Седьмой Совершенный
Шрифт:
— И тебе мир, путник, — ответила женщина.
— Не вода ли в этом кувшине? — спросил Мухаммад.
— Вода, — сказала женщина и протянула ему кувшин, — на, попей.
Пророк утолил жажду, с благодарностью вернул кувшин и спросил:
— А почему ты сидишь здесь, в такую жару?
— Муж мой сейчас в поле работает, — ответила женщина, — почему мне должно быть лучше, чем ему?
— А что в этой тряпице?
— Хлеб.
— Хлеб, а в кувшине вода, и что это значит?
— У него на обед сегодня хлеб и вода, вот и я буду, есть то же самое.
— Ты очень достойная женщина, да будут благословенны люди, воспитавшие тебя, — сказал пророк. — А скажи, добрая женщина, что в таком случае означает эта палка, лежащая рядом с тобой? — спросил пророк.
— Муж мой вернется с работы усталый, может у него будет плохое настроение и ему захочется побить меня, я положила ее рядом, чтобы он не искал ее долго и не раздражался попусту.
Ничего на это не сказал пророк, а только поблагодарил ее еще раз и пошел своей дорогой».
Имран кончил говорить. Раздался смех и одобрительные возгласы.
После недолгого обсуждения этой истории люди, сидящие у костра, стали просить у Имрана новый рассказ. Имран не заставил себя долго уговаривать, и приступил к следующей повести.
«Рассказывают, что во времена пророка Муса был у него противник по имени Фирун. Это был маг и чернокнижник. Он имел влияние на людей, и умело пользовался этим. Но когда пришел Муса и стал проповедовать, люди начали прислушиваться к нему, ибо он проповедовал добро и разум. Фирун же, видя, что теряет свое влияние, стал всячески насмехаться над Мусой, собрал единомышленников, с которыми ходил по пятам за пророком и подвергал сомнению чудеса, которые он творил. Фирун говорил, что это не чудеса, а иллюзии и обман зрения. Тогда Муса рассказал о своем восхождении на гору, о своей беседе с Аллахом и о том, как палка, брошенная на землю, стала змеей, как доказательство. Фирун с приспешниками бросили палки на землю и палки превратились в змей. Народ в страхе бежал от них. Но Муса воззвал к Аллаху и бросил свою палку на землю, и она превратилась в дракона, который сожрал этих змей. Видя это, сторонники Фируна сказали: „О Муса, мы уверовали в твоего Бога“ и перешли на его сторону. Обозленный Фирун закричал: „Эй ты! Давай встретимся завтра у реки и померяемся силой, посмотрим, кто из нас сумеет остановить ее“.
Утром у реки собрался народ и стал ожидать чуда. Муса выступил первым, простер руку и изрек: „Река! Останови свое течение в доказательство единственного Аллаха“. Но река продолжала свое движение, несмотря на неоднократные призывы пророка. И тогда выступил Фирун и закричал: „Посмотрите люди, я не только остановлю бег этих вод, но и поверну их вспять“. Сказал и, о чудо, река остановилась и потекла в обратную сторону.
Потрясенный Муса ушел под хохот и улюлюканье черни. Он поднялся на гору и спросил у Аллаха, зачем, мол, ты выставил меня на посмешище, зачем отказался от меня и поддержал этого мошенника? И ответил ему голос: „О Муса, ты заключил с ним спор и придя домой лег спать, уверенный в том, что я не оставлю тебя. А твой противник всю ночь молился и обращаясь ко мне говорил, что если я помогу ему остановить реку, то он уверует в меня и впредь будет других обращать в мою веру. Поэтому я помог ему и не помог тебе, чтобы было это для тебя уроком. Нельзя уверовав раз, всю оставшуюся жизнь жить на проценты. Вера это ежедневный духовный труд и испытание“».
— Вот такой урок преподал Аллах своему посланнику, — закончил Имран свой рассказ.
— Барак Аллах, — сказали служители, а караван-баши заметил:
— Вот пример истинной справедливости.
А Имран, поблагодарив всех за внимание, отправился спать, оглядываясь в поисках уже исчезнувшей фигуры Кахмаса. Он встряхнул тюфяк и расстелил его на земле, предварительно потопав ногами, отпугивая предполагаемых змей и скорпионов. Затем он улегся, глубоко вздохнул и закрыл глаза уверенный, что сразу заснет, но в мире, заключенном внутри век, он тотчас увидел неторопливо вышагивающих верблюдов, пальмы и заросли кактусов.
В какой то миг он было заснул, но чей-то гортанный возглас, донесшийся от костра, вспугнул его. Имран лежал, повернув лицо в сторону огня; он и дома, в зимние дни, любил засыпать, чувствуя на лице отблески пламени. Кто-то бросил в костер охапку сухой травы. Взвившееся яркое пламя заставило его зажмуриться. Он повернулся на спину и стал смотреть на низкое черное небо с рассыпанными по нему сверкающими камнями. Среди черноты вдруг возникла летящая звезда, прочертила видимую линию и взорвалась, рассыпав сноп искр и озарив полнеба. Зачарованный Имран, широко раскрыв глаза и затаив дыхание, следил за происходящим. Затем, когда в небесах все затихло, он долго искал глазами блуждающую звезду и когда увидел, то понял, что она летит прямо на него. Имран хотел вскочить и отбежать в сторону, но не успел даже подумать об этом, как звезда упала к его ногам, осветив серебристую дорогу. Когда он пошел по ней, оказалось, что она ведет прямо в ночное небо. Вскоре он был так высоко, что Имран едва мог различить внизу спящий лагерь, догорающий костер и людей вокруг. Затем ему пришло в голову, что с такой высоты можно увидеть свой дом, и он стал смотреть в сторону, где должны были находиться отроги Атласа.
Имрана разбудили капли дождя, упавшие на лицо. Со Средиземного моря под утро набежали тучи, и погода испортилась.
Вскоре началась обычная утренняя суета, предшествующая выступлению. В сумеречном утреннем свете караван шел, оставляя справа великую пустыню Сахару. Погонщик на головном верблюде все время забирал левее, чтобы скорее выйти к морю. Местность, которую они пересекали, имела дурную славу из-за разбойников. Где-то вдали прогремел гром. В небе засверкали молнии, и началась гроза. Моросящий с утра дождь усилился, на землю стали падать градины, поднялся сильный ветер. Едва начался ливень, Имран соскочил с верблюда и пошел, держась за поводья. Одежду он, как истинный крестьянин, снял и спрятал под седло.
— Не отставайте, держитесь ближе друг к другу, — слышались команды караван-баши, который скакал взад-вперед вдоль каравана. — Тут недалеко роща, — кричал он, — поспешите, переждем в ней грозу.
Впереди действительно виднелась пальмовая роща, но едва люди поравнялись с ней, как из-за деревьев появились вооруженные всадники и со свистом и улюлюканьем напали на караван. Имран осознал происходящее, только когда прямо перед ним возник всадник. Свесясь с коня, он летел, целя пикой в грудь нашего героя. В последний миг Имран, словно осененный свыше, нырнул под верблюда, не преминув, впрочем, ухватиться за копье, проносящееся мимо, и выдернуть разбойника из седла. Бедуин, вероятно, сломал себе шею при падении, так как лежал, не подавая признаков жизни. Имран осторожно выглянул из-под верблюда. Вокруг царила страшная суматоха, крики, лязг оружия, стоны раненых. Охрана каравана отчаянно сопротивлялась, но силы были неравны, и исход боя был предрешен. Отряд бедуинов сжимал кольцо, чтобы никто не мог ускользнуть, но пока еще была возможность это сделать. Имран достал свою одежду, держа ее в правой руке, оседлал лошадь сваленного им разбойника и вонзил в ее бока пятки. Кобыла рванулась вперед, а Имран припал к ее холке, желая быть менее заметным.
Дождь ли тому был причиной или то, что на Имране не было одежды, но ему удалось проскочить цель разбойников. Кто-то из бедуинов оглянулся, но в пылу боя не обратил внимания на испуганную лошадь без всадника. После часа бешеной скачки Имран пустил лошадь шагом, давая ей отдохнуть. Погони за ним не было. В подходящем месте он спешился и сотворил молитву Аллаху всевышнему, благодаря его за спасение. Стоило бежать из тюрьмы, чтобы попасть в лапы разбойников! В пути Имран наслушался о бесчинствах, творимых на дорогах бедуинами и об участии тех несчастных, что попадали к ним в рабство.
Имран ехал весь день и к вечеру оказался на побережье. Море он увидел впервые, а увидев, радостно засмеялся, оно оказалось именно таким, каким он его представлял. Имран привязал лошадь к пальме, росшей неподалеку, разделся и с опаской полез в воду. Освоившись, радостно возбудился, стал плескаться и нырять, ухая перед каждым погружением в воду. Давно он не испытывал такого щенячьего восторга. «Хорошо бы сюда детей», — подумал Имран и вдруг поймал себя на том, что впервые мысль о детях не причинила ему обычной боли. Вероятно, все дело было в свободе выбора.