Седьмой Совершенный
Шрифт:
Имран сел.
— Читай дальше, — приказал генерал замолчавшему юноше. Юноша продолжил.
«Облака разостали по земле серое покрывало.Радуга вышивает желтым и зеленым, красным и белым,На шлейф красавицы входящей она похожаВ пестрых одеждах, одна другой короче.»— Прекрасно, — сказал генерал, — можешь идти. Ты тоже, оставь кувшин и уходи.
— Ну, — спросил Абу Абдаллах, когда они остались одни, — где ты был?
Глядя в сторону, Имран пробурчал что-то неопределенное.
— Я не расслышал, — настойчиво сказал Абу Абдаллах.
— Я был у женщины.
— Двое суток?
Имран кашлянул.
— То-то я смотрю, ты весь зеленый, — рассмеялся генерал, — выпей вина.
— Нет, — с ужасом сказал Имран, отстраняясь, за эти два дня он выпил столько вина, что теперь не мог даже смотреть на него.
— А я говорю, выпей.
В голосе генерала зазвенел металл. Имран взглянул ему в лицо, взял чашу с вином и, преодолевая тошноту, выпил.
— Больше так не делай.
Имран кивнул, разглядывая чашу, — она была из черненого серебра с двумя позолоченными ручками.
— Я имею в виду твое отсутствие, я нуждался в тебе.
Имран насторожился.
— Абу Абдаллах, — встревоженно сказал он, — ты обещал отпустить меня.
Полководец налил себе вина, медленно выпил.
— Я могу силой удержать тебя, но боюсь, что тогда от тебя будет мало толку. Я хочу, чтобы ты остался по доброй воле. Может быть, сейчас ты единственный, кто способен дать дельный совет. У меня сложное положение. Долгое время я сеял возбуждение среди берберов, обещая им пришествие справедливого мессии. Но Убайдаллах обидел их, заявив, что более не нуждается в их услугах. Он не внял моим речам. Сегодня настал мой черед. Убайдаллах собрал в аудиенц-зале несколько человек, это высшие чины ас-сабийя. Вообрази себе, я туда не допущен, потому что в нашем ордене я так и остался миссионером низшего звена. Смешно, правда? К тому же, с момента моего посвящения прошло столько времени, что я, если бы уделял этому внимание, обладал бы шестой степенью. Потому что первые две степени можно достичь в течение года, а для преодоления каждой последующей необходим год. Ты не видел людей, явившихся к махди?
— Нет.
— Они из разных сословий: торговцы, ремесленники, дервиши, есть даже один нищий. Но ты бы видел, сколько спеси появилось вдруг в их лицах. Я едва удержался от желания наброситься на них с палкой и прогнать. Присутствие Убайдаллаха остановило меня.
Генерал замолчал, погрузившись в свои мысли. Воспользовавшись паузой, Имран задал ему вопрос:
— А что было в той бумаге, из-за которой ты едва не казнил меня?
Полководец вздохнул и изумленно посмотрел на собеседника. Имран словно заглянул в его мысли.
— Там были очень опасные слова, парень, — ответил Абу Абдаллах, настолько опасные, что умей ты читать, не сносить бы тебе головы.
— Почему ты так озабочен, Абу? Ты преувеличиваешь его значение, развязно сказал Имран, он вдруг опьянел, — и вообще пусть сначала докажет, что он мессия, явит свое предназначение. Если бы я не открыл дверь его камеры, то он продолжал бы в ней сидеть. А что он сделал, выйдя из тюрьмы? Потребовал рабынь и тешился, пока я стоял за дверью, охраняя его персону.
— Попридержи язык, — сурово сказал генерал, но тут же улыбнулся. — Так вот почему тебя понесло к проституткам!
Имран смутился и, чтобы скрыть смущение, потянулся за вином.
— Ты не обязан отдавать ему власть.
— Дело не в нем, а в самой идее, — уже серьезно сказал Абу Абдаллах и несколько туманно добавил, — и я ее заложник.
Поглядев в недоуменное лицо Имрана, он пояснил.
