мне и я, с недоумением озираясь, говорю: «Мама, здесь же нет места для новой могилы». Тогда мама говорит: «Пойдем туда». И я вижу в соседнем ряду свежевырытую могилу, и, продолжая держать маму за руку, иду туда и спрашиваю: «Мама, а как меня похоронят, если я еще живой?». А она мне отвечает: «Вот, как только дочитают молитву, и ты умрешь». Но я не унимаюсь и спрашиваю: «А, что если я не умру к этому времени?». «Тогда тебе помогут» — отвечает она. Я говорю: «Нет, я не согласен, я не хочу сейчас умирать». Тогда она говорит: «Пойдем, я попробую это уладить и заодно заберу задаток, который я оставила за тебя ранее». Она ведет меня к зданию мечети, в котором обычно отпевают покойников. Мы входим, идем широким коридором и оказываемся в сумрачном зале, куда свет проистекает сквозь щели в сводах высокого потолка. Она вдруг падает на колени и тянет меня за собой. Я тоже становлюсь на колени. Перед нами на каменных возвышениях под белыми простынями лежат люди. Мать, обращаясь к ним, говорит: «Уважаемые». Простыни откидываются и сразу трое бородатых мужчин, приподнимаются на руках и с недоумением смотрят на нее, словно не замечая меня. Тогда я оглядываюсь вокруг и вижу, что зал, в котором мы находимся, полон этих каменных лежанок, на которых под белыми простынями покоятся люди. И я мучительно пытаюсь понять, умерли эти люди или спят. В этот момент до меня, будто кто-то дотронулся и я проснулся.
На лице Муниса поочередно отразились чувства, которые он испытывал во время рассказа Имрана; удивление, интерес и недоумение.
— Зачем ты мне все это рассказываешь?
— Мне нужно было с кем-то поделиться, — просто ответил Имран, — значит, меня распнут, как пророка Иса?
— Да, но сначала казнят каким-нибудь обычным способом, распнут мертвого, мы же не варвары, чтобы распинать живых. Но о чем мы говорим? Ты свободен.
Мунис презрительно усмехнулся и ушел.
Когда Анна вернулась домой, она увидела Ахмад Башира, он с аппетитом ел мацу и запивал ее кислым вином. Рядом с ним сидел Ибн Лайс и с ужасом смотрел на него. Увидев Анну, он в отчаянии сказал:
— Я ему говорил, что это кошерная пища, но это бесполезно.
Анна, радостно улыбаясь, подсела к нему и погладила по плечу. Ахмад Башир благодарно дотронулся до ее пальцев. Кончив, есть, он отложил миску, вытер рот и основательно приложился к бутыли с вином.
После этого он сказал Анне:
— Слушай, ты ведь вдова теперь, выходи за меня замуж.
— Опоздал, — засмеялась Анна, — мне уже сделали предложение.
— Кто? — удивился Ахмад Башир, — Имран?
— Нет, его жена.
Ахмад Башир крякнул с досады:
— Вот не могу понять, что вы в нем такого нашли, ведь человек совершенно никчемный. Сколько мы с ним знакомы, он все время сидит в тюрьме, а я его вытаскиваю из нее. Стоит мне потерять его ненадолго из виду, как он опять в кандалах, а я ломай голову, как его освободить. У этого человека, просто какая-то тяга к неволе.
— Где Фарида? — спросила Анна у отца.
— Спит, — ответил Ибн Лайс, — весь день спит.
Словно опровергая его слова, в дверях появилась Фарида. Она села рядом с Анной и сказала:
— Мне снились дети, они играли, но невесело, наверное, скучают по мне.
— Обычно бывает наоборот, если во сне плохо, то будет хорошо, — заметил Ахмад Башир.
Фарида задумчиво выслушала слова, затем недоуменно взглянула на говорившего и в следующий момент, вскочив с места, вцепилась ему в руку.
Именно в этом месте у Ахмад Башира была едва зажившая рана. Взвыв от боли, он вскочил и опрокинул миску и бутыль на колени. Едва удержавшись от бранного слова, Ахмад Башир укоризненно произнес только одно.
— Женщина!
— Прости, — торопливо сказала Фарида, — тебя отпустили, а где Имран?
Ахмад Башир сокрушенно оглядел залитое вином платье и сказал:
— Он отказался выйти из тюрьмы.
— Что-то мне напоминает эта ситуация, а вот, что именно, вспомнить не могу. Память стала совсем дырявая.
Назар издал короткий смешок, и словно подражая узнику, сел также, что вызвало улыбку Имрана. Назар появился в тюремной камере несколько минут назад и все это время молчал.
— Я должен поблагодарить тебя за оказанную услугу, — сказал Имран.
Но Назар вытянул вперед обе руки с раскрытыми ладонями, словно защищаясь от напраслины.
— Ничего не знаю, и знать не хочу.
Но после этого он приложил палец ко рту и сделал большие глаза.
Имран кашлянул и виновато произнес:
— Действительно, кажется, я тебя спутал, или с головой у меня что-то.
— Думаю, что и то, и другое, — предположил Назар и воскликнул, вспомнил, Сократ, как же я мог забыть. Хотя, это было так давно.
— Сократ, кто это? — спросил Имран.
— Один грек, философ, тоже был приговорен к смертной казни и отказался от побега, сочтя для себя смерть наиболее приемлемым выходом в той ситуации.
— Вот как, — с интересом сказал Имран, — а чем он это объяснил.
— Я не помню его доводов, как несущественные, хотя тогда, я помню, они мне были интересны.
— А за что его приговорили к смерти?
— Один из пунктов обвинения гласил, что он не признает существующих богов и вводит новых.
— Богов?
— Да, это было очень смешно, но они были язычниками. Афинский мудрец был первым, кто приблизился к пониманию Единого. Его поручили моим заботам, но он проявил редкое упорство и, несмотря на все мои старания, выпил свою чашу с ядом. Я уже не говорю о том, как он подставил беднягу Асклепия.
— Кто это, — спросил Имран.
— Сейчас уже никто, а был некий торговец кожей. Сократ, умирая, сказал дословно следующее: «Критон, я задолжал петуха Асклепию, так отдайте же, не забудьте». Наутро к торговцу, жившему по соседству с Сократом, явился раб с петухом в руках. Асклепий удивился, но петуха взял, ибо был охоч до дармовшины. Это его и погубило. Кто-то донес властям, и Асклепия взяли под стражу. Как бедняга не отпирался на допросе, его обвинили в сообщничестве, и казнили.
Помолчав, Назар пояснил:
— Сократ имел в виду другого Асклепия, так называемого греческого бога врачевания. В той фразе было известное мужество и пренебрежение к смерти. Умирающий человек просил друзей принести за него петуха в жертву богу жизни и здоровья. Это была шутка мудреца, которую не поняли убитые горем друзья.
— Афинский мудрец, — заворожено повторил Имран.
— Да, так его называли, хотя между нами говоря, он был редким занудой. Он числил себя противником софистов, хотя сам часто пользовался их приемами и достиг в этом совершенства. Аристофан даже вывел его в своей комедии. Его промежуточные положения, находящиеся между посылкой и выводом могли свести меня с ума. И я думаю, что часто многие признавали его правоту, и соглашались с ним только потому, что не могли удержать в голове бесконечную цепь его противоречивых силлогизмов.