— Жизнь — это игра, а в игре существуют правила и их нельзя нарушать, особенно играя с тем, кто эти правила придумал.
— Я ничего не понимаю, — сказал Имран.
— Почему? — удивился генерал.
— Потому что ты разговариваешь сам с собой.
— Да, — рассеянно сказал Абу Абдаллах, — возможно. Но, кажется, я оказался меж двух огней. Как исмаилит я обязан беспрекословно подчиниться махди. И котама всегда знали, что это должно когда-нибудь произойти. Но я в ответе за них, а Убайдаллах внушает мне опасение. Что скажешь?
Генерал посмотрел на Имрана с надеждой.
Его всегда забавляла собственная привязанность к этому человеку, который за шесть лет пребывания рядом с ним, даже не удосужился выучиться грамоте. Но этот человек обладал удивительной способностью в самый неподходящий момент со своей деревенской непосредственностью вдруг ошарашить полководца совершенно неуместным замечанием, которое, тем не менее, заставляло по иному взглянуть на ситуацию.
Имран, перед глазами которого почему-то полыхнуло звездное небо, сказал:
— Если позволишь, я расскажу тебе притчу.
— Притчу? — удивился генерал. — Ну, расскажи.
«Высоко в горах жил один пастух. Как-то пригнав своих овец на новое пастбище, он оставил их там пастись, а сам поднялся повыше на утес, чтобы сверху видеть все стадо разом, а не крутить головой. Неожиданно он услышал звуки, похожие на мяуканье котят. Звуки доносились из расщелины у основания скалы. Он подошел поближе и с опаской заглянул в нее. Расщелина вела в небольшую пещеру. В пастухе долго боролись любопытство и страх, но любопытство все же победило, и он с великими предосторожностями пробрался в пещеру. В ней царил полумрак и было такое зловоние, что он зажал себе нос. Когда глаза его привыкли к темноте, он испытал такой испуг, что сердце его едва не выскочило из груди. Оказалось, что он попал в логово тигров. Скованный ужасом, он не мог даже пошевельнуться, а только ждал неминуемой смерти, закрыв глаза и затаив дыхание. Но смерть медлила, он открыл глаза и увидел лежащего неподвижно громадного тигра, по которому, жалобно попискивая, ползали тигрята. Из тигриного бока торчало оперенье стрелы. Страх в человеке сменился жалостью. Он догадался, что смертельно раненый охотником тигр нашел силы вернуться к своим детям и там умер. Тигрят было трое. Пастух положил их в свою сумку, и с тех пор не расставался с ними. Тигрята подросли, стали надежной защитой человеку. Он научил их сторожить и загонять стадо. Никто теперь не смел приблизиться к стаду, не говоря уже о том, чтобы выкрасть овцу.
Как-то раз, когда овцы мирно щипали траву, а тигры грелись на солнце, пастух отошел в сторону по своей надобности. Едва он вошел в ближайший кустарник, как нос к носу споткнулся с тигром. Это был чужак, который подкрадывался к стаду. Пастух закричал, призывая своих помощников, и те в мгновение ока оказались рядом с ним и выдвинулись вперед, закрывая своего хозяина. Они стояли друг против друга — один тигр против троих, оглашая окрестности таким рыком, что листья на деревьях и те от ужаса пожелтели, что уж говорить о пастухе, который был ни жив, ни мертв от страха. Но тут чужак что-то сказал, этим троим, на своем тигрином языке. Те обернулись, посмотрели на хозяина и вдруг набросились на него. В следующий миг пастух был разорван в клочья. После этого четверка тигров задрала все стадо.»
Имран замолчал, взял чашу и смочил вином пересохшее горло.
— Это все? — спросил генерал.
— Все.
— Странная притча, — недовольно произнес генерал, — у меня даже хмель прошел. Что означает эта аллегория? Откуда ты ее взял?
— Я не знал ее раньше, — признался Имран, — она сейчас пришла мне на ум.
— Значит, ты сам ее сочинил. В таком случае ты должен знать, что сказал тигр-чужак тиграм пастуха, меня это больше всего занимает.
— Я не знаю, может быть, он напомнил им о правилах игры